Черный, черным, по-черному

Надо чувствовать паузы, СПП, помимо всего прочего, отменно учит еще и этому. Я разорвал дистанцию падением, в кувырке назад через левое плечо, одновременно убирая "Фенг" на место.

Может быть, мне надо было сразу же, прямо и бесхитростно напасть. Может быть. Скорее всего, я спокойно уложил бы их всех прежде, чем они успели бы понять, что происходит. Вот только на тот момент мысли об этом у меня не возникло, была совсем другая, — делать ноги, а времени на раздумья не было совсем. Лишние четверть секунды, — и джигиты начали бы приходить в себя, а точной диспозиции у меня не было, значит — не было и плана на молниеносный бой. На то, чтобы положить всех, вместе с мудаком -Ревазом, и не завязнуть. Но главное, повторяю, — в тот момент в голове у меня существовала иная мысль, а я, выйдя из кувырка в стойку, увидал открытую дверь на балкон и — никого между собой и этой дверью. На дальнейшие решения времени не требовалось, можно сказать, вообще, потому что следовали они без привлечения мыслительного процесса, в автоматическом режиме. Рывок с места, три шага, "баланс" на перила, — четвертый, блядь, этаж, нужно хоть сколько, хоть десятую долю секунды "на сориентироваться"! — и я уже ухожу вертикально вниз, солдатиком, разворачиваясь в воздухе. Хват за нижнюю перекладину перил, вис, обозначить качание вперед, — прыжок на перила нижнего балкона, только самортизировать, не вставая по-настоящему, — и валиться дальше. На то, чтобы упасть с такой высоты, требуется чуть больше полутора секунд, я потратил на спуск примерно три с четвертью — три с половиной. Это, надо сказать, время совсем немалое, много можно успеть, много — обдумать, особенно если делать то и другое одновременно.

Когда я, разворачиваясь в воздухе, шагнул с перил вниз, дядя Арчил еще стоял на ногах, они только начинали подламываться под его тушей. Поскольку я в тогдашнем своем нежном возрасте приходился ему аккурат до подбородка, то стоял он, наклонившись вперед, значит, и валиться ему предстояло мурлом, — не называть же ТАКОЕ — лицом?! — вниз. Наверное, только успели пробиться наружу первые брызгучие струи крови из чисто вскрытой наискось аорты. Скорее всего, с тех пор он успел-таки упасть, хотя и не сто процентов. Наверное, уже кто-то кинулся поднимать, — но не факт, что успел.

Наверное, следующий находится на половине пути к балкону, хотя, может быть, они бросились к боссу вдвоем. Совсем не исключено.

Баб там нет, визжать, как циркулярная пила, махать руками и метаться, как китайская шутиха, доводя панику и бардак до наивысших градусов, — некому, головы у джигитов лишними знаниями не отягощены, так что рефлексы должны быть в порядке. Таким образом, очень может быть, один уже готовится выскакивать из квартиры, и надо поспеть к этому моменту. Ревазик, — сука, ебаный недоумок, тварь черножопая! — тот, понятно, в ступоре, в раскладе не участвует, и в расчет на бой его можно не принимать. Думал я примерно об этом, но, понятно, не так, как излагаю теперь. Сам я тем временем огибал угол, стремясь поскорее достигнуть подъезда: балкон выходил на торец пятиэтажки, так что и подъезд был угловой. Бежал я так, как не бегал дотоле ни разу, ни в этой жизни, и не в той, пользуясь всеми способами ускорения передвижения в помещении, чтобы успеть к тому моменту, когда кто-нибудь из джигитов впопыхах вылетит из квартиры. Дальше предполагалась засада секунд на десять, — и звонок.

Я не успел самую малость: когда я выскакивал на площадку четвертого этажа, дверь злополучной квартиры Љ10 как раз начала распахиваться. Один из черноусых устремился наружу, кажется, даже успел меня увидеть, когда я остановил его выстрелом из "Гвоздя", снизу — вверх, в укромное местечко за подбородком, отчаянным прыжком занес его назад, в коридор, и захлопнул дверь за спиной. Динамика, однако, есть такой раздел механики. Мы столкнулись, когда он стремился вперед, а я изо всех сил прыгал с места ему навстречу, и "болт" из пружинного самострела не шибко-то снизил его импульс, так что удар чуть не вышиб из меня дух, но я и тут умудрился, хоть отчасти, "прокатить", пируэтом в прыжке. Огибая скручивающееся, валящееся назад тело, я оттолкнулся от него и влетел в гостиную "двушки". Картина маслом.

Все-таки у холодного оружия имеют место отдельные недостатки. Вы примерно представляете себе, какого размера лужу образуют на полу примерно пять литров крови? Не? В ней, действительно лицом вниз, тут я угадал правильно, отмокает туша дяди Арчила, рядом, наклонившись над бездыханным телом босса, — в белых брюках, натурально, — стоит на коленках один из джигитов. Второй, в позе оперирующего хирурга подняв кверху окровавленные руки, стоит рядом и дико таращится на что-то. А, это он на меня: не ожидал почему-то. Выхода не было, и мне пришлось все-таки лезть в эту хлябь. На этот раз "фазный" прыжок, стелющийся, чтобы проскользить по кровище, а не вломится со всей дури, забрызгав все, вплоть до стенок, а себя — в первую очередь. Первого — разряженным "Гвоздем", пониже затылка, в сочленение первого позвонка с затылочной костью, со всей дури, добавив для хлесткости кисть. Хрусть. Второй не нашел ничего лучшего, чем начинать закрывать морду. Это хорошо, это дает время достать "Фенг". Хоть один грамотный удар за всю кампанию, тычковый во второе межреберье слева, с "плоским" доворотом, в таком случае почитай вся кровь остается внутри, а наружу поступают, разве что, самые пустяки. Теперь пару осторожных шагов. Чтобы избежать следующих фонтанов. Первого, скромного, поскольку виновник ткнулся головой в тело и вообще падал невысоко. И второго, по всем правилам, поскольку "хирург" рухнул эффектно, — плашмя и во весь рост. Самый долгий этап от первого удара и до его падения, — это когда я, спрыгнув, вдоль стены несся к подъезду и вбегал на четвертый этаж, потому что пришлось огибать два угла, сама лестница не в счет, там перила, в передвижении можно задействовать чуть ли ни все мышцы и получается быстрее, чем по прямой. Секунд двенадцать, край — пятнадцать. На все — про все в пределах полминуты, это с запасом. Нормально.

Шорох. Ну, понятно, это Ревазик. Вот он, стоит у стенки и борется с когнитивным диссонансом. То ли упасть на коленки и начать блевать, то ли сунуть голову в угол и завизжать от смертного ужаса, — потенциалы у обоих побуждений, по всему, выходили примерно одинаковые. Я, стараясь восстановить дыхание, подошел к окну и тщательно вытер "Фенг" о занавеску. Осмотрел левый рукав гимнастерки, подаренной месяц тому назад Камалом Фархадовичем, — и собственноручно перешитой под новые функции. Крови не видно, видно при первом ударе гладкий, как шлифованное стекло, клинок на обратном ходу хорошо обтерся об одежду пахана. Кеды, понятно, в кровище, но на черные самострочные шаровары попало удивительно мало. Все это время, вроде бы не глядя на Реваза, я, однако же, постоянно его контролировал, — и он это знал. Вряд ли, конечно, но мало ли что взбредет в голову охуевшего со страху идиота? Эта классическая фигура как раз и славится своей непредсказуемостью. Но нет.

— Ти что сделал, — услышал я хриплый, сдавленно-потрясенный голос, — а!? Ти что натварил, псих? Это же сам Чиха Батумский, ти панимаишь?!! Ти покойник тепер, понял-да?!!

Он совершенно явно себя накручивал, непонятно, правда, — зачем, но мог и накрутить, поскольку трудно выдумать обстановку, которая могла больше поспособствовать истерике. Я остановил его взглядом, снизу-вверх, не сомневался, что подействует, и подействовало. Вот говорят, что взгляд холодный, как лед, — так этого мало. Он должен быть, как ледяная грязь, как перемешанное с битым стеклом содержимое уличного сортира при советской автостанции в декабре. Это не дается само собой, это надо осваивать, специально изыскивая лучшие образцы для подражания. Сделал паузу.

— А ты? Кстати, будь я деловым, меня любой правеж оправдал бы без писку. А вот ты отвел уважаемого человека бог знает к кому, и в результате мы имеем четыре жмура.

Ну, то есть, на самом-то деле их будет пять, но об этом я решил ему пока что не сообщать.

— Ойй, — он все-таки опустился на пол, проблемы таких размеров явно превышали его способности переваривать, — шьто типер дэ-элать, а-а?

— Подумать надо. — Я равнодушно пожал плечами. — Зависит от того, знает еще кто-нибудь, куда ты его повел, или нет.

— Нэ знаю, — он вцепился себе в щеки с такой силой, как будто хотел содрать с себя лицо целиком, — ничего нэ понимаю сэйчас... Кажитса — нэт... Нэт, нэ должно.

— А меня не называл? Имя, фамилию?

— Пагади... Нэт, точно нэт.

— А как, как называл, точно вспомни? Только не ври...

— Гаварил... мальчик гаварил, пацан савсэм, да...

— Договаривай. Сопляк, пиздюк, или что-то вроде, но только по-грузински. Что товар хороший, говорил, и что взять его совсем легко. Наверное, добавил, что можно и даром, но лучше все-таки заплатить какие-нибудь пустяки. И привел ко мне одному четырех рецидивистов во главе с вором в законе. Для чего, спрашивается? Реваз, ради бога, не обижайся, — но ты большое говно. Прямо-таки редкостное.

Он опустил глаза. Стыдно падле. Ну, пора его слегонца успокоить. Я подошел к нему и положил руку на плечо.

— Ладно, не переживай. Давай пока что притрем тут, а то как бы ни протекло соседям вниз...

Это я в каком-то неочевидном кино из рублевых видеосалонов видел, как с потолка капает кровь, аж в конце восьмидесятых.

Говоря эти слова, я вставил ему клинок "Фенга" в ямку над левой ключицей, сверху — вниз, на римский манер, — и зажал рот, ненадолго, на всякий случай. Подождал, пока затихнет, и только после этого вытащил ножик.

Вот когда говорят, что в бою может убить кто угодно, а после — только немногие, то это, в общем, правда. Когда я резал этих кавказцев, то знал, что поступаю правильно, и другого выхода у меня нет. А вот с этой гнидой, которая, собственно, и заварила всю эту кашу, испытывал большие сомнения. Чего-чего только ни придумывал, чтобы только не решать проблему радикально, не лишать Ревазика его молодой жизни, но так и не придумал. Не думаю, чтобы он побежал доносить о случившемся властям, подручным Чихи или еще каким бандитам. Нет. Просто-напросто он не справится с проблемами, запаникует, наделает глупостей, попадет не к этим, так к тем, на него нажмут, — и он сдаст меня в первые же десять секунд. Все это неизбежно, как уплата налогов, а по-другому быть не может.

Я забрал хабар, который собирался загнать ныне покойному знакомому ныне покойного Реваза, загатил уже свернувшуюся кровавую лужу бельем с постели, и занялся мародерством. Мне было до кончика хвоста любопытно: прихватил Чиха Батумский хоть какие-нибудь наличные, или пришел вовсе пустой? Побившись сам с собой об заклад, поставил на то, что — захватил: серьезные воры на самом дел достаточно осмотрительны, могло оказаться и так, и этак, почему в таком разе не заплатить малость за хороший товар? Да, такие люди способны, ради куража, плюнуть на деньги, на ЛЮБЫЕ деньги, но исходно он на возможность всласть покуражиться не рассчитывал. Во всяком случае, — стопроцентно.

Это пари я выиграл: результат меня приятно порадовал: почти восемьсот рублей во внутреннем кармане пиджачка у одного из молодых, явно основная сумма, предназначенная собственно для покупки, и еще двести тридцать по мелочи, в кошельках джигитов. У самого босса, как положено, в карманах не было ни копейки. Бандиты и вообще склонны на свой, извращенный лад подражать властям, что-то подобное наблюдалось и тут: наш, советский пахан, на манер членов Политбюро, тоже жил при коммунизме. Надо сказать, на май семидесятого года тысяча рублей была очень, очень хорошей суммой.

Раздумывал некоторое время, — не бросить ли на месте сражения "Фенг" и разряженный "Гвоздь", но заела жаба. Кроме того, имелись еще и рациональные основания, поскольку оба изделия отличались уж слишком большим своеобразием и, теоретически, могли дать следствию зацепку. Забрал с собой.

У бедолаги, лежавшего в коридоре, оказался выломан затылок, наружу торчали куски костей и на полу валялись кровавые комки вынесенных мозгов, один, кстати, растоптанный: болт потерял остойчивость и ударил в крышу черепа под углом или вообще плашмя, а я, впопыхах, вляпался. Некоторое время я размышлял, — не забрать ли с собой и "болт", но потом решил не париться: думаю, у милиции это примерно первый случай в практике, а, как известно, чем больше версий у розыска, тем спокойнее злоумышленнику. Как мог, отмыл кеды, задействовав, в числе прочего, зубную щетку хозяина, вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Во дворе берегся, но, бог милостив, никого рядом с подъездом так и не встретил.

Тогда моим личным рекордом было шесть этажей. С шестым этажом я бы не поспел, и грузина пришлось бы валить в подъезде, так что начались бы технические сложности и варианты. Даже не знаю, как развивались бы события в этом случае. С девятого этажа я, скорее всего, грохнулся бы, а, еще того вероятнее, на девятом этаже напал бы на троицу в белых костюмах сразу, и будь, что будет.

Я шел и чувствовал, как все мое тело наливается свинцом. Что ни говори, а бой разительно отличается от тренировки, даже самой жестокой. Тридцать — сорок секунд, — и я вымотан, выжат досуха. А люди, бывало, дрались врукопашную часами, чуть ли ни весь день, — и как это у них получалось? То ли генетика, то ли начинали не с семи, а с четырех лет. То ли я молодой все-таки, не набрал полной силы и, главное, стойкости, выносливости. Проехав четыре остановки, я еле вылез из троллейбуса и домой не шел, а плелся, как кляча на живодерню. Скорее всего, дело даже не в суммарной нагрузке, а в дикой дозе адреналина и прочих субстанций, которые опустошили энергетические резервы моих мышц и, главное, нервов. Такую бурю в условиях тренировки не вызовешь, даже на соревнованиях не больно-то. Но, так или иначе, я выиграл бой, они ничего не смогли противопоставить моим действиям. Так что, может быть, если бы предки действовали в том же стиле, им и не пришлось бы рубиться часами? Но, в качестве практического вывода: в соревнованиях участвовать все-таки надо. Это хоть как-то позволит адаптироваться к биохимическим бурям вроде только что пережитой.

И, — смех-смехом, а шутки могли получиться плохие: мне уже месяц, как шел тринадцатый год, полный иммунитет к УК СССР закончился, и, теоретически, меня могли взять за задницу. Да-да, за ту самую, на которую полчаса назад имел виды дядя Арчил.

Так вышло, что на протяжении десяти-двенадцати лет наибольшую роль в моей судьбе играли мужики примерно одной возрастной категории. Примерно от сорока пяти — до шестидесяти. Не могу сказать, что они так уж походили друг на друга: дед Толя, классный инженер, меломан и любитель изобразительного искусства имел очень немного общего, к примеру, с Камалом Шарафутдиновым. Но было и кое-что общее для них всех. Все воевали, все пережили войну, все восстанавливали страну, каждый в своей области. Все умели, могли, хотели сделать (и сделали!) много, за делами незаметно постарели и оказались не то, чтобы на свалке истории, а в ее пыльном чулане. В кладовке, где хранится еще годное барахло на всякий случай. Время не дало им возможности толком, как надо, позаботиться о себе, а это тоже неправильно. К старости даже самые идейные мужики понимают, что крепкое хозяйство, хороший достаток, возможность оставить солидное наследство детям есть такой же достойный атрибут правильной мужской жизни, как война, любовные приключения и серьезная работа в молодости или в зрелые годы. Если они говорят другое, то вряд ли сознательно кривят душой. Они нуждаются в самооправдании, а поэтому подкручивают свое подсознание, чтобы оно, в свою очередь, обманывало их.