— Егор, Егор, а вы, Егор, покатаете меня, когда... Ну тогда... Когда у вас... крылья будут.
— Покатаю, Ирма, обязательно покатаю, — отбрехался я. — Только купи себе для начала парашют.
Девочка задумалась.
Покуда я так раскланивался, Варвара не будь дурой потянулась к перепачканному черной кровью платку. Ишь, ты, размечталась, подумал я и обронил на платок корпускул Силы. Лоскут батиста, равно надежда рыжей проныры обрести чуток власти над золотым драконом вспыхнул малиновым пламенем и сгорел в доли секунды. Скатерть при этом не пострадала.
— Ну и ловок же ты, дракон, — усмехнулась Варвара, одернув руку.
Я сдержано улыбнулся:
— Потому до сих пор и не чучело.
— Мы еще увидимся? — спросила она, и при этом в ее серых глазах промелькнула усмешка. Создавалось впечатление, что она бросает мне некий вызов.
Принимая его, я ответил уклончиво:
— Почему бы, собственно, и нет.
Положил на стол визитку, сделал ручкой и направился к своему столику. И пока шел, чувствовал жжение в том месте, откуда у драконов растут крылья, а у бывалых сыскарей расходятся ремни портупеи.
Присев напротив вампира, я сначала закурил, и только потом, стараясь не глядеть в сторону Варвары, сказал:
— Выкладывай, чего хотел. Только живо, времени нет.
— Мы тут с корешем поиздержались малёха, — нервно постукивая обгрызенными ногтями по белой скатерти, просипел Адлер, — пора расплатиться, а титей-митей...
Сообразив, к чему он клонит, я огорчил его:
— Чувачок, ты, похоже, обратился не по адресу.
— Сам на двойном подсосе? — удивился вампир.
— Напротив, на двойном форсаже. Но дело не в этом.
— А в чем?
— Откровенно?
— Ну.
— Не нравитесь вы мне, — признался я. — А тем, кто мне не нравится, я не занимаю. Такое уж у меня правило. Извини, если обидел.
— Плевать, — одарил меня гнусной полуулыбкой вампир. — Только это... Я занимать и не собирался. Слышал, ты с кольтом ходишь?
— Допустим. Что с того?
Адлер не ответил, но натянул перчатки из грубой кожи (натурально — вратарские краги) и вынул из внутреннего кармана ветровки футляр, похожий на те, в которых дарят обручальные кольца.
— И что это? — поинтересовался я, когда вампир поставил обшитую алым бархатом коробочку в центр стола.
Вновь не проронив ни слова, Адлер откинул крышку и аккуратно вытащил из паза патрон сорок пятого калибра с серебряной пулей.
— Откуда маслина? — опешил я.
— Заговоренная, — ответил он на вопрос, который я не задавал.
— Спрашиваю, откуда?
Вампир и глазом не повел.
Варианты, конечно, могли быть разные, но самый из них очевидный: ухайдакали и обчистили истребителя-одиночку. По себе знаю, любая Охота — штука обоюдоострая, так что могло случиться. Вполне. Сильно заморачиваться на этот счет я не стал (окрещу мародером — ответит: боевой трофей) и попросил назвать цену.
— Пять штук, — выпалил вампир. — Или по курсу — восемьдесят кроулей.
— Однако, — удивленно хмыкнул я, но торговаться не стал.
— Тут вот еще что, — сказал Адлер, скомкав протянутую купюру. — У моего кореша еще есть. Две заводские упаковки. Интересует?
Я уточнил:
— Тоже заговоренные?
— Нет, чистые.
— И у какого это такого кореша?
Адлер показал на трущегося возле стойки дружка:
— Вот у него, у Гурона.
— Его Гуроном погоняют? — удивился я. — Почему так затейливо?
Никак этот парень с грубым шрамом на выбритом черепе не походил на индейца. Ни на гурона, ни на могиканина, ни на чероки, ни тем более на ирокеза.
— Так это, — стягивая с рук перчатки, криво усмехнулся Адлер. — Пользует кровь только первой группы, потому и Гурон.
Я пожал плечами:
— Не вижу связи.
— У всех индейцев первая группа, — пояснил вампир. — Поголовно.
— Да неужели?
— Точно. И у эскимосов еще. Ну, так что, дракон, берешь товар?
— Денег хотите или Силы? — спросил я.
— Тут это... — вампир замялся. — Нам бы твои Зерна Света. Одна банка против одной упаковки. А за две — две.
— Про Зерна забудь, — осадил я его.
— Чего так?
— Говорю же: не нравитесь вы мне.
— Ладно, забей. Тогда вот. — Он вытащил из кармана и протянул мне кастет. — Ты это... Закатай в него две тысячи кроулей.
Я повертел пустой артефакт в руках. Ничего особенного в нем не было, обычная кустарная поделка с одним широким отверстием для пальцев и грубо приваренными к боевой части роликами от подшипника. Правда, на одной стороне кто-то шибко умный нанес несколько древних рун. Но настолько коряво нанес, что толком и не понять, какие. Одну только и разобрал, ту, что обозначает "семя".
— А влезет две тысячи? — засомневался я.
— Раньше влезало, — уверил вампир.
— Слово какое?
— Набир.
— Как своим сделать?
— Просто на руку надеть.
— Хорошо, допустим. Товар у вас с собой?
— Нашел дураков.
— Тогда где и когда?
— Лодочную станцию за Ухашовским мостом знаешь?
— Само собой.
— Вот там. Сегодня. В полночь.
Я проворчал для порядка:
— Чего так поздно-то?
— Детское время, — хищно улыбнулся Адлер в ответ.
Больше ничего не сказал, спрятал клыки, поднялся и двинул к стойке.
Пока он шел, я смотрел на него и думал, до чего же омерзительны бывают иные существа. И дело даже не в том, что вампир. Что с того, что вампир? Ну да, у всех рожденных по воле слепого случая на границе Пределов и Запредельного душа отделена от тела, и оттого всякая мораль чужда им, но ведь некоторые из них умудряются жить, соблюдая приличия. Взять, к примеру, приятеля моего, Афанасия Воронцова. Тоже ведь вампир, а на поверку — человечнее иного человека. Отнимет другой раз у бедолаги какого-нибудь чуток Силы через кровушку, но не убивает. Нет. Мало того, еще и облегчение донору устраивает, принимая на себя часть его мирских страданий. Все потому что понятия блюдет, и инстинкты свои держит в узде. А дикие не держат. Дикие им потакают. И откликается им на такое ауканье всеобщим презрением. Впрочем, им общественное порицание до одного места. Дикие ведь.
О Воронцове я вспомнил очень кстати, имелся у меня к нему один животрепещущий вопрос. Не как к вампиру, разумеется, а как к следователю по особо важным делам городской прокуратуры. И я тут же, пока из головы не вылетело, набрал его рабочий номер. Получилось удачно.
— Воронцов на проводе, — сразу отозвался вампир.
— Привет, майор.
— Тугарин?
— В точку.
— Как сам?
— Да ничего так. Ты?
Он вздохнул.
— Лучше и не спрашивай. В запарке. Переводят в Следственный комитет, ношусь как бобик, дела подбиваю.
— Сочувствую.
— Терпеть ненавижу все эти реорганизации. Веришь, Егор, штук двадцать их на моей памяти было, и ни одна толку не дала. — Воронцов еще раз горько вздохнул, помолчал секунду и спросил: — Чего звонишь? Думаю, не о житье-бытье расспросить?
— Угадал, майор. Тема есть.
— Объявляй. Только в темпе.
Сказал он это таким тоном, что я поторопился:
— Двенадцатого на Озерной дорожно-транспортное приключилось, грузовик женщину сбил. Хочу перетереть с водилой. Пробьешь, майор? С меня коньяк.
— Зерна, Егор, Зерна.
— Можно и Зерна. Сегодня сделаешь?
— Постараюсь. Это все?
— Все.
— Целую.
И бросил трубку.
Действительно в запарке, подумал я. И следом: суета сует — отличная обманка для выжирающей нутро пустоты. Правда, временная и не очень надежная. Но тут ничего не поделать, коль судьба такая. Тут хоть как-то.
Когда поднимался по ступеням на выход, оглянулся на Варвару. Она этого ждала, и, послав воздушный поцелуй, опалила мне челку. Стерва рыжая. Будь мы в другом месте, чего похуже бы учудила. Точно-точно. Да и то, что сделала, было не слишком приятно. Но я не обиделся. Дракон на женщину? Никогда. Пропел под нос: "Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю", прижал кулак к уху — звони, и, пропустив в дверях чьего-то горбатого хомма, вышел вон.
Глава 4
На встречу с господином Холобыстиным я опоздал на три минуты. Не в моих правилах опаздывать, но, видит Сила, произошло это не по моей вине. Человеческая алчность вцепилась в меня по дороге своими мохнатыми ручищами. Еле отцепился, пришлось даже чуток потратиться. А случилась такая вот катавасия. Еду себе, никого не трогаю, размышляю о взятом в производство деле. Говоря конкретнее, примеряю все известные мне способы наложения смертельного проклятия к повальному мору, приключившемуся в редакции "Сибирских зорь". Ведь тут как — раз не знаешь, кто и за что, разберись, каким образом, глядишь, клубок и распутается.
Вообще-то, мне как практикующему магу известны три способа энвольтования на смерть. И первый из них заключается в следующем. Колдун входит в прямой контакт с объектом воздействия, заводит близкое знакомство, подсовывает список проклятия, наделяет необходимой порцией Силы и всякими разными методами (включая использование дури, гипноза и морока), принуждает человечка к тому, чтобы сам на себя беду накликал. Процедура безотказная, стопроцентная, но ее применение в данном конкретном случае казалось мне маловероятным. Хороша, даже очень хороша, когда объект один. Но если кандидатов в самоубийцы несколько, то чересчур много возни. А если учесть, что все объекты знакомы между собой, то и вовсе такая процедура никуда не годится, поскольку утечки информации при таких делах избежать практически невозможно, а раз так, то запалиться — как не фиг делать.
Второй способ восходит к практикам колдунов-вуду. Используя его, маг-киллер прежде всего устанавливает ментальную связь с намеченной жертвой, для чего похищает какую-нибудь принадлежащую ей вещицу, например, носовой платок, перчатку или заколку, затем лепит из воска фигурку, называемую вольтом, и цепляет к ней украденный предмет. Установив подобным образом надежную и постоянную связь, колдун совершает над фигуркой черный ритуал, при этом всю силу своей ненависти направляет на жертву. Способ тоже верный, однако и тут я сомневался. У одного носильную вещь стырить — еще куда ни шло, но у двух, трех, пятерых — целое дело. Причем, дело рискованное, поскольку способность к колдовству — это одно, а способность к банальному воровству — совсем другое. Один косяк, и весь план к черту.
Отвергая первый и второй способы, я ставил на тот, который в наших палестинах называют "деревенским". При этом способе колдун уничтожает своего врага с помощью подброшенного предмета — так называемой гоги. Делается так. Сперва-сначала "гогу женят с магогой", то есть пристраивают вблизи от жертвы какое-нибудь заговоренное непотребство — к примеру, дохлую жабу под ворота зарывают, кривой гвоздь в дверь вбивают или втыкают в подушку ржавую иглу. Ну, или еще что-нибудь куда-нибудь. После этого с помощью особых ритуалов устанавливают связь между жертвой и подброшенной вещью. Если все вышло как надо (а выходит в девяти случаях из десяти), подброшенная вещь употребляется в качестве опорной точки для приложения злой воли. Дальше — понятно.
На месте колдуна, подвязавшегося извести на корню целый коллектив, я бы лично применил именно этот способ. Заявился бы в офис типа по делам, ля-ля фа-фа, фиговину какую-нибудь мутную на многоуважаемый шкаф между делом забросил, раскланялся, а на другой день — тих-тиби-дох, активировал смертельные эманации. Чего тут мудреного? Ничего. Если, конечно, при Силе.
Ну и вот, размышляю я, значит, о всяком таком, а сам тем временем уже качу по улице Лермонтова: под колесами лужи в разводах, над крышей небо в солдатских портянках, по обе стороны ржавые тополя. Одна радость — в салоне звучит регги группы "Ай-Да":
Не пугайся, если я молчу
И не вижу ничего вокруг,
Если мне не хватает воздуха даже здесь.
Ты ни о чем не спрашивай меня,
Ведь я знаю, что есть
Где-то там, похожий на сон,
Город Золотого Дракона.
Под такую вот замечательную телегу думы свои думая, выстукиваю ритм пальцами по баранке, невольно подвываю певцу и поглядываю на свои "командирские", успеваю, нет к назначенному сроку? Вроде как успеваю, но закавыка: впереди еле тащится зеленая "калдина". От самого Свердловского рынка тащится, не только меня, весь трафик тормозит. Оно понятно, что тише едешь, дальше будешь, но какой русский дракон не любит быстрой езды? И вот. Терплю до одного перекрестка, до второго, третьего, после пятого срываюсь, начинаю сигналить — давай, мол, паря, прибавь, чего ползешь черепахой. Тот ни в какую. Даже медленнее покатил, будто назло. Плююсь от досады и решаю перестроиться в соседний ряд. Там поток плотный, но что делать. Мигаю чин-чинарем, ловлю в зеркале просвет, ухожу влево. В ту же самую секунду "калдина" вдруг тоже вылетает из ряда и с какого-то перепугу подрезает меня. Я притормаживаю, пытаюсь увернуться, получается, но тут — бенц! Удар. Хорошо, пристегнут был, никак не пострадал, только голова как маятник — туда-сюда. Блякую, оборачиваюсь, так и есть — бенц. Мерседес-бенц. Телепался за мной этот четырехсотый всю дорогу и вот поцеловал. В засос.
Делать нечего, останавливаюсь, верчу башкой. "Калдины" уже и след простыл, а водитель "мерина" машет, мол, давай на обочину, там разберемся. Думаю, и правда, чего людям мешать. Отъехал, прижался к бордюру, жду. Вскоре и обидчик мой подкатил, не обманул, аккуратно пристроился метрах в трех сзади.
Первым делом, конечно, оценили масштаб трагедии: у меня — трещина на пластмассе бампера, у него — левая фара в хлам. Ну и царапины. По мне, так сущая ерунда. Наплевать и растереть. Однако, к вящему моему удивлению, незадачливый водитель четырехсотого, этот чахоточного вида малый с близко расположенными, но глубоко посаженными глазками, начал кудахтать. Е-мое, да во-блин. Во-блин, да е-мое. Вроде как натурально расстроился. Я вытащил сигареты, закурил, сделал несколько серьезных затяжек и говорю ему:
— Не стони, браток, у меня претензий к тебе нет.
Доходяга аж задохнулся от возмущения:
— Офигеть, претензий у него нет! — И сразу стал грубить: — Совсем что ли обнаглел, дядя?
— А что такое? — интересуюсь.
— Да ничего. Водить не можешь, шофера найми.
— Остынь, чувак, я же показал тебе, что перестраиваюсь. Какого на двойной пошел?
— Да ни фига ты, дядя, не показывал. Расслабься и чехли четыреста енотов.
— За что это?
— За навесное.
Во, думаю, наглец. Затягиваюсь, чтобы сразу не послать куда подальше, выдыхаю, говорю:
— Не-а, так не пойдет.
— А как пойдет? — спрашивает.
Тут я предлагаю разумное, доброе, вечное:
— Раз такие предъявы пошли, вызываем комиссаров. Или инспекторов. А лучше — цыгаль-цыгаль, ай, люли, — тех и этих. Пусть они наши непонятки разруливают.
И лезу в карман за телефоном.
Парень оборачивается к своей машине и орет истошно:
— Тукша! Слышь, Тукша! Дядя гаишников подтягивает!
В ту же секунду из "мерина" выползает пассажир — кинг-конг с головой цыпленка. Поднимает воротник хрустящей кожанки, засовывает ручищи в карманы, передергивает плечами и — еду-еду не свищу, как наеду, не спущу — с ленцой вельможной подкатывает к нам.
