— Ваше Сиятельство, может запряжем? — осторожно спросил Мефодий однажды утром, пока мы наблюдали за прогулкой зверюшки. Та определенно, не жаловалась на голод и начинала жиреть.

— Нам не во что. — машинально ответила я, вновь возвращаясь к этому вопросу. Содержание лошади меня пока что не разоряет, но какую-то смысловую нагрузку иметь все же должно. Пока я выяснила, что титулованные дворяне почти сплошь держат выезд — это шестерки, четверки, редко — пары лошадей, несколько карет, а я при всем желании их разместить не сумею. Да и смысла не вижу. По случаю можно арендовать любой экипаж, а содержать ораву животных — увольте. Тут одна-то жрет и гадит как не в себя.

— Так я седло припас. — он торжественно нырнул в свою каморку и вышел оттуда с черным предметом неясной конфигурации. — Простенькое, Вы уж не побрезгуйте...

Дамское седло. Вот ты какой, северный олень... В общем, понятно куда делось его жалованье и почему до сих пор из мебели одна табуретка. Стало совестно — я уже его в пьянстве подозревать начала.

Пора я занималась логическими умозаключениями, Мефодий споро закрепил седло и обернулся ко мне. Полагаю, что юбка моя не шибко была приспособлена для подобных опытов, равно как и обувь, но попытку мы сделали.

Я вот в юности далекой каталась на верблюде. Очень сильные впечатления. Так тот верблюд был вальсирующим ангелом на фоне этой сволочи, которая не захотела идти медленно и плавно, а выбрала именно этот момент, чтобы красиво погарцевать. Вот год помирала, а тут резко помолодела — и глаза вон горят, и шея изогнута красиво. И я на ней, как курица сижу в этом диком седле. Инстинкт подсказывает, что с мужским седлом не так страшно, но если выпрямить спину.... Судя по взгляду конюха, учиться и учиться еще.

В общем, Мефодий меня осторожно снял, расседлал Лазорку и мы отправились по магазинам. Причем я по одежде, а Мефодий — по шорникам.

Как в наше время можно быть респектабельной в лохмотьях, но с дорогой сумочкой и хорошей обувью, так и раньше все решало качество сбруи. Я несколько раз пояснила, что хочу сбрую качественную, но без украшений. Но очень качественную.

Все же приближение ХХ века ощущается, и теперь готовая одежда уже почти полностью соответствует ожиданиям разных классов общества, так что мне подобрали и сапоги для верховой езды, и бриджи, и амазонку и даже шляпку с траурной вуалеткой. Это оказалось очень красивое хобби — верховая езда. Но во дворе своего-то дома я решила учиться без юбки, в бриджах и мужском вязаном свитере. Кухарка поджимала губы, видя этакий срам, Мефодий же быстро перестал смущаться и пару недель спустя мы предприняли первый выезд в парк. О чем я думала раньше? Зачем мне автомобиль, если есть лошадь?

Оно, конечно, в гости на ней не проедешь, да и вообще тут в основном в пролетках катаются, но эти ощущения стоят неприятного запаха и отбитых частей тела. Катались мы на рассвете, пока особого наплыва публики не было, помимо сосредоточенных комплектов мужчин, беседующих о серьезных вопросах. Лазорку они изредка окидывали критичным взором, но уже с большим уважением смотрели на нас после калькуляции затрат. На сбрую бедного животного я нацепила черные ленточки, так что меня не особо одолевали общением.

Дело шло к новому году. Моему четвертому году здесь. Не будь этой чехарды со временем — у меня случится юбилей. Тридцать лет. (И двадцать четыре по местным документам. Повезло, что разница такая незаметная, а генетика у меня хорошая). С точки зрения психологии пора бы подвести итоги. В родном времени к этому моменту у большинства людей есть карьера, ипотека, дети или их плотное проектирование. Здесь же я обошлась без ипотеки, неплохо проехалась на единственном пока доступном женщине социальном лифте, а вот с детьми... Откровенно говоря пока у меня не возникло такого прямо страстного желания нянчиться с малышами, да и раньше-то тоже я к ним особенно не рвалась. А роды здесь вообще окажутся лотереей. Но если по ту сторону миллениума рожают первенцев и в сорок, то можно пока не пороть горячку в этом вопросе.

А пока я заказала себе новые платья — лиловое, сливовое, темно-синее, шоколадное и темно-зеленое. С черными кружевными чехлами, само собой, но после года в черном крепе — радуга цветов. Заодно прикупила рождественские подарки родственникам и близким. Решила, что хорошо бы навестить всех в Святки. Всех — это громко сказано — два дома в двух городах. Поэтому заранее купила билет в Москву и оповестила о своих планах свекра. Тот настоятельно приглашал погостить недельку-другую, но я всерьез намеревалась успеть все сразу. Оптимистка!

Курьерский поезд прибыл по расписанию, без пяти девять утра. Морозный воздух на несколько секунд прервал дыхание, но тут же обрушился гомоном встречающих, служащих Императорской железной дороги, рестораторов, прочей публики. Я как-то уверилась в том, что приглашение родственника предполагает встречу, поэтому долго прождала на пустеющем перроне, прежде чем согласилась на уже почти безнадежное приставание носильщика. Извозчик с сомнением оглядел меня после озвучивания адреса на Басманной улице, но отвез. Новое матине оказалось не таким уж и теплым, или просто морозы в Москве зарядили сильнее обычного, но я окоченела, пока добралась до дома губернатора столицы. Там меня встретили по одежке, настороженно, но после того, как я подала свою визитную карточку, челядь забегала сильнее прежнего — оказалось, что лакей, отправленный к поезду, перепутал вагоны и теперь гнев сурового губернатора каждый перекидывал на другого. Наконец мои пожитки уволокли в глубины дома, а саму проводили в зал ожидания, где толпилось множество чиновников самого разного ранга, сияющих наградами и лопающихся от собственного пафоса. Лишь один скромного вида клерк с большой коробкой в руках догадался уступить мне место на диванчике и помочь раздеться.

— Гершелев, Дмитрий Константинович, — поклонился он. — Помощник секретаря кадрового департамента.

— Татищева, Ксения Александровна. — чуть наклонила голову я.

Вокруг нас со смешками и едкими шутками обсуждали, как после подарочного рождественского гуся почти полностью слегла с вульгарным несварением желудка администрация кадрового департамента, и остался от них невредимым только один младший коллежский секретарь, который и был тем самым вежливым юношей. Юношей с тонким лицом, изящными ладонями, просветленным взглядом и румянцем на скулах. Праздничная открытка, а не российский чиновник, если бы не одно "но" — цепочка на часах с маленьким брелоком, который так хорошо мне запомнился еще с первого февраля.

Сразу стало как-то слишком жарко, слишком громко, а время потянулось слишком медленно. Судя по большим настенным часам, тикало именно там. А может и в этой здоровой коробке... И что теперь? Бежать? Кричать? И то и другое — крайне непродуктивно. Если все совсем плохо, то в нескольких сантиметрах от меня бомба, способная разнести на микрофрагменты всех посетителей и половину прислуги. Если совсем удачно рванет — то и верхние этажи рухнут. У меня даже сглотнуть не получилось. В этот раз я вряд ли смогу рассчитывать на спину Фохта и провал во времени. Не то расстояние, не та геометрия, не то везение.

— Жарко сегодня как... — просипела я. — Не сочтите за труд, пусть принесут воды.

Юноша все так же безмятежно улыбнулся, бережно поставил коробку на угол журнального столика и вышел. А может сейчас? Ведь каждый из этих павлинов поверит мне с полуслова, а поверив, без паники, осторожно и тихо пойдет к выходу. Без суеты, без криков, которые так "любит" нестабильная взрывчатка...

— Возьмите, Ваше Сиятельство. — он вернулся, держа стакан воды.

Мне пришлось кончиком языка его придержать, чтобы слишком громко не стучал о зубы.

— Благодарю Вас.

Медленно течет время. А граф Татищев Бог знает где — прием пока не начался и аудитория, все увеличиваясь в количестве, начинает переживать. Но есть и на нашей улице праздник — расслышав титул, близлежащие фанаты губернатора уже более плотоядно устремляются ко мне и начинают рассказывать, как хорошо они знали моего покойного супруга. Вот послушать — так он прожил лет пятьдесят крайне насыщенной общественной жизни, ведь успевал погостить одновременно в разных именьях, покачаться на стольких коленях, перецеловать столько дочурок... Я киваю, слушаю, улыбаюсь-улыбаюсь-улыбаюсь...

Наконец створки заветных дверей открываются и донельзя чопорный (куда до него Лугову) секретарь сообщает о начале аудиенции. Это последний шанс.

— Господа, — я умоляюще оглядываю эти лица — морщинистые и пока еще хранящие гладкость, тусклые и маслянистые глаза, жиденькие прядки и напомаженные кудри, ордена, погоны, усы, бороды. — позвольте, я только обниму papa.

И пока ни один не успел возразить, поднимаюсь и опираюсь на руку Гершелева. Почти естественно получилось чуть качнуться и ухватиться за надежное мужское предплечье — коробку он пока не взял.

— Что-то душно здесь. — и мягко потянула его в недра приемной.

Вот это кабинет. Всем кабинетам кабинет. С половину моего строительного участка.

— Папенька! — Возопила я почти от двери. Тот удивленно пошевелил бровями и начал подниматься на столом. Я же сложной дугой рванула к нему, продолжая держаться за локоть ошалевшего революционера. Мы чуть задели стол секретаря, за что я многословно извинилась, а после продолжила свой путь. И почти у самого стола изумленного родственника произошли два события — мне удалось опустить на затылок спутника пресс-папье, подобранное на секретарском столе, а а у него сорвался маневр извлечения чего-то из-за пазухи. Господин Гершелев на миг замер, повернул ко мне лицо и тут я ударила его еще раз в лоб. Точнее метила в лоб, попала в надбровную дугу, кровищи столько... И так медленно он падал...

— Что это значит, сударыня? — В тишине родственник выглядел не очень приветливым.

Ну я же могла ошибиться. И что тогда? Притворюсь истеричкой, здесь это помогает.

Секретарь у свекра оказался порасторопнее — он перевернул тело юноши, достал небольшой револьвер из внутреннего кармана и многозначительно уставился на шефа.

— Там, — сипло прошептала я, — на столике коробка. Этот принес. Тикает.

Все-таки скорость мышления у Татищева старшего куда выше, чем у моего покойного мужа, потому что решения он выдавал со скоростью звука.

— Это — унести, позвать Тюхтяева, пусть полюбуется. Остальных — всех сюда вместе, с коробки глаз не спускать и аккуратно унести на задний двор, в колодец.

Откуда-то появились два невзрачных молодца, которые тихо скользнули в эпицентр гомона, еще пара таких же небрежно поволокла тело моей жертвы.

Поцеловал меня в лоб, впервые обняв и подтолкнул к боковой двери.

— Графиню проводить в комнату, пусть отдохнет...

План был толковым, и наверняка бы сработал — взрыв в узком колодце можно было бы даже списать на аварию водопровода, как хотел губернатор, но все получилось иначе.

Я послушно следовала за слугой в парадной ливрее, когда в глубине дома раздался глухой хлопок, но за общей суетой это заметили не все и не сразу. Сюрреализм какой-то.

А граф-то силен — час невозмутимо улыбался, принимал поздравления, раздавал сувениры пришедшим гостям, пока наконец к полудню не спровадили последних гостей и не закрыли двери особняка.

Дом наводнился серыми мундирами, людьми с нехорошим взглядом, вспышками фотоаппаратов.

— Ксения Александровна, могу я войти? — он не дождался ответа и прошел в комнату, где я не отводила взгляд от люстры с дикими завитками ковки.

— Как ты? Держишься? — он помедлил и сел рядом на кушетку. — Там с тобой поговорить хотят. Не бойся, говори, как есть.

— Нет, Николай Владимирович, нельзя как есть. — прошептала я. — у него цепочка как у госпожи Чернышовой. Я по ней и догадалась. А если про цепочку расскажу, то и про Наталью Осиповну придется. У Вас проблемы начнутся.

— Ну раз не хочешь про госпожу Чернышову вспоминать, тогда про чутье скажи. Что интуиция у тебя хорошая. — вывернулся родственник.

— Хорошо. Только не уходите, ладно? — полагаю, что я впала в какой-то ступор, потому что чувств не было вовсе. Адреналиновый всплеск выжег все. И даже тех теней было жаль, но как-то без эмоционально...

— Конечно, девочка.

— Я тут вам всем подарки привезла. — столь же тускло продолжала я. — а меня не встретили. Так и пришлось на извозчике. А потом не пускали...

— Ты уже все сегодня подарила. И не только мне. — он отошел к окну и долго смотрел на снег.

— А как иначе-то? — я помолчала. — А те господа... Они оба...?

— Один. Понял, что донести не успеют и в сейф закинул, а дверь спиной прижал. Сейф покорежило, и краем Желторотова. — он и впрямь расстроен. Раньше я бы сказала, что до посторонних ему дела вовсе нет.

— Герой. — вяло произношу я.

— Да ты и сама... — он хотел что-то еще сказать, но на пороге нарисовался невысокого роста круглолицый толстячок лет сорока пяти, с аккуратной в палец длиной темно рыжей курчавой бородой, глубоко посаженными глазами под прямыми в черточку бровями, носом картошкой и огромными чуть оттопыренными сверху ушами. Уютный, плюшевый, пока глаза на меня не поднял. А я еще Фохта за это упрекала. Этот промораживает еще три метра вглубь, хотя и цвет-то у них теплый, темно-янтарный.

— Познакомите, Николай Владимирович? — он устроился в кресле, словно это его собственный дом, достал бумаги, крикнул, чтобы подали чаю, бутербродов, пододвинул стул. — Присаживайтесь, барышня.

— Ее сиятельство графиня Ксения Александровна Татищева. — чуть более чопорно, чем надо, произнес губернатор Москвы. — имею честь представить Вам, моя дорогая, статского советника Михаила Борисовича Тюхтяева.

— Да, сударыня, задали Вы нам сегодня хлопот. — уставился на меня вышеозначенный господин. И тон этот показушно-шутливый, и взгляд придирчивый, и беспардонность — решительно все меня раздражало.

— Я ли? — это он вообще к чему?

— Ну не Вы... Если б не Ваша реакция — хлопот было бы куда больше. — рассмеялся гость, но присоединяться к нему не хотелось. — Рассказывайте.

— Что рассказывать? — по вступительному слову графа я не поняла, насколько он доверяет этому человеку. Так что будем как с чужим. — Я потеряла своего супруга позапрошлой осенью и Его Сиятельство был столь добр и милостив ко мне, что позволил уединиться в его петербургском доме. В этом году приличия уже дозволяют отплатить за доброту, и я решила поздравить своих близких с праздниками. Вчера я выехала в Москву.

— Курьерским? — уточнил мой собеседник.

— Который приходит в 9 утра. — да не помню я, как он называется. — На перроне меня должны были встретить, но слуга что-то перепутал, так что пришлось взять извозчика и приехать самой. Прислуга здесь меня не знает, поэтому все засуетились, и почему-то привели в приемную господина губернатора. Там господин этот — забыла фамилию — уступил мне место. Все еще смеялись, что он один из всего департамента сумел из уборной выбраться. Простите, так и говорили, я еще удивилась, как это его угораздило. — Господи, что я несу! Но марку глупышки надо уметь держать. — Когда у нас дома горячка была, всех свалила без разбора. А потом коробка эта тикает. Часы же дарить — плохая примета. Мне и подумалось, что нечисто что-то с этим милым юношей.