Красный рассвет

Зато впереди, чуть выше обнаружились еще тройка. Они летели юго-запад, с набором, и должно быть не подозревали о моем существовании. Это было на руку. Я снова прилип к неудобному, резиновому окуляру прицела, загнал левого ведомого в кружевное переплетение линий, трясущимися пальцами коснулся тугой гашетки. Сердце заходится в истерике, и казалось, что эта дрожь сейчас перейдет рукам. Стрельба даже не почувствовалась. Только замелькали огоньки, догоняя пузатенький фюзеляж 'Фиата', но таяли не дотягиваясь. Двинув ручкой, заставил огоньки прыгнуть выше, перехлестнуть вражеский силуэт и в тот же миг, итальянец крутнулся через крыло и исчез внизу. Я бросился за ним.

Он пикировал, затем потянул вверх, выполняя мертвую петлю. Я нагнал его на горке и начал поливать из пулеметов, уже без всякого прицела, ориентируясь по трассам. Наверное, даже попал — 'Фиат' тут же заложил вираж, ушел вправо. Он летел с сильной перегрузкой, с крыльев самолета срывались белые шлейфы усов, и мне никак не удавалось его достать. Я тоже тянул ручку изо всех сил, перегрузкой меня буквально вдавило в сиденье, но поделать ничего не мог. 'Фиат' уходил, выигрывая вираж, постепенно заходя мне в хвост.

Что-то туплю. Ввязался в бой, а мыслей в голове никаких, одни рефлексы. И лишь теперь, когда меня как следует поелозило о бронеспинку, в голове что-то прояснилось. 'Фиат' — биплан. При равной мощности мотора, у него меньше удельная нагрузка на крыло. Следовательно, он маневреннее и виражить с таким строго противопоказано.

Пришлось бросить своего противника и лететь по прямой, немного опустив нос, разгоняя истребитель. И лишь тогда догадался осмотреться. Сзади, метрах в трехстах, висела пара итальяшек — напарников моего оппонента. Продолжай я стоять в вираже, они бы уже вцепились в мой хвост, уже дырявили бы фюзеляж своими 'Бредами'.

Страшно не было. Только немного обидно, что так глупо 'купился', задешево продал жизнь. Нос головного 'Фиата' запестрил вспышками пулеметов, короткие, злые огоньки, неслись ко мне, но не доставали, уходили за хвост.

Дожидаться, пока враг скорректирует огонь по трассе, я не стал. Плавненько, боясь, задушить двигатель перегрузкой, отжал ручку. Толкнул сектор газа, подавая его до упора. Нашарил колесико жалюзи мотора, стал их зарывать. Хрен с ним, с возможным перегревом. Тут бы ноги унести.

Плечевые ремни мешали, не давали смотреть назад. 'Фиаты' были где-то за хвостом, в мертвой зоне, невидимые и оттого более страшные. Я вжался в спинку сиденья, хотя трехмиллиметровая пластина дюраля, против крупнокалиберной пули помочь не могла ничем, съежился и смотрел на ползущую стрелку скорости и набегающую, обсаженную высокими тополями, проселочную дорогу. Замер, слушая рев воздуха за козырьком.

Из пике вышел над самыми кронами. Думал, что не вытяну, зацеплюсь винтом за ветки, ударюсь крылом в высокий, серебристый ствол. Обошлось. Дорога мелькнула под крылом и мгновенно осталась позади, а лишь тогда догадался отстегнуть ремни, осмотреться. Два 'Фиата' обнаружились сзади, метрах в четырехстах. Третий сильно отстал, но был метров на двести выше. Они были неопасны.

Пролетев несколько километров на бреющем, стал плавно набирать высоту. 'Фиаты' быстро сократили дистанцию, но я уже был метров на триста выше и эта разница только росла. Третий, отставший 'Фиат' едва не испортил всю малину. Он как-то отошел на второй план, забылся и не пронесшиеся над головой трассеры, едва не заставили обделаться. По счастью, вражеский летчик стрелял со встречных курсов, с неудобного ракурса, но не попал за малым.

Атаковавший 'Фиат' заложил крутой боевой разворот и стал пристраиваться к моему хвосту. Новичок, наверное, или еще не сталкивался с 'Ишачками'. Его действия вызвали лишь улыбку. Потерявший на развороте скорость, он скоро завис воздухе, превратился в живую мишень. Если бы не его напарники, летящие метров на двести ниже, я бы давно атаковал.

Ну а так пришлось снова закручивать спираль, выдерживая оптимальную скорость и скороподъемность. Жалюзи уже давно открыты, перегруженный мотор ревел в полную мощь, стрелка альтиметра ползла вправо, отмечая новые метры высоты. Я собирался улучшить свою позицию, выбирал момент для атаки.

Перевернув машину через крыло, ринулся вниз. Итальянцы, спасаясь от огня, бросились врассыпную — верхний ушел переворотом вниз, двое заложили крутой вираж. Напугав их, заставив потерять скорость, я снова ушел вверх. У меня преимущество в высоте, значит у меня преимущество во всем. Я могу легко менять высоту на скорость, скорость обратно на высоту. Имею полную свободу в своих действиях: могу атаковать, могу выжидать, могу и вовсе выйти из боя. И эти трое ничего мне не сделают. Снова перевернув машину, я кинулся в очередную атаку. 'Фиаты' уклонились, опять вдавила в сиденье перегрузка, сделала мир, узким, тусклым...

Обгоняя, вперед промчались несколько быстрых трассеров. Близко, едва не над самой головой и я машинально сжался, отработал педалью, уклоняясь. Один из 'Фиатов' задрал нос и провожал мой истребитель длинной очередью. Видимо рассчитывал на 'золотую пулю', но не попал. Только мои трусы едва не пострадали. Уже второй раз за сегодня.

Потом они изменили тактику. Один остался подо мной, а двое разошлись в стороны и полезли вверх. Я немного подумал и упал, на правого, он показался более удобным для атаки. Но вражеский летчик был начеку. Когда до него оставалось метров триста и пальцы выбирали свободный ход гашеток, этот засранец заложил вираж. Я дернулся, попробовал довернуть, но перегрузка едва не расплющила и 'Фиат', целый и невредимый, просвистел в паре десятков метров. У него был какой-то забавный белый знак на фюзеляже, а тактический номер вписан в обтекатель шасси. Чудаки эти итальянцы.

Однако вечер для меня перестал быть томным. Эскадрилья дерется километрах в семи отсюда, а я как дурик с этой троицей кручусь. Причем понимаю, что шансов их сбить уже почти никаких, видно, что вояки опытные, что просто так не дадутся, да еще и сами завалить могут. Значит, надо делать ноги.

Да, хорошо быть богатым и здоровым. Вернее быстрым и маневренным. Газ до упора, нос чуть опустить, разгоняясь, и вперед. Истребитель несется словно пуля, и спустя минуту мои противники остались далеко позади. Все-таки молодец Поликарпов, хороший самолет создал. Такая скорость прощает многие недостатки. Подумаешь, шасси тяжело убираются. Шасси — это ерунда. Главное ручку не перетягивать, и тогда есть некий шанс встретить спокойную старость...

Бой напоминал здоровущую воздушную карусель. Примерно полсотни истребителей носились в небе, и непросто было разобрать, ктогде в этом хаосе. За Ишачком неслась пара 'Фиатов', за ними, чуть приотстав, мчался другой 'Ишачок', которого поливал из пулеметов еще один 'Фиат'. Пара 'Чатос' гоняли одинокого 'фашиста', но на них заходило сразу целое звено, а на них, в своею очередь разгонялся 'Ишачок'. Одинокий 'Чатос' тянул домой, оставляя следом густой черный след, а с неба рушился объятый пламенем 'Фиат'. Влезать в эту кутерьму не хотелось, но и не влезать тоже было нельзя.

Я увидел, как пара фашистов зажала нашего 'Ишачка'. Он остался без скорости и почти без высоты, и ему оставалось лишь тянуть время, безумными маневрами пытаясь уклониться от вражеского огня. Это происходило чуть в стороне от основного боя и ничего не мешало мне вмешаться. Довернув на них, я чуть ли не припал к земле, стараясь остаться невидимым, наученный горьким опытом, прильнул к прицелу. Очень хотелось сбить. Прямо свербило.

Итальянцы меня не видели. Они увлеклись стрельбой по своей жертве, а тот пилотировал, словно заправский акробат — истребитель то закручивал бочки, уклоняясь от огня, то качался на 'ножницах', то вообще вытворял что-то невообразимое. Итальянцы, в попытках поймать его в прицел, тоже метались по небу, вызывая у меня тем самым лютое раздражение. Куда было бы проще, лети они по прямой.

Но я смог и так. Выжидая подтягивался ближе, чтобы, как писали известные летчики, бить в упор, наверняка. Волнение было безумным: звук мотора воспринимался как сквозь вату, ноги тряслись, руки тихонько подрагивали, а биение сердца даже не ощущалось. Оно или остановилось, или колотилось с пулеметной скоростью. В обеих моих жизнях, меня так не трясло, пожалуй, никогда.

Но я как-то еще действовал. Загнав в тонкие кружева линий прицела правого 'Фиата', я ждал, когда он будет еще ближе. Двести метров, сто, пятьдесят. Я видел черный Андреевский крест на белом фоне руля высоты, когда вражеский летчик работал педалями. Видел толстенькие обтекатели колес, металлические растяжки крыльев, даже видел голову летчика — черную верхушку летного шлема. Он был близко, и когда легкие загорелись и стали колом, я выжал гашетку пулеметов. Затрещало со скоростью рвущейся материи, два Шкасса захлебываясь выплевывали сотни пуль, а с моим врагом ничего не происходило. Огонечки трассеров уносились вдаль, проскакивая перед истребителем, а он все летел себе, как заговоренный.

Это продолжалось целых три секунды. Три долгих секунды я стрелял, а мой противник становился все ближе и почему-то никак не хотел падать. А потом я увидел перепуганные глаза вражеского летчика, увидел, как один элерон отклонился вниз, другой задрался и 'Фиат' скользнул влево и сразу же его правое верхнее крыло словно вскипело. Оно вспучилось рваными кусками дюраля, превратилось в форменное решето, но итальянец, падать отчего-то не собирался. Бросившись влево, он быстро перевернул машину и, выполнив классические ножницы, повернул на меня. Его напарник ушел вправо, закручивая вираж, и я со спокойной совестью потянул ручку на себя, забирая влево.

Спасенный мной 'Ишачок', ободренный нежданной поддержкой стал разворачиваться. Я увидел у него на борту номер '22' и понял, что этой мой, потерявшийся в бою ведомый, погрозил ему кулаком. Увидел его растерянную рожу и почему-то обрадовался.

Мы стали наседать вдвоем. Фиаты, подрастеряв свой воинственный пыл, отходили на север. Он наших атак они уклонялись, взаимно прикрывали друг друга и действовали весьма грамотно. Сбить их не удавалось никак. Они видели любой наш маневр и сразу предпринимали нужные меры, то уходя в крутой, недостижимый вираж, то встречая в лоб, градом крупнокалиберных пуль. Наша более высокая скорость тут уже помогала.

Качнув крыльями, показал ведомому чтобы пристраивался и повернул на юг. Примерно в километр левее встречным курсом прошло звено 'Фиатов', затем еще двое. Справа, примерно в паре километров прошли две одиночные машины. Драться с ними у меня уже не было ни сил, ни, если честно, желания. Да и бензина оставалось маловато. Бой утомил физически, а безрезультатная атака злополучного истребителя, вымотала морально. Я в ней перегорел и не хотелось уже ничего — долететь бы как-нибудь до аэродрома да завалиться спать.

Над местом боя еще кружили наши самолеты: на разных высотах ошалело носились 'Чатосы'. Чуть в стороне собирались в кучу 'Ишачки'. Я сразу повернул к ним и ловко притер свою пару на правый фланг. Все были на месте, и меня это обрадовало. Мастерство вражеских летчиков оказалось неприятным сюрпризом и тот факт, что наши оказались целы, говорило, что они как летчики ничуть не хуже.

На посадке снова отличился. Зазевался на пробеге и слишком сильно выбрал ручку на себя. Машина сразу наказала, показав весь свой коварный норов,стала разворачиваться вправо. Пришлось отдавать ручку, резко парировать поворот ногой и подключать тормоза. Через секунду истребитель катился, как ни в чем не бывало, зато спина у меня вдруг оказалась мокрой.

Из кабины выбирался тяжело. Придавила усталость, и я очень надеялся, что летать сегодня больше не придется. Летчики собирались неподалеку от стоянки командирской машины, курили, громко обсуждали произошедший бой. Громко смеялись и размахивали руками, показывая свои и вражеские маневры. Затем Котельников негромко так кашлянул, и наступила тишина.

— Приступим к разбору, — сказал он. — По горячим следам, пока эмоции и впечатления не улеглись. Начнем, как обычно с младшего лейтенанта Шеглова.

Веня, левый ведомый Ухова, насупился, а летчики засмеялись. Видимо была какая-то шутка, которую я еще не знал, но хорошо известная остальным.

— Опять я первый, — проворчал он и стал рассказывать. Сперва медленно, неохотно, потом увлекся, началжестикулировать, показывая маневры, сопровождая их уже короткими, рубленными фразами: 'Я сюда, б..! А он так, на..! Я ему х..! А он, б..., влево! Я за ним! А тут сзади пи..!', и тут Веня огорченно разводит руками. Все хохочут. Командир тоже смеется, потом становится серьезным.

— Ладно. Посмеялись и хватит. Опять оторвался от ведущего и увлекся. Тебя Денисов вытащил, — и Сергей подтверждающе кивнул головой. — Смотри, не всегда так везет. Чтобы в следующий раз думал, поможешь механику отремонтировать пробоину.

— Есть, — Веня пристыжено покраснел, а командир уже называет следующую фамилию. Опрашивались все летчики, тут же разбирались их действия, отмечались правильные моменты, ошибки разбирались. Котельников говорил тихо, спокойно, неторопливо тщательно подбирая слова. Смотрел с прищуром, словно оценивая правдивость слов собеседника. И все сразу становилось ясно и понятно. Кажущиеся бессмысленными и хаотичными маневры приобретали смысл, вырисовывалась картина боя.

Очередь до меня дошла в числе последних, перед командирами отрядов, и признаться, я немного струхнул. Считая себя хорошим летчиком, отягощенный знаниями будущего, полагал, что буду действовать правильно, без ошибок. Буду эталоном. Но послушав слова других, уже и сам понял некоторые свои косяки. На разборе рассказывал как было, не приукрашивая. Думал командир, в показательных целях начнет чехвостить, но он лишь глядел меня цепким внимательным взглядом.

— Понял, почему не сбил? — спросил он, когда я закончил свой монолог.

Я кивнул. Все было понятно и просто. Пулеметы 'Ишачков' пристреляны на четыреста метров. Это делают еще на заводе и мало кто потом вносит изменения в эту дистанцию. А до 'Фиата', когда я начал стрелять, было метров пятьдесят. Учитывая, что 'Шкасы' расположены в крыльях и расстояние между ними более трех метров, не удивительно, что я не попадал. Сделал себе зарубку в памяти сегодня же дать указание оружейнику, чтобы тот поменял, уменьшил сведение. Четыреста метров меня не устраивало. Я собирался стрелять в упор.

Сегодня летать не пришлось. Снова зарядил мелкий, тягучий дождик, загнал нас в 'избушку'. Сюда же привезли ужин: чай и макароны с котлетами. Прямо как в Союзе, в гарнизонной столовой. Пока ужинали, солнце успело скрыться за горизонтом. На улице ни месяца, ни звезд не видно — темнота хоть глаз выколи. Небо глухо закрыто облаками. Дождь вроде утих, но мелкие холодные капли нет нет да и падают на лицо. Идем в общежитие, ночевать.

Комендант нас встречал за небольшой стойкой, заваленной газетами и журналами. Каждого летчика он приветствовалгромогласным: 'Buenas noches', протягивал ключиот комнат, совал газеты. Он был немолод, невысок, грузен, с роскошными седыми усищами и необычной стрижкой 'под горшок'. Мы называли его 'Сеньор каманданте' и видно, что это прозвище ему нравится. У него в подчинении два десятка молодых девушек, что убирают, готовят и обстирывают нас. С ними он грозный тиран и деспот и барышни боятся его до дрожи.