одежду сушиться.
— Знаете, — как бы мимоходом сообщил гончар, — Мебурагеши
приглашает нас сегодня в гости. Энметен, наверное, соскучился
по тебе, дочь моя. Так что, собирайтесь!
— Опять до заката прилипнут к кувшину с пивом, — усмехнулась
про себя Шеми. — Вот бы хорошо было, если бы богиня пива
Нинкаси вам туда горечи подмешала.
На следующий день Мешда проснулся с тяжелой, раска-
лывающейся от боли головой, разбуженный криком глашатая,
призывающего всех мужчин-общинников явиться на народное
собрание. Он неохотно поднялся, потянулся, зевнул во весь свой
большой рот, но, спохватившись, тут же в испуге закрыл его и,
сведя вместе, сжал большой, указательный и средний пальцы левой
руки: "О Нинсихелла, отврати демонов, не дай им вселиться в
меня", — трижды произнес он. Вспомнив, что сегодня день Ута,
первый день недели, благоприятный для любых праведных
начинаний, гончар решил опробовать привезенную ими белую глину.
Спустившись в полутемную мастерскую, Мешда распахнул дверь,
передвинул поближе к свету гончарный круг и с молитвой протер
его. Подошел Гаур.
— Где ты вчера весь день болтался, как солома на морской волне?
— напустился на него отец. — Разве ты не знаешь, что в день Нергала
тебе, мальчишке, нельзя после полудня выходить из дома? Купался,
наверное? Амулет-то хоть не забыл надеть? Мать, — крикнул
Мешда, бросив взгляд на виновато поникшего сына, — дай ему
выпить птичье яйцо, пусть отвратит беду. Ты, дитя мое, стремись
сравниться в мастерстве с Энметеном, он — умный, и свое родовое
дело знает. — Мешда поморщился от приступа головной боли. —
Таким сыном можно гордиться. И не садится он никогда в
присутствии отца, и говорит лишь тогда, когда отец его спрашивает, не то, что ты, рыжий! Почтительный сын огорчает отца и мать
разве что болезнью. — Мешда снова мучительно поморщился и
выпил полкувшина воды. Воспользовавшись вынужденным
молчанием отца, Гаур жалобно попросил:
— О отец мой, успокой свое сердце, я уже принес воды и взял
корыто. "Энметен, Энметен, всегда Энметен, — с досадой думал
Гаур, размешивая ногами глину, — не буду я горшечником, вот и
все.
— Иди, помоги раскрутить мне круг. Ты что, не слышал, что я
сказал? Ты, сын мой, пока еще — пустой горшок! Учишь, учишь
тебя, а проку никакого! Воистину, умасти дубину, никто не заметит!
Ты и приличной миски-то слепить не сможешь к совершеннолетию.
Стыдно сказать кому-нибудь об этом. Ну почему же ты, простой
смертный, пренебрегаешь глиной и не хочешь быть горшечником,
если даже сам владыка Энки, взяв со дна океана глины, как простой
гончар, лепил из нее богов? И каких богов! Ремесленников,
умельцев!
Расстроенный мальчик подал отцу заготовку — комок мокрой
глины. Гончар, призвав в помощь бога-горшечника, сжал его, оценил
вязкость, и бросил на середину вращающегося тяжелого диска из
обожженной глины. Слегка касаясь комка пальцами, он точными,
неуловимыми движениями поворачивал и приподнимал кисти рук,
оглаживая глину. И словно распускающийся после дождя цветок,
из бесформенной заготовки возникла ваза — изящная, с длинной
тонкой шейкой и широким венчиком. Мешда достал свою личную
печать — небольшой стеатитовый цилиндрик, оправленный в серебро,
с кожаным ремешком, продетым через отверстие в центре для
удобства носки на поясе, — и прокатал ее по сырой глине вазы ниже
венчика. На оттиске образовался узор: кувшин с изливающейся
из него водой внутри венка из пальмовых ветвей, и четко
отпечаталось имя, происхождение, род занятий и личное божество
владельца. Такое удостоверение личности имелось у каждого
общинника. Умирая, человек забирал с собой печать в могилу.
Потеря личной печати была равносильна утрате части себя, своей
личности. И если не отыскать потерянную печать, то можно было
лишиться сына или дочери.
Гончар сделал еще несколько ваз, чаш и чашечек и,
удовлетворенный, поставил их сушиться на полки в глубине
мастерской. Расставляя изделия, Мешда вспомнил о том, что пора,
в счет обязательных приношений, отвезти партию готовых горшков
в храм Энки. Гончар вынес из кладовой и упаковал дюжину
невысоких горшков с широкими плечиками и утолщенным
венчиком. Одни из них совсем не были разрисованы, у других
плечики покрывал красно-желтый геометрический орнамент или
изображения листьев, животных и людей; а остальная часть
поверхности была темно-фиолетовой и имела глянец.
Выведя осла из своего тупика на улицу и свернув за угол, гончар
неожиданно столкнулся с маленьким, пышущим здоровьем крепышом с кувшином в руках и большой сумкой через плечо.
— Ой, — завопил тот, — твой осел отдавил мне ногу! А, это ты,
горшечник, — узнал он Мешду. — Мир тебе, сосед! Куда смотрит
твой осел? Протри ему глаза и накрути хвост!
— И тебе мир, брадобрей Агга! Куда ты собрался так поздно?
К заклинателю? — Мешда заметил сильно раздутую щеку
брадобрея.
— Хотел я сходить к заклинателю, чтобы он заговорил мне
зубную боль, но жена отсоветовала. Говорит — к лекарю лучше. И
вот я иду от лекаря с удрученным сердцем!
— А ты поешь чего-нибудь, частая еда облегчает сердце.
— Не знаю, что теперь и предпринять, — продолжил брадобрей. —
Видишь ли, когда лекарь приблизился и посмотрел мне в рот, он
сморщил нос и, как ты думаешь, что он мне сказал? Он сказал,
чтобы я шел к выгребальщику нечистот, а у него мне делать
нечего. И что мне остается? Терпеть и уповать на богов?
— У меня тоже второй день глаз болит, колет все время. — Мешда
прикрыл левый глаз.
— И у меня глаз болел. Я скажу тебе, что нужно делать: насурьми
больной глаз, потом возьми крепких ниток из черной шерсти,
пряденных со стороны захода солнца, и ниток из белой шерсти,
пряденных со стороны восхода, и завяжи узлы. Завязывая каждый
из семи черных узлов, произноси имя какой-нибудь вдовы, а
завязывая белые узлы, семь раз произнеси имя богини врачевания Нинкаррак. Каждый день привязывай на больной глаз узел из
черной шерсти, а на здоровый — из белой, и читай заговор. Когда
снимешь узел с глаза, развяжи его, но на черный, прежде чем
развязать, подуй — почувствуешь облегчение. Слова заговора я
плохо помню, но ты зайди к заклинателю, жрец научит и даст амулет
против демона. На этом амулете злой дух будет выглядеть таким
отвратительным, что, увидев себя, Аннунак в страхе убежит, и ты
выздоровеешь. Но ты все-таки после того, как развяжешь все
узлы, эти нити с болезнью на них переплети и брось в реку, потому
что жрец может перепутать и не от того демона дать амулет.
— Завтра же попрошу ткача Туге напрясть мне ниток.
— Не советую. Этот беззубый Туге, с глазами, похожими на рыбий
пузырь, плохой человек, и его пряжа никудышная. Плохой человек
не может сделать хорошую вещь.
— Ты с ним поссорился? Он ведь твой ближайший сосед!
— Скажу тебе как другу. Я тут недавно купил в храме кости
ягненка и бросил их у своих дверей: пусть все видят, как мне
хорошо живется, и радуются этому, и да пусть печалятся мои враги.
И что же сделал прядильщик Туге? Представь себе, он ночью
собрал эти кости и бросил их у входа в свой дом! Ну, этого я ему
не прощу! — Агга прищурил глаза и покачал головой. Серьги в его
у шах звякнули.
— Забрал бы кости обратно, если они тебе так дороги.
— Ну, нет! Пусть он подавится этими костями, да не продлится
его род и да не будет погребено его тело.
— Не гневи богов, Агга, — нахмурился гончар. — Тебе ведомо,
Великие не одобряют ссор между шумерами. Воистину, человек,
предающийся вражде, похож на того, кто бросает пепел с
подветренной стороны: пепел летит назад и покрывает его с ног
до головы. Ну да ладно! — прервал себя Мешда, — видишь, как я
зарос? Очисти меня, побрей тело, лицо и голову, а то в храм не
пустят.
— Садись, ковыряя в зубах, сыт не будешь! Что и говорить,
заросшая голова подобна полю, покрытому сорняками. — Брадобрей
усадил Мешду на низенький деревянный треножник в тени стены
ближайшего дома, вынул из сумки острый кремниевый скребок, развел в чаше на ножке мыльную воду и принялся за бритье.
— Ну, что ты заерзал! Сиди спокойно, полнолуние не скоро
наступит! Слушай, гончар, поможешь мне в следующем году
убрать финики?
— Почему бы нет? — пожал плечами Мешда. — Наймешь — помогу.
Я и сам подумываю взять надел в одно поле под овощи.
— Даже одно поле тебе выделят лишь тогда, когда твой род
получит новые земли. Неизвестно, сколько придется ждать. Мне,
когда отец умер, достались по жребию два гана пальмовой рощи
на берегу реки. Эн не возражал против арендного договора на мое
имя.
— Не слыхал, зачем сегодня созывают народное собрание? —
поинтересовался гончар.
— Ты ведь знал кирпичника Дадашига, члена совета старейшин?
Ушел в Страну без возврата четыре дня тому назад. Молебен о
благополучии усопшего отслужили в храме Наннара, а о
благоденствии и здоровье его осиротевших вдовы, детей и всего
рода — в храме Энки.
— Да, что-то такое сосед-оружейник рассказывал вчера вечером
за пивом. Я брал у сына Дадашига в прошлом году кирпичи на ремонт
стены. Он тогда дешево продал: за три сотни обожженных кирпичей
взял всего два имера зерна.
— Он тоже умер. Они умерли в один день: отец — в начале отлива,
а сын — в конце.
— Ой, ой, что ты говоришь! — Мешда схватился за голову. —
Неужели Обрезающий судьбу пришел и за кирпичником Менуммой?
Ведь он же еще стоял в середине жизни! Мы с ним — ровесники,
вместе посвящались. И от чего оборвались их жизни?
— Заклинатель говорит, что они сглазили друг друга, совсем этого
не желая.
— Увы, смерть не щадит никого, перед нею все равны! И мы
умрем, и тоже будем, как прах, развеянный ветром. Хороший человек
был Менумма, добрый и незлобивый. Пусть его жизненный путь
не исчезнет из памяти! Пусть все его дочери выйдут замуж и
пусть щедро умножится его семя!
— Что делать, владычица Эрешкигаль неумолима! — погрустнел Агга. — Так вот, гончар, — сказал он после короткой паузы, — будем
избирать из кирпичников нового члена совета старейшин, а кого —
не слыхал. Ну и еще: у сына эна закончился срок его должности.
Можно не сомневаться в том, что отец протолкнет его в энси и на
следующие три года.
— Аннипад — достойный человек, умный и сведущий в ратном
деле.
— Один он, что ли, такой? А сын великого дамкара Урбагар?
Богатырь, воин — хоть куда! А какой мореплаватель! — Мешда
промолчал, решив не ввязываться в спор с Аггой.
Закончив бритье, брадобрей намочил в воде из кувшина
большой прямоугольный кусок ткани и аккуратно вытер им
клиента. Дабы демоны и колдуны не смогли использовать обритые
волосы во вред их хозяину, брадобрей тщательно подобрал каждый
снятый им волосок, завернул в тряпку и передал Мешде для
сожжения.
— Готово. Теперь я с тобой рассчитался и долга больше нет на
мне! Ты идешь в храм Энки? Да? Тогда пойдем вместе.
Глава 3
ХРАМ ЭНКИ
Великая связь неба с землей — храм Энки, дом бога, стоял в
центре старинного жилого массива. Храм окружала белая овальная
стена с широкими воротами. На наружной части стены,
примыкавшей к воротам, были прочерчены фигуры двух богинь в
развевающихся на ветру одеждах. Из сосудов в их руках
изливались потоки воды с рыбой — воды жизни. С внутренней
стороны стену, расписанную цветами и растениями, украшали
медные рельефы в два-три ряда, на которых воспроизводились
события из истории о потопе, сцены погребения убитых врагов,
жертвоприношения пленных и запечатлен победитель — эн, едущий
на колеснице во главе отряда тяжеловооруженных воинов по полю
битвы, усеянному трупами.
Ворота храма, сработанные из кедрового дерева и отделанные
золотом, были декорированы серебряными пластинками с
изображением самого Энки в виде рыбокозла: туловище рыбы, а
голова и передние ноги — козла, — и инкрустированы агатом и
лазуритом. Над входом во двор возвышались две небольшие
башенки с серебряными куполами.
В глубине храмового двора, выложенного большими плитами
серого камня, вздымалось выстроенное на высокой, облицованной
кирпичом террасе, засаженной священными ясенями, длинное
прямоугольное святилище с тремя идущими друг за другом
внутренними двориками. Стены святилища были ориентированы
на четыре стороны света. Великолепный портик, образуемый
шестью колоннами, открывал вход во внутренние помещения
святилища с востока, откуда исходят свет, тепло, жизнь и счастье.
К портику поднималась широкая центральная лестница из
известняка. Справа от лестницы, на неотесанных каменных блоках, был возведен из кирпича и ориентирован на восток четырех-
угольный алтарь, окаймленный сверху и снизу бордюрами из золота,
между которыми проходили ленты из цветного камня.
Дабы жертвы, принесенные на алтарь, были угодны Энки, углы
алтаря окропили человеческой кровью, заклав на нем юношу-
добровольца. Этой же кровью окропили и святилище.
Напротив алтаря, в высокой остроконечной золотой шапке, на
каменном троне, восседал владыка жизни Энки, облаченный в
длинное одеяние сине-зеленого цвета, светящееся яркими
звездами. На шее бога висело ожерелье с четырьмя по-разному
выгравированными серебряными дисками, а руки украшали
браслеты. Ноги ясноглазый владыка погрузил в бушующий океан.
Своей правой опущенной рукой он держал бумеранг, и левой — знаки
власти: палку и кольцо. Благоуханный, очищающий аромат
воскуряемых бледных слез желтого ладана жертвенным облаком
исходил из семи золотых курильниц, расставленных перед ликом
бога и вокруг него на поставцах в виде коленопреклоненных жрецов.
Утром сжигался куфи, а на закате — мирра.
Окруженный священными благовонными белыми кедрами
бассейн — естественный каменный водоем с чистой, прохладной,
бурлящей, словно в кипящем котле, водой, глубиной в шесть-семь
локтей, находился посреди двора. На дне бассейна был изображен
двуликий Кулулу — рыбочеловек, слуга и посланник Энки. Этот
источник сладких, пресных, благодатных вод бездны Абзу,
приносящий исцеление больным и немощным, удаляющий порчу,
Владыка вод сам исторг из недр по повелению матери Нинхурсанг.
Богиней-покровительницей Дильмуна и Города Энки назначил свою дочь Нинсихеллу, а она, заботясь о достатке воды для питья,
попросила отца даровать Дильмуну воду в изобилии. И обратил
Энки свой сверкающий лик, изливающий свет божественной
