— А разве это было необходимо? Начальство в третий месяц практики спохватилось: оказывается, у стажеров не взята подписка в том, что они уведомлены об отношениях своих наставников с Охранным Отделением. Я подтвердил: да, я нахожусь под надзором. Все дело и вправду в Бенговом родстве.

— На самом деле, такую подписку могли и не брать. Шум поднял Робирчи. Очень ему хотелось, чтобы подругу его перевели к какому-нибудь другому руководителю.

— Ей это было предложено. Она отказалась.

— Да. Господин профессор за сие лично выразил ей признательность. "Недосмотр моего коллеги Баланчи, ответственного за безопасность... Позор, скандал!.. Вы, барышня Ягукко, имеете право требовать возмещения... Конечно, я Вас немедля переведу, к кому пожелаете... Не желаете? Я рад, что мы с Вами схожим образом понимаем честь родного учебного заведения..." — и так далее.

— Понятно.

— Тебя заботит, как и на каком языке твоя ученица будет спорить с тобою. А ты не думал о том, что она будет делать, если ты впадешь в "змейскую одержимость", как они это называют?

— Конечно думал, Бенг.

— И все-таки не счел надобным объяснить ей всё хотя бы чуть поподробнее?

— Это должен делать обученный кудесник, а не я. Или же Тагайчи сама разберется в том, что ей будет нужно. Об остальном ей печься ни к чему.

— Значит, чтобы иметь с тобою дело, ей тоже предстоит хотя бы отчасти стать чародейкой? Как всем твоим женщинам?

Есть у Бенга длинный хвост, способный бить без промаха. Есть когти и зубы. Иной раз лучше бы он орудовал ими, чем говорил.

— Умеешь ты утешить, Змеище...

— Я не прав?

— Прав. Только зачем ей это? Вот тебе и еще одна причина, почему я держу между собою и Тагайчи определенное расстояние. Чтобы ей, как ты выразился, со мною не пришлось "иметь дело" в областях, не относящихся к ученью и работе. Если же я не смогу владеть собой и "одержимость" наступит, то разбираться с этим — задача особо обученных сотрудников Охранного, а отнюдь не моей ученицы.

— Но она же тревожится за тебя. Чем больше неизвестности, тайн, тем сильнее беспокойство.

— Змеи суть существа таинственные, мой Бенг. Сколько ни узнаёшь о них, знание это не проясняет дела, а только порождает новые загадки. Ты думаешь, я хотя бы приблизительно представляю себе, как ответить, например, на вопрос, что ты такое?

— Как что? Я Бенг. Змей. Самое совершенное существо на свете.

— По-твоему, это просто и понятно?

— А что тут непонятного?

— Надобно самому быть Змеем, чтобы это понять.

У тебя нет сомнений: если бы захотел, Крапчатый давно уже нашел бы способ показаться, явиться человеку, столь его занимающему. Сделал бы это при твоем посредстве или самостоятельно. Сущая мелочь для Божьего всемогущества. Но почему-то ты так же крепко уверен в том, что пока он этого не делал и делать не станет, пока ты сам не решишься. Закон Божьего милосердия.

"Всем твоим женщинам".

Ты помнил: любовь умерла. Живи ты в Аранде, ты, наверное, до сих пор и подумать не мог бы о том, чтобы с кем-то сойтись.

В Камбурране к тебе приставлен был сотрудник Охранного, четвертьсотник Малуви. Оказался этот человек женщиной. И не такой, как мог бы ты ждать, не мэйанской богатыршей с картинок — вечно в седле, в доспехах, при мече и щите. Небольшого роста, отнюдь не могучего сложения. Русые волосы короче твоих, связанные в хвостик, голубые глаза, очки. Грамотейский мешковатый наряд, юбка и куртка, без намека на геройство или на женственность.

Кудесница второго разряда. Представилась как "мастерша". Сообщила, что обследование твое будет проходить не в здании ее ведомства, а в той обстановке, где ты обычно проводишь время. В больнице, на улицах, в квартире.

Ты отвечал на ее вопросы. Исполнял задания. Она делала пометки у себя в тетрадке. Вписывала туда длинные столбцы цифр: показания счетчика Саунги.

Перед едой, во время и после еды. Как действует на твои чудеса кофей, а как — водка или "Фухис". Через полчаса после приема хмельного, через три часа, через шесть часов. Какая картина наблюдается во время разговора — о работе, о бытовых занятиях, об отвлеченных предметах. И конечно, о самих твоих чудесах.

— Итак, Ваше ясновидение.

Ты всмотрелся в нее. Увидел отрадно крепкое, здоровое тело. Зрение ослаблено, но не слишком серьезно: вторая степень дальнозоркости. В оправе очков счетчик Саунги: удобно и неприметно. Работая, она кладет очки на стол перед собою.

Снова цифры. До начала чуда, во время его, непосредственно после, через полчаса, три, шесть, девять, двенадцать часов.

В другой раз она распорядилась:

— Попробуемте внушение.

— Не знаю, что я мог бы попытаться Вам внушить. Не вижу у Вас примет какого-либо недуга.

— Спасибо на добром слове. Ну, а если что-то общее? "Мойте руки перед едой", "Хорошенько чистите зубы", "Не собирайте грибов, если в них не смыслите" — подойдет?

— Вы любите грибы?

— Хуже того: я в них смыслю. Жила в горах, по соседству от одной добрейшей карличьей семейки. Выучилась. Так что давайте поищем что-то еще.

Ты заглянул ей в глаза.

— Ешьте Больше Сладкого.

Возможно, она приняла бы сие как дурную шутку. Ты был до какой-то степени серьезен: при напряженной умственной работе сладкое полезно. Но, по правде сказать, тебе любопытно было и то, рассердится она или нет.

Мастерша Малуви спросила:

— А какого именно? Просто сахара? Или, скажем, плюшек?

— Сладкого, но не печеного. Сахар, мед, можно шоколад в умеренном количестве.

— Благодарю, учту.

И опять — замеры и подсчеты.

Змей тогда подал голос:

— Я тоже хочу сладкого. Морских гребешков в уксусе. И немедленно, сейчас! Не важно, что Море далеко, что на дворе поздний вечер. Может твой Бенг иногда полакомиться гребешками или нет?

— Откуда в Камбурране гребешки? — спросил ты.

— Их в бочках привозят, я сам видел. Так на бочке и написано: панайя, "гребешки". Мэйанскими буквами, но внутри-то они самые! В уксусе!

— Погодить до утра нельзя?

— Нет, я хочу сейчас. Завтра могу и не захотеть. Тебе, что ли, трудно сходить за ними?

Ты обратился к мастерше и сообщил, что тебе надобно будет ненадолго отлучиться. Нельзя ли считать на сегодня работу законченной? Она собралась и ушла, а следом и вы.

Бенг потом сознался:

— Не очень-то мне нужны были эти твои сласти. Просто теперь она не останется у нас ночевать. И наущать ее мне не нравится!

Еще бы. "Подопытное чудовище" — ничем не лучше подопытного животного.

Было сказано: тебя не должен заботить вопрос, как мастерша, она же четвертьсотник, разместится в твоем жилище, как она будет питаться, мыться и отдыхать. Всё необходимое у нее при себе. Из твоих вещей воспользоваться придется разве что креслом у стола, чайником и плитой, местною водою, да еще уборной. Ты не делал попыток быть любезным с дамой. Но подозревал, что однажды она так же четко и спокойно, как до сих пор, распорядится: надобно замерить уровень Вашего чародейского излучения при телесной близости с женщиной. И, как выражаются мэйане, "раскроет тебе объятия". Не "свои", а "тебе": как гребешкам раскрывают их скорлупки.

Ты ждал, ты уже и сам хотел этого. Именно потому, что другого такого стыда и унижения трудно было придумать. С исследовательскими целями: ты будешь тереться об нее, а она будет наблюдать за показаниями счетчика. Только такая любовь тебе и осталась, думал ты. И это привлекало, ибо именно этого ты и заслужил.

Получилось немного по-другому. Не в пору первого обследования, а через полгода Тебе было двадцать девять. Явившись в здание камбурранского Охранного, ты застал четвертьсотника Малуви заплаканной.

Тогда в газетах, а стало быть, и между твоими коллегами в лечебнице, на протяжении нескольких месяцев обсуждалось обострение отношений Королевства с Вингарой. Взрыв на Мэйанском подворье в Бугудугаде, переговоры о выдаче плененных служащих посольства и прочее в том же роде. "Будет война" — опасались многие. И вот, кризис разрешился. Газета с соответствующим заголовком лежала в кабинете на столе. На ней — очки мастерши, перевернутые так, что счетчик ей виден бы не был. Сама она отчаянно пыталась справиться со слезами. Без большого успеха: при ее цвете кожи краснота на щеках и на веках остается на четверть часа, если не дольше.

Ты спросил, кивнув на газету: "Кто-то из близких?", предполагая, что там, по исходе международных осложнений, обнародован и отчет о потерях. Кудесница Ямори Малуви при постороннем — хуже того, при предмете своих исследований — разревелась, как школьница. Оказалось, личных причин за ее горем нет, а только гражданские чувства.

— Еще немного — и была бы война...

Ты не смог скрыть, что, по-твоему, сие есть еще больший позор: так близко к сердцу принимать события из жизни государства. Да к тому же, оплакивать несчастья, которые не совершились. Даже удивительно, сколь слабо ее эта твоя оценка утешила.

И ты не нашел лучшего выхода, как сделаться ей менее посторонним человеком, чем был до тех пор. Проще говоря, принялся ласкать ее. Знал, что она не нравится Крапчатому Бенгу, отчетливо сознавал, что сам не чувствуешь к этой женщине ничего похожего на любовь, хотя бы на приязнь или сострадание. Нет, всего лишь недоумение и злость: есть же на свете такие люди, за всю жизнь не создавшие себе повода заботиться и страдать о чем-то более близком, нежели внешняя политика Объединения...

— Пожелал создать ей ее собственные, личные страдания?

— Примерно так, Бенг. Хотя и не слишком преуспел.

Исследования продолжались. Вопрос о Змиях был главным в ее научной работе, ведомой одновременно со службою. Ее занимало всё, что связано с этим видом оборотничества: люди, способные полностью или частично превращаться в гадов, или гады — в людей. Разумеется, потомки Мемембенга дают обширное поле для подобных изысканий. Насколько ты мог судить, продвигалась ее работа успешно.

Приятно знать: возле тебя есть человек, который знает на тебя управу. Умеет выводить тебя из "одержимости" или же наоборот, направлять твои действия в ней. Может научить тебя владеть собою лучше, чем ты бы смог, если бы додумывался до всего сам. Славно, когда есть знаток, к кому можно обратиться.

Связь твоя с мастершей Малуви длилась семь с лишним лет. Почти на год дольше, чем твой брак, если считать не от помолвки, а от свадьбы. Попыток совместного житья не предпринималось. Ямори приходила к тебе раза три-четыре в полмесяца. Было, о чем поговорить. Далеко не всегда эти разговоры сводились к сбору данных для изучения. По крайней мере, ты не всегда сие замечал.

Ты получил предложение перебраться в Приморье, на место, освободившееся в Четвертой Ларбарской лечебнице. Море, Море, Море! — предвкушал твой Змей. Ты еще не уложил вещей в дорогу, а из Приморской ученой гильдии пришло письмо, где тебя заверяли: мастер Вашего уровня будет желанным сотрудником не только для Четвертой, но и для Первой больницы, что при Университете. Прискорбно вспомнить, как ты обрадовался этому приглашению, подписанному неким Яборро Мумлачи. У Исполина не отнять умения залучать к себе сотрудников. Сработал его дар и в отношении тебя.

И тебе, и Ямори было по тридцать шесть. Когда-то, насколько тебе было известно, у нее был муж. В ту пору она давно уже с ним разошлась и возобновлять общения не собиралась. Как, впрочем, и ты со своею женой.

Однажды ты сказал:

— Тебе надо родить дитя. Ты здоровая, крепкая женщина. Служба, наука — всё это хорошо. Но не можешь же ты не чувствовать за собою и другие способности: выносить, родить, выкормить...

— В моем-то почтенном возрасте? — спросила она.

— Чем дальше, тем это будет труднее. Сейчас еще возможно, без большой угрозы для жизни и здоровья. Отказать себе в этом — значит совершить преступление против собственного тела, против своей природы. Нужно тебе родить, Ямори.

Внушения ты в тот раз не применял. Но отклик на твои слова был такой, каким он бывает у людей, болезненно чутких к чарам. Ты и не знал, что голос мастерши Малуви может так звенеть.

— Ради заботы о своем здоровье произвести на свет живое существо? По-твоему, это лучше, чем убить кого-то, распотрошить, и из печени, из сердца, или как там бывает в страшных сказках, сварить себе зелье вечной молодости? Значит, новейшая наука на сей случай предлагает не зелья, а беременность и роды. По мне, убийство лучше.

— Я не говорю о вечной молодости. Скорее уж, вечная забота. Ты этого боишься?

— Если мне станет мало имеющихся забот, заведу себе кошку. Или черепашку: они долго живут.

— Видит Бог, есть разница! Дитя будет жить по-другому, чем домашняя зверушка. Не просто занимать твое время, не просто любить тебя. Будет человек: восприимчивый, думающий, говорящий...

— ... и значит, могущий в любой миг справедливо упрекнуть свою матушку: скажи на милость, зачем было рожать меня в этот мир, где столько дряни и так мало хорошего?

— Эту глупость повторяют далеко не все дети.

— Но, сдается мне, хотя бы однажды так думает каждый.

— Рано или поздно он или она поймет, что это чушь. Будет расти рядом с тобою. Взрослеть. Станет самостоятельным.

— Еще скажи: сможет подать мне кружку воды в немощной моей старости. Лучше уж я постараюсь накопить денег на наем сиделки. Или обзавестись угодливыми подчиненными. Какой-нибудь сердобольной ученицей-кудесницей...

— Вовсе не обязательно дитя повторит твою судьбу. Возможно, у нее или у него склонность будет не к чародейству, а к чему-то совсем иному.

— Да. Заиметь опытный образец для отработки искусства неповторения моих ошибок. Куда как заманчиво!

— Человек, и похожий на тебя, и непохожий. Свой, близкий — и при этом полностью новый. Такой, которого без тебя не было бы. Никогда во всю историю мира не было и не могло быть.

— А что насчет отца? Где прикажешь достать эту необходимую составляющую деторождения? Меня, как ты знаешь, никто пока замуж не берет.

— Живи мы одним-двумя столетиями раньше, я бы понял беспокойство по поводу законного брака. Но сейчас, при твоей служебной самостоятельности...

— ...я достаточно хорошо зарабатываю, имею определенное положение в обществе, и стало быть, могу позволить какому-то человеку родиться безотцовщиной. С пустотою в том месте души, где у других бывает отцовская личность и воля. Знаешь ли, эта пустота — как воронка. В нее может затянуть любые материнские, школьные и прочие благодеяния.

— А может и не затянуть. Иная личность, наглядно присутствующая в жизни ближнего своего, хуже любой пустоты.

Вы долго спорили в этом духе. Наконец, Ямори сказала:

— Да что толку тебе меня убеждать? Хочешь, чтобы я родила? Так это в твоей власти. Давай, действуй!

На этом ты и расстался с ней. Детей у тебя больше не должно быть. И не будет. Пусть даже от мэйанки без Бенговых даров.

Конечно, повод для расставания создан был тобою вполне сознательно. Сама Ямори о детях никогда не заговаривала. Ты был уверен, что она не обманет тебя, не попытается зачать от тебя тайком. Она не пыталась. Ты четко знал, как причинить ей боль, когда завел тот последний разговор с нею. Как раз незадолго перед отъездом на юг, чтобы покончить также и с этими камбурранскими делами.