Немой пророк

Если бы в эту минуту с портрета над столом, оправляя мундир, сошёл бы, к примеру, сам Александр Третий... Спросив громогласно: 'Ну, как вы тут без меня? Соскучились, эгегей?..', эффект был бы и того меньший. Кажется, перестал ходить даже маятник огромных напольных часов с амурами, в углу. И в этой страшной, удушливой, отдающей могильным холодом воцарившейся тишине, слышны лишь едва уловимые звуки фортепиано: 'Пам, парарарам пам-парарам...'. Кто-то за стеной грустно наигрывает полонез Огинского. Возможно, одна из тех девочек, которой предстоит пройти будущий круг ада.

Павел Иванович превратился в соляной столб. На человека, стоящего рядом, и вовсе страшно взглянуть. Я всё понимаю и готов даже простить тебе котов в этот миг, Николай Александрович. Потому что хоть раз услышать в жизни подобное — это уже, крест. Жить с которым спокойно — едва ли по силам. Но... Такова уж твоя судьба. Терпи!

Первым приходит в себя хозяин кабинета. Опомнившись, Николай изумлённо оглядывается, начиная с силой тереть виски, словно страдает от мигрени...

— Господин генерал-адъютант, прошу меня простить... Вы не могли бы...

Мищенко мужик догадливый и всё понимает. Вежливо козырнув и щёлкнув каблуками, генерал проходит к двери мимо меня. Успев по пути грозно нахмуриться — но я и сам не дурак, Пал Ваныч. Всё будет в наилучшем виде, не переживай!

Когда дверь захлопывается, Николай в задумчивости подходит к окну, повернувшись ко мне лицом. Ха! Знакомый приём, не удивишь: твои эмоции скрыты, зато лицо собеседника — освещено, как на ладони. Кстати... Мне ведь двигаться не запрещается по кабинету? Нет?!..

Наверняка нарушив все нормы этикета, я словно невзначай тоже делаю несколько шагов. Оказываясь таким образом у соседнего окна. Теперь мы с императором на равных — глазеем друг на друга каждый возле своего источника освещения. Что скажешь? Впрочем, тому сейчас явно не до психологических трюков, по вполне понятным причинам. Скорее, он подошёл к окну просто по привычке.

— Господин?..

— Смирнов, Ваше Величество!

— Да, господин Смирнов! Признаться, я не поверил бы ни единому вашему слову, не произнеси вы... — Он, кстати, даже не пытается скрыть внутреннего смятения. Минуту назад спокойное, уверенное лицо сейчас пошло багровыми пятнами, лихо гуляют желваки под натянувшейся кожей. — Не упомяни вы два обстоятельства, господин Смирнов. Допустим, о недуге сына при дворе известно достаточно давно, как бы мы ни скрывали, и вы могли как-то... Знать. Но второе упоминание...

Я напрягаюсь. Ну, про царевича-то я сказал сознательно, не отнять. Надо же лавры Распутина поддерживать? Провидец, опять же, куда без таких трюков? Но вот что же я такого умного ляпнул ещё? Загадка! Ответ на которую приходит совсем неожиданно:

— Кандидатуру господина Боткина в качестве будущего лейб-медика при дворе я обсуждал лишь с её величеством. За что могу исключительно ручаться!

Попал! Сам того не желая, попал! Так, Слава, теперь надо 'кувать' железо, или что там с ним ещё делают, пока оно горячо! Иначе уйдёт царь, как пить дать, уйдёт! Лови потом Николая, а тут опять же — момент подходящий, все дела... Судьбы России, не абы что! Времени не будет!

Мельком взглянув на портрет колоритного батюшки (в глазах отца явно ничего хорошего — но ничего, мы это поправим!), я вытягиваюсь в струну:

— Ваше Величество, прошу внимательно выслушать меня сейчас! Очень прошу! Также прошу отнестись к моим словам с максимальным вниманием!

Кивок.

— Ваше Величество, умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не задавать мне вопроса — кто я, и откуда! Это очень, крайне важно, и в первую очередь — для вас!..

Холодный взгляд в ответ.

Ну, держи тогда начистоту. Вскрываю карты. Ва-банк, так ва-банк!

— Ваше Величество! Адмирал Рожественский, генерал Линевич, Сергей Юльевич Витте... Все эти люди умерли или погибли, узнав о моём происхождении. К моему глубочайшему сожалению, секретом владеют ещё два... Три человека, и все они — обречены. Это Александр Михайлович, ваш дядя, и я очень надеюсь, что он не успел вам ничего рассказать! И ваш бывший наместник на Дальнем Востоке, господин Алексеев.

— Кто же третий? — глухо спрашивает он. — Вы ведь упомянули о трёх людях?

— Его высокопревосходительство, генерал-адъютант вашего императорского величества Павел Иванович Мищенко. — через силу отвечаю я. — Ожидающий за дверью итога нашего разговора.

Романов отступает на шаг, потрясённый.

— А он знает, что... Что якобы, как вы говорите, обречён?

— Да!..

На лице Николая за несколько секунд сменяется череда эмоций — от недоверия до какого-то праведного, священного ужаса от стоящего перед ним. Наблюдать подобное вдвойне удивительно, учитывая инфантильную манеру поведения царя... Но мне сейчас не до его рефлексий: напряжение последних недель, копившееся внутри в ожидании встречи с ним, неожиданно прорывается безудержным потоком слов. Сбиваясь и путаясь в деталях, я тараторю, как оглашённый, и меня уже не остановить:

— Ваше Величество... Я действительно знаю будущее, можете считать, что у меня есть дар предвидения! Я могу многое дать нашей с вами стране, при наличии на то вашей, монаршей воли! Организуйте мне встречу хоть с тем же доктором Боткиным — я расскажу ему принцип изготовления лекарства, способного заживлять самые страшные раны! Дайте мне толковых оружейников, я смогу описать им конструкцию винтовки, аналогов которой нет ни у кого в мире! Я смогу хоть сейчас назвать полиции имена тех, благодаря кому по всей стране происходит террор...

— Что вы говорили о восемнадцатом годе, господин Смирнов? — Неожиданно перебивает меня он. — И о страшной гибели моей семьи?

Словесный поток иссяк так же внезапно, как и начался. И передо мной сейчас не император всея Руси, князь Финляндский и ещё с десяток титулов ... Напротив стоит несчастный, раздавленный горем отец, наверняка пропустивший всё сказанное мимо ушей. Восемнадцатый год, расстрел — вот, что его волнует... Это можно понять, это — по-людски.

Человек в скромном полувоенном мундире подходит вплотную — я слышу даже его неровное дыхание. Император ниже меня почти на полголовы, я смотрю на него чуть сверху. Наверное, я должен испытать в этот миг некий священный трепет, пиетет, что ли? Как-никак, дышит мне в лицо владелец одной шестой суши, а на данный момент, пожалуй, сильнейшей мировой державы, без преувеличения? Ничего подобного! То ли я пообтёрся тут, в прошлом, то ли... Нет у меня никакого священного трепета, хоть убейте. Есть здоровая такая злость за отечество, и конкретно — на этого человека, что ниже меня на полголовы. Владеющего империей, что ему не по плечу. За державу обидно, ей-богу!

Неожиданно позади раздаётся скрип открываемой двери. А в следующую секунду внутри у меня всё опускается. Потому что слышен легкий топот, и ангельской чистоты голосок громко произносит:

— Папа, папа! А мы с Татьяной разбили графин в детской! Вот!

Лицо Николая моментально меняется. Отскочив от меня, как от змеи, тот спешит за мою спину, откуда раздался голос.

Раз, два... Что происходит со мной?

Медленно, очень медленно я оборачиваюсь. Потому что боюсь? Потому что боюсь, именно так...

Белое платьице, кудрявые волосы... Девочка лет десяти с огромными глазами и ленточками в волосах вбежала кабинет через другую дверь. Но почему, чёрт возьми, при виде именно этой девочки я начинаю испытывать тот священный трепет, которого так не хватает с её отцом? И тело само, без приказа вытягивается в струну? Потому что это Ольга, великая княжна Романова, старшая из четырёх княжон. Настоящая принцесса и красавица благороднейших кровей, о руке которой через несколько лет будут мечтать завиднейшие женихи со всего мира... Чистейшая девушка, надеющаяся встретить свою любовь и безжалостно доколотая штыками вместе с сёстрами несколькими мразями в окровавленном подвале... Та самая, настоящая принцесса! Как из диснеевской сказки.

И, словно передо мной сейчас самый-самый старший по званию, главнее верховного главнокомандующего и всех императоров планеты вместе взятых, я хватаю со стола фуражку, нахлобучивая на голову. В нарушение всех мыслимых норм этикета. После чего звонко щёлкаю каблуками, вытягиваясь в струну и отдаю ей честь.

Девочка останавливается в недоумении. Переводя удивлённые глаза с подбежавшего отца на меня, и обратно. Неловкая ситуация разрешается сама собой: внезапно принцесса улыбается, и, гордо выпрямившись, совсем неожиданно делает лёгкий реверанс в ответ. Подбежавший к ней смущённый отец кивает в мою сторону:

— Господин Смирнов, поручик по адмиралтейству.

Я вновь щёлкаю каблуками, прижимая ладонь к козырьку.

— Её высочество, великая княжна Ольга... Моя дочь, господин поручик, — с трудом выдавливает из себя Николай. И, обняв ребёнка за плечи, ласково разворачивает к двери. До меня доносится:

— Ваше высочество, я просил вас не отвлекать во время работы... Что там произошло с графином? Никто не поранился?

Провожая глазами отца с дочерью я уже отлично знаю для себя одно: есть ещё в этой стране те, кому надо служить. И пусть это не Николай Второй, мягкотелый и слабовольный царь. Есть ещё такие вот принцессы с небесно-голубыми глазами и их брат, юный наследник. Достойные гораздо лучшей участи. Впрочем, быть может, не я один так считаю?..

И когда закрыв дверь ко мне возвращается всё ещё смущённый отец, я начинаю разговор первым:

— Ваше Величество, восемнадцатого года и всего, что я рассказал, можно и необходимо избежать! Если вы, Ваше Величество, будете мне верить и выполните то, о чём я вас просил! Не станете спрашивать меня — кто я, и откуда.

Николай, внимательно слушая, подходит к столу и берёт какую-то бумагу. Чуть помедлив, протягивает её мне.

— Можете уже снять фуражку, господин поручик... Её высочество вышли.

Ах ты ж... Я ведь перед императором! Сорвав головной убор, я беру лист. Возможно, мне показалось, но в голосе слышны явные нотки неудовольствия. Плевать, я показал, что хотел! Служить Романовым буду, но — только детям! А раз случилось так, что ты их отец, то и тебе — придётся.

Телеграмма. Слов в ней немного, но ключевые я вычленяю сразу. Их два: 'Скончался' и 'Алексеев'. Сегодняшней ночью в поезде близ Екатеринбурга.

— Мне приходится вам верить, господин Смирнов. Садитесь! — указывает Николай на стул.

— Ваше Величество!

— Да?

— Прошу вас ещё об одном одолжении!

— О каком же?

— Мы не будем вести диалог, Ваше Величество. Ибо велика вероятность, что я проговорюсь. Я буду рассказывать лишь те факты, что считаю необходимыми. Но прошу вас поверить, что играю я исключительно на вашей стороне и на стороне России. Можете спросить об этом у генерала Мищенко, он подтвердит.

— Обязательно спрошу. Садитесь и рассказывайте, что считаете нужным. Господин Смирнов!

12 августа, пятница.

Завтракала тётя Маруся и Руднев (деж.). Погулял один. Погода была скучная, холодная и дождливая. После обеда имел доклады Трепова и Дедюлина, в Петербурге неспокойно. Уговорил повременить с крайними мерами. Читал много. Назначена новая дежурная фрейлина.

(от автора: в 1905 году Дмитрий Фёдорович Трепов — генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Владимир Александрович Дедюлин — градоначальник Санкт-Петербурга)

13 августа, суббота.

Совершенно осенний день. Утром имел четыре доклада. Обедал у Мама. В Петербурге бастуют рабочие электростанций, город без света. Занимался до 22 час.

14 августа, воскресенье.

Завтракал с Тотлебен (деж.). До глубины души потрясён известием о гибели от рук бомбиста Сергея Юльевича Витте. Отменил все встречи. Волна покушений захлестнула страну, это прискорбно и ужасно! После обеда всё-таки имел доклад Герасимова о ситуации в Петербурге. Настаивает на крайних мерах. Гулял и убил двух ворон. Погода скверная, без солнца.

(от автора: в 1905 году Александр Васильевич Герасимов — начальник Санкт-Петербуржского охранного отделения)

15 августа, понедельник.

Завтракали: С. Долгорукий (деж.). Играл в теннис час с четвертью. Потрясён внезапной смертью Е. Алексеева. Имел встречу с генерал-адъютантом П. Мищенко и поручиком С. Не знаю, что и думать. Потрясён до глубины души! Поручик С. странный, вызывающий ужас человек: груб, неотёсан, с замашками унтера и совсем не знаком с этикетом. В то же время рассказал мне много странного и необычного. Имел с ним двухчасовой разговор и склонен доверять его словам. Назначил поручика С. флигель-адъютантом по особым поручениям со специальными полномочиями. Вижу в этой встрече Перст Судьбы. Спаси нас всех Господь!

16 августа, вторник.

Завтракали: Руднев (деж.), кнг. Голицына, П. Мищенко, новый флигель-адъютант С.. Забавный эпизод: господин С. умудрился расколоть супницу из Охотничьего сервиза, облив кнг. Голицыну. Смеялся после — долго. Гулял один в парке и много думал о предстоящих реформах. Грядут большие изменения. Вызвал из Саратова П.И. Столыпина и собираю на 17-е Комитет министров. Ужинал у Мама, занимался до позднего вечера.

Задумчиво затягиваясь папиросным дымом, я наблюдаю развод караульных у парадных дверей Александровского дворца. К двум полосатым будкам, торжественно маршируя и чеканя шаг, медленно подходит смена. Лица парней выдержаны и строги — ещё бы, первый пост страны, охрана самих императорских величеств! Если бы не гусарские мундиры с эполетами и не сабли вместо винтовок, я решил бы, что нахожусь у Вечного Огня в наше время. Шаг, ещё один... Внезапно гусар слева неловко спотыкается, подворачивая ногу, и едва не летит кубарем! Вот же, растяпа! Разводящий, покосившись одними глазами, делает такое страшное лицо, что у несчастного сейчас должна сабля обвиснуть со страху! Как опорочившая своим обладателем Отечество и долг перед Родиной... Сабля не обвисает, и тройка продолжает важно вышагивать дальше.

Нет, это не Президентский полк — рост не тот, да и парни какие-то хлипкие. То ли дело бугаи на посту номер один, у Кремля! При одном взгляде на тех, особенно ещё былых, мавзолеевских, женщины со всего мира начинали краснеть во всех местах, как тот флаг кумачовый... А всё почему? А потому что те склады мышц и тестостерона со всего Союза выбирали. Тщательно, как международный бренд, на экспорт! Чтобы любая капиталистическая гадина понимала, так сказать, всю мощь великой державы!

— На крааа... Ул!.. — доносится до меня.

'Топ, топ...'

На 'краул', да... Сделав последнюю затяжку, я щелчком отправляю окурок в ближайшую клумбу. Что счёл бы безусловным варварством и даже самолично ткнул бы мордой такого 'стрелка', учитывая ухоженность клумбы и её красоту, но... Но не сейчас, сейчас мне совсем не до эстетики!

Многое я рассказал императору, пожалуй, даже слишком. Он был далеко не первым, с кем я делился для себя историческими, а для него ещё не наступившими, будущими событиями. Матавкин, Рожественский, Линевич, Мищенко... С каждым из них я сдерживал себя, фильтруя и тщательно выверяя свои слова. Но Николай Второй стал первым и единственным, перед кем я не стал сдерживаться, говоря практически всё, что считал нужным. Поскольку впервые за всё время пребывания здесь, в одна тысяча девятьсот пятом году, передо мной находился главный и основной виновник такого непростого будущего моей многострадальной, великой и одновременно несчастной страны.