Люди и Флаги

Видя наш успех, легион Джеффа Дэвиса усилил напор, и тут плотина сопротивления янки рухнула. Сначала единицами, а потом уже и сотнями, бросали "юнионисты" свое оружие. В бесполезной попытке скрыться отлавливали они лошадей, оставшихся без хозяев и мечущихся по полю. Но их стремление было тщетно, то тут, то там были видны картины, когда всадник в серой форме догоняет такого, же всадника, только одетого в синий мундир. Взмах саблей или револьверный выстрел, и вот противник падает, раскинув руки, а его лошадь снова мечется по полю, оставшись без наездника. Кровь текла рекой, сводя с ума и опьяняя не хуже бурбона. Это кровавое безумие продолжалась около часа. Ни что не может быть бесконечным, и вот — мы скинули последних сопротивляющихся в воду Раппахэннок. А дальше все было просто. Двигаясь по широкой дуге, мы зашли в тыл северянам, отсекли им пути к отступлению и в короткой, но кровавой получасовой схватке возле брода Беверли мы растерзали дивизию Дэвида М. Грегга, придя на помощь нашей бригаде Руни Ли. На помощь северянам торопились тысяча двести всадников из дивизии полковника Альфреда Даффе, но видимо впечатливших рассказами спасающихся бегством, они пустились в какой-то чрезвычайно долгий и сложный обходной маневр.

Кавалеристы моего доброго друга Мэтью Батлера настигли и разгромили их как раз возле брода Келли. Сэм был отмщен, и отныне никто не переубедит меня, что Всевышний не только справедлив, но и обладает чувством юмора.

Вы не поверите, джентльмены, но над всеми нашими успехами того знаменательного дня незримо реяла тень нашего Сэма. Нет, дело не в том, что он научил нас смотреть на саблю как на оружие. Дело в другом — наука сабельного боя привнесла в нашу тактику ту жесткость и решительность, которой рукопашный бой отличается от перестрелки. Расстреляв патроны, мы не пытались разорвать дистанцию — напротив, мы продолжали наступление, давая возможность перезарядить пистолеты своему второму эшелону. Мы не прекращали сражения ни на секунду, а когда дело доходило до клинков — вот тут, благодарность Сэму, мы чувствовали себя куда увереннее, нежели янки.

Страшная жесткость и решимость наших ударов сыграла свою роль, и Плезантон, получив сведения о нашей приближающейся пехоте, дал сигнал к общему отступлению федеральных сил. Сражение было окончено. Мы оставил за собой поле битвы.

Когда то давно, одержав очередную победу, французский император Наполеон I, озирая поле битвы, в гордости воскликнул: "Вот оно — солнце Аустерлица!". Я тоже мог бы гордиться солнцем станции Бренди, но вид поля, сплошь усеянного мертвыми телами в синих мундирах с вкраплениями серых, принес моему сердцу только горесть. Мы написали новую страницу в истории, но как, же больно от того, что в книге под названием "История", вместо чернил используют кровь. И горько осознавать то, что порцию этих страшных чернил для одной из кошмарных страниц предоставил именно ты.

Плезантон был хорошим командиром, но потеряв за один день больше четыре тысячи убитыми и ранеными, почти две с половиной только пленными, это еще не считая дезертиров, больше не имел возможности не то что атаковать, а даже хотя бы достойно оказать сопротивление.

Победа в самой кровавом сражении той войны открыла генералу Ли дорогу на Пенсильванию, а всем нам — к долгожданному окончанию войны. Ли, развивая наш успех, вошел на территорию Севера, где пользуясь почти полным отсутствием кавалерийской разведки у противника, смог самостоятельно выбрать место для решающего сражения. Плезантон потерял в сражении за станцию Бренди половину своего корпуса и не имел сил, не то чтобы противоборствовать, а хотя бы приостановить неудержимый напор наших войск, чтобы найти время для получения пополнений. Все это привело к тому, что двенадцатого июля 1863 года, в двухдневном яростном сражении под Йорком, силам Севера был нанесен невосполнимый урон. Окончательным же итогом этого, без всякого сомнения, эпохального сражения стало Геттисбергское послание о мире, когда господа Линкольн и Джефферсон Дэвис, встретившись в небольшом городишке Геттисберг, совместно подписали послание к нации об окончании войны и признании Конфедерации независимым государством.

Как бы подводя черту под лекцией генерала, в комнату вошел Симмонс. Церемониально вышагивая, он держал на вытянутых руках алую бархатную подушку, поверх которой скромно лежал клинок с простым эфесом в потертых ножнах.

— Спасибо, Рэнсом. Джентльмены, я имею честь представить вашему вниманию клинок, принадлежавший "Немому Сэму", о котором вы неоднократно сегодня слышали.

— Выверенным, привычным движением Хэмптон вынул оружие из ножен, подставив клинок под лучи солнца. При этих словах Дженнингс стал деловито расчехлять свой аппарат, а Портер, явственно волнуясь, сделал шаг вперед, возможно даже чуть торопливей, чем это предписывали правила приличия.

— Вы позволите, сэр? — Портер протянул к клинку чуть подрагивающие от волнения руки. — К моему стыду, ранее я никогда не держал в руках столь славного оружия, да что там, я вообще оружие в руках не держал.

— Эт точно. Даже когда я тебя стрелять учил, ты мой "Смит-ВессОн" мало того, что выронил, дык еще и ногу мне чуть не прострелил. Так что, гляди не порежься, — коротко усмехнулся Дженнингс, — вы только представьте себе, генерал, сэр, я этому недотепе СВОЙ револьвер даю, просто сказка, а не револьвер, я на ём даже спусковой крючок, того, ампи... нет, ампа... вот-вот — ампутировал! А он его хоть и двумя руками схватил, а всё одно — не удержал. Револьвер, возьми, об землю хлопнись, да и выстрели. Еле-еле ногу отдернуть успел.

Услышав тираду, высказанную столь непривычным в этих стенах слогом, Хэмптон присмотрелся к говорящему сначала удивленно, а после — заинтересованно.

— Дженнингс... Дженнингс... — нахмурил брови генерал, вспоминая, где и при каких обстоятельствах он мог бы слышать эту фамилию, — Эл "Полковник" Дженнингс, если я не ошибаюсь?

— К Вашим услугам, генерал, — расплылся в улыбке фотограф, донельзя довольный тем, что известен великому человеку, — всегда к Вашим услугам.

— Простите, но, насколько мне известно, последний раз, когда газеты о вас писали, вам приписывали три попытки ограбления поездов в Арканзасе? А теперь вы здесь и в такой роли? — Подтвердившаяся догадка привела Хэмптона в изумление.

— Точно так, сэр, было дело. Только теперь с поездами и прочими безобразиями покончено. Пока я по Арканзасу гулял, встретился как-то раз мне один человек, не — не так — ЧЕЛОВЕЧИЩЕ! Это был бывший партизан из отряда Куантрилла, Рубен Когберн его фамилие. Так вот он и показал мне, это чудо — ферротип. И теперича я всецело предан искусству фотосъемки. Я отдам этому искусству всю свою жизнь и все свои силы, по крайней мере, те, какие у меня опосля Уильяма и его художеств останутся. Если он меня раньше в могилу не загонит. Я б и вас с тем человеком познакомил, генерал, сэр, да вот незадача — он нонче во Францию уехал, там, говорят, на бульваре Капуцинов какое-то новое чудо затевается.

Дженнингс, установив треногу аппарата, повернулся в сторону Портера, который застыл восхищенным изваянием, удерживая в руках клинок. Вспышка сгоревшего магния, и улыбка великого репортера навеки отразилась в стальной глади клинка.

Спустя час и десяток снимков, журналисты покинули гостеприимное поместье Хэмптона, оставив радушного хозяина наедине со своими воспоминаниями и напоследок немного его повеселив.

Провожая гостей, Хэмптон, наблюдая за неуклюжими попытками Портера взобраться на лошадь, шутливо предположил, что самостоятельный обратный путь верхом может стать для репортера крайне небезопасным. И что лучше бы ему было сесть на одну лошадь вместе с Дженнингсом. Последний, выслушав предложение генерала, смерил оценивающим взглядом Портера и веско промолвил:

— Боливар двоих не свезет.

Портер, не вставая с земли, достал блокнот, и вопросительно посмотрев на Дженнигса, спросил:

— Как, как ты сказал? Боливар не вынесет двоих?

А через два месяца, когда все праздники отгремели, на отставного генерала стол легло короткое письмо.

Достопочтимый мистер Хэмптон!

По моему поручению, ферротип клинка, принадлежавший известному Вам Герою был изучен лучшими специалистам в области фонетики и лингвистики.

"Несомненно, что надпись на эфесе выполнена на русском языке, однако написание текста несколько разница с современным нам правила орфографии и полным отсутствием ряда графических единиц русского алфавита.

Не вызывает сомнения, что гравировка представляет собой дарственную надпись на наградном оружии; дословное содержание надписи звучит таким образом: "Красноармейцу Семену Богуну за мужество и отвагу. Храни с честью — применяй с толком. Генерал Л.М. Доватор". Хотелось бы так же заметить, что термин "красноармеец" нам не известен, и хождения в Российской империи не имеет. Вместе с тем, фамилия генерала Доватора, во-первых, не может быть признана безусловно русской, а во-вторых, сделанный нами запрос в Военное министерство Российской империи указывает, что генерала с такой и подобной ей фамилией анналы российской армии не зафиксировали..."

Таким образом, как Вы наверняка успели заметить, расшифровка надписи ни на йоту не приблизила нас к разгадке тайны личности нашего Сэма. Понятно только одно — он русский, и, на мой взгляд, не взирая даже на то, что загадка нашего Героя остается не разгаданной и поныне, я полагаю, что святая обязанность нашего государства, во многом обязанного Сэму своим существованием, состоит в том, чтобы вернуть свои долги сторицей. И если нет возможности отдать долг чести конкретному человеку, значит нужно расплатиться по нашим неоплаченным счетам с его страной.

Feci, quod potui, faciant metiora potentes — я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

После этого интервью Уэйд Хэмптон прожил еще девятнадцать лет. Он побывал вице-президентом КША, военным министром и сошел в могилу признанным героем Конфедерации, стоящем в пантеоне созидателей южной нации может быть лишь чуточку пониже Ли и Джексона. Незадолго до смерти он успел прочитать роман Уильяма Сидни Портера под названием "Люди и флаги", посвященный героям Войны за независимость КША. Немалая часть этой книги была отведена таинственному русскому кавалеристу по прозвищу "Немой Сэм".

А история текла своим чередом. Север нашел свое счастье в избирательном праве для женщин, гражданских правах для коренных американцев и высоком жизненном уровне своих сограждан. Юг остался небогатой аграрной страной, которая, при всем том, заставляла считаться с собой даже колоссов вроде Великобритании.

Аляска не была продана США, потому что посол КША в России сумел заинтересовать императора Александра II выгодами от концессии золотых месторождений, которые готовы были взять несколько состоятельных частных инвесторов.

В 1898 году США захватили Филиппины, однако от атаки на Кубу их удержала резкая нота президента КША Джона Пэлхэма.

Через семь лет, когда во время войны с Японией Россия оказалась практически в полной дипломатической изоляции, южане встали на ее сторону и, не имея возможности оказывать практическую помощь, бросили на подмогу союзнику всю мощь своих газетных тиражей и таланты своих журналистов.

Лучший военный репортер Юга Джон Гриффин, известный более под фамилией Лондон, лично взошел на борт "Варяга" и оставил потомком свои воспоминания о беспримерном по степени мужества и драматизма прорыве крейсера из гавани Чемпульпо под названием "Варяг-победитель".

А первый режиссер-южанин по имени Рубен "Рустер" Когберн снял фильм "Истинная доблесть" об обороне Порт-Артура.

История шла своим чередом. На развалинах Британской империи полыхнул костер Первой мировой войны. В итоге Германия потерпела поражение, однако к тому моменту Россия, бурлящая революцией, вышла из войны.

В 1941 году Германия, теперь уже фашистская, напала на СССР. Поскольку Форрест и Морган не совершали своих глубоких рейдов по тылам противника, в арсенале немецких генералов не было тактики блицкрига. И вторжение протекало не по тому сценарию, каким оно могло бы быть в другом варианте истории. Известно, что начало конца этому вторжению положила грандиозная встречная битва получившая название Волховско-Новгородского контрнаступления.

Растянувшиеся на марше авангарды прорыва сковала дивизия генерал-майора Федора Петровича Озерова. Под артиллерийскими ударами, атаками авиации и напором мотопехоты врага она прожила каких-то четыре часа — но именно за эти часы командование успело переориентировать резервы в направлении точки прорыва.

Была уже глубокая осень и перемолотые колесами и гусеницами дороги мешали продвижению войск. Резервы не успевали выдвигаться на рубежи контратаки, а погибающая под ударом вражеских войск дивизия Озерова кровью солдат выгадывала минуты из тех часов, что нужны были собирающимся в кулак советским войскам. Командование бросило на помощь Озерову кавалеристов — тех, кого менее всего сковывала непогода и месиво разбитых дорог. Первым подразделением, пришедшим на помощь остаткам дивизии, была кавалерийская интербригада имени Уэйда Хэмптона.

Так вышло, что пока Североамериканские Соединенные штаты вербально сочувствовали СССР и неторопливо вели переговоры о поставках по ленд-лизу, КША разорвали дипломатические отношения с Германией и объявили набор добровольцев для участия в боевых действиях на стороне русских.

Бог весть, какие мотивы двигали при этом потомками южных джентльменов — то ли ухарская бравада людей, выросших в осознании того, что война есть единственное занятие достойное мужчин, то ли воспитанное многими поколениями неприятие несправедливости, то ли рыцарское стремление помочь пусть и не другу, но хорошему знакомому, — а может статься, что и память о таинственном русском союзнике, стоявшем у истоков Южной нации.

Внуки и правнуки солдат Конфедерации снимали со стен родовых поместий сабли, отирали их от пыли и шли в посольство СССР с просьбой о зачислении в действующую армию в качестве добровольцев. Почти десять тысяч волонтеров приехали в Россию воевать с фашистами. Они храбро сражались в качестве инженеров, снайперов, артиллеристов и летчиков, но более всего оказалось их, разумеется, в кавалерии. Интербригада имени Уэйда Хэмптона, возглавляемая потомком генерала Форреста, нанесла удар во фланг наступающей колонне. Кавалеристы погибли в течение тридцати минут. Погибли почти полностью — все две тысячи человек. Но своей гибелью бригада выиграла эти минуты до подхода другой кавалерийской части. Та — для следующей. Они падали в костер сражения точно куски угля, необходимые для поддержания огня. Но они сковали противника на те несколько часов, которые необходимы были для сосредоточения резервов в точке атаки. Погибая, американские и советские кавалеристы, не только задержали врага, но и дали время для окончательно выяснения советским военным руководством численности и состава наступающего противника, его дислокацию и несогласованность их действий. Ответный удар Советских войск в основание прорыва оставил в окружении почти пятьдесят тысяч немецких солдат и, по сути, поставил точку на немецком наступлении в направлении Ленинграда. Ни один немецкий солдат не ступил восточнее той точки, где упокоились остатки интербригады имени Уэйда Хэмптона.