Замена

— Простите, доктор. Это действительно другие таблетки?

Из взгляда Акаги словно бы выдуло задумчивость.

— Ты взглядом химанализ делать научилась? — резко спросила она и осеклась.

— Простите.

Мне просто надо привыкнуть к мысли, что безликое здесь все — все и всегда, и даже если запах, вкус, цвет меня обманывают, то это означает только одно: меня обманывают запах, вкус и цвет.

— Да это ты прости. Сорвалась, — сказала Акаги, отводя глаза. — Нервы, газ...

Я кивнула и взяла лекарство. Ладонь доктора горела, как если бы женщину терзала лихорадка. Кивнув еще раз на прощание, я вышла и постаралась запомнить странный момент.

"Доктор Акаги только что извинилась".

Это все газ. Не иначе.

* * *

В коридорах было уже много опомнившихся учеников, и я от души надеялась, что хотя бы ко второму уроку удастся собрать их на занятия. В холле фотографировались. Детей разгоняли, но они все равно там фотографировались — у стены, искусанной пулями. Охранники поставили ограждение, и снимки на мобильные вряд ли позволяли что-то там рассмотреть. Но фото у места перестрелки — это так же важно, как поесть, посплетничать в твиттере и... Я плохо понимаю, что у них еще важное есть в свободное время. Точно не учеба.

Сегодня днем это будет в сети. Сегодня днем это уже будет работать на ложь.

"Здесь пристрелили этого зэка. Надеюсь, он горит в аду".

"Поправляйся, Петер!"

"Малк, мы с тобой".

Ученика 2-С Петера Малкуши увезли: тяжелое ранение. Наверное, ему прострелили легкое. Или пуля осталась в брюшине. Его будут оперировать, потом — долго лечить, потом будет курс реабилитации. А потом... Ну, потом они станут выпускниками и все забудут. Потому что до их выпуска в лицее произойдет что-то еще.

Например, кто-то влюбится в звезду телеэкрана и сбежит покорять ее сердце. Кого-то заберут родители. Кто-то тяжело заболеет и уедет в родную Сибирь. О нем будут особенно горевать.

История таких, как Петер, превращается ночью в две истории — иногда это происходит проще, иногда — сложнее. Ангел исчезает навсегда в архивах "Соула", а вот ученик остается жить, утекает в мишуру знаковых систем. У каждого из них будет своя биография: электронная почта, смс-сообщения, даже письма — обычные бумажные письма, потому что не везде есть интернет. Например, его вполне может не оказаться в Загребе.

Да, кому-то из ближайших друзей еще, быть может, позвонят — сквозь помехи, шорох и сообщения сети "сигнал потерян".

Не будет видеочата, не будет новых фото. Должно быть, специальному отделу концерна "Соул" попросту не выделяют средств на такие дорогие фальсификации.

Я сидела в последнем ряду пустого концертного зала и думала о том, как странно все получается: мне приказали присмотреть за Икари-куном. Я сижу, выполняю приказ и думаю о том, чему даже внимания уделять не стоит. Слушаю, как он играет, и размышляю об информационном шуме.

Меня не трогает музыка — отчаянная импровизация, в которой так много личного и лишнего. Я едва понимаю, что выталкивает из него эту музыку наружу, что ломает ему пальцы о клавиши рояля. Но мне хорошо думается под эти звуки.

"Хорошо думается о ерунде. Ты сегодня в ударе, Рей".

Музыка оборвалась. Я подняла глаза: Икари-кун сидел по-прежнему за роялем, поставив локти на клавиши. Он сплел пальцы и опустил на них лицо, и почему-то мне хотелось добавить эпитет "горящее". Да, горящее лицо — от переживаний, от музыки, от боли. К Икари-куну нужно подойти, с ним нужно поговорить — все это удивительно вкладывается в распоряжение директора.

Зал оказался большим, чего я никогда не замечала. Я спускалась по центральному проходу, и здесь не было мягкого покрытия на полу. Зал оказался очень музыкальным: каждый шаг отдавался звонким ударом под потолком. Ряды пустых кресел напоминали плотно забитое солдатское кладбище — темно-серое, ухоженное и бесконечное.

"Ты сегодня в ударе, Рей. Ты сегодня в ударе".

Я остановилась у сцены, глядя снизу вверх на замершего у рояля Икари. Он слышал мои шаги, и теперь либо смущался, либо позировал... Либо все очень плохо, и мой присмотр — это мало, преступно мало в его случае.

— Аянами? Простите...

Снизу — вверх. А кажется, что наоборот.

— Вы в порядке?

Если он засмеется, я его пойму.

— Да... Наверное, да.

Он встал и спрыгнул со сцены, оставив инструмент открытым. Он едва не оступился. Он одернул рукава свитера — мешковатого черно-белого свитера, который был большим ровно настолько, чтобы еще считаться претензией на моду. Икари-кун выглядел усталым, невыспавшимся и совершенно измотанным. Я была более чем уверенна: вымотала его не ночь, не Ангел, а взорвавшийся хаос звуков.

— Что вы здесь делаете, Аянами?

Икари-кун говорил почти спокойно, и я терялась: это хорошо спрятанная истерика или он довел себя музыкой до полного безразличия? Мне говорить с ним или молчать? Отвести его подышать воздухом или к Акаги-сан?

Я совершенно не представляла, что делать в этой ситуации.

"Он такой же, как ты. Разумеется, тебе нелегко".

Ну конечно.

— Я ждала вас.

Он удивился.

— Зачем?

Честный ответ будет неправильным. Он не любит отца, а после этой ночи почти наверняка ненавидит. Последнее, чего мне сейчас хочется, — это чтобы он перенес свою ненависть и на меня.

Правильный ответ будет нечестным. Мой выбор, да?

— Хотела поговорить с вами.

— Поговорить? — тяжело улыбнулся он. — Вы тоже психолог?

"Тоже", — отметила я. Икари-кун мрачнел, и в тени на его лице оживали разом и ночь, и утро. Сейчас он закричит. Сорвется, будет кричать мне в лицо, выплевывать свою злость, свое отчаяние. Худшая ситуация в классе, ошибка педагога, из которой можно выбраться только наитием.

Я рванула холст.

— Нет. Но я тоже проводник.

Выделить "тоже", приглушить голос на слове "проводник".

— Я знаю.

Этот голос. Эти интонации. Ему действительно было безразлично, и мне на секунду показалось, что я обижена. Потом вспомнились разговоры в медкабинете — руины правды. Потом память подсунула мне мои собственные впечатления, и это было гадко.

Мне не о чем с ним говорить: это не те увечья, которые выставляют напоказ. Мне нельзя его отпускать.

— Я даже не знаю, что сказать в этом классе, — вдруг буркнул Икари-кун. — В смысле, когда я снова попаду туда.

Все-таки сработало. Все-таки он зацепился, пусть и не так сильно, как я хотела.

— Все, что надо, уже сказали.

Он сел на сцену и покосился на меня:

— Вы же понимаете, о чем я. Зачем вы так?

Понимаю, и потому промолчу. Это ведь каждый должен решить сам, точно так же, как выбрать свой стиль общения с лицеистами. Это словно выбор одежды, и моя ему точно не впору. Беда в другом: желающие помочь и посоветовать точно найдутся.

— Этот человек... Кадзи. Говорил, что я спас его, — неожиданно сказал Икари. Смотрел он в пол, и поднимать глаза не спешил. — Это правда?

— Да.

— И так бывает?

— Да.

"Только так и бывает". Проводник нужен, когда что-то идет не так. Когда Ангел начинает расти, разрывает свой микрокосм и затаскивает в себя людей. Надо сказать ему, напомнить, что все именно так и происходит, что нас используют только как последнее средство. Только это будет слишком правильно и сладко сказано. В конце концов, Ангела обнаружил все равно Синдзи.

И даже после увиденного — хоть и не знаю, что он там увидел, — Икари-кун считает своего врага человеком. Это дрожит в каждом его слове, это дрожало в каждой ноте его импровизации. Он не забитый подросток, он понимает, что все делается правильно.

Все он понимает.

— Аянами, а боль когда-нибудь пройдет?

До смерти — нет.

Я покачала головой, и только потом я посмотрела на него: Икари-кун прижимал ладонь к сердцу. Не к виску.

Впрочем, от этой детали мой ответ не зависел. Ответа я все равно не знала.

* * *

— Нет. Не сюда.

Он поднял глаза и отложил ручку:

— Погодите, Аянами. Вы же сказали, что планирование заполняется в первой таблице!

— Календарное. Не тематическое.

Икари-кун выдохнул сквозь зубы и отложил испорченный лист в сторону. Уже третий. Из угла методического кабинета на нас поглядывали. Там сидела замдиректора Кацураги, но вмешиваться не спешила.

Бледное послеполуденное солнце косилось в окно, почти не давая теней, так что у двери уже включили настольную лампу. Там маялся от газа и прерванного запоя Айда Кенске. Он подслеповато моргал, глядя на тусклую поверхность стола, и бумаги его не волновали.

Я иногда смотрела по сторонам, но все было своеобычно: и любопытствующие коллеги, и безразличный ко всему информатик. Иногда открывались двери, но долго никто не задерживался: видимо, опасались замдиректора, у которой всегда и для всех находилось дело.

Икари-кун трудолюбиво заполнял колонки индивидуального плана, а я чувствовала себя неловко. Будто учила его чему-то плохому.

— Посмотрите, все верно?

Я кивнула. Не на что там смотреть.

— Хорошо-хорошо, — донеслось из угла. — Давай сюда, Икари.

Кацураги встала и, довольно улыбаясь, подошла к нам. Икари-кун с легким поклоном подал ей исписанные листы. Я отвернулась. Замдиректора сейчас посмотрит их, сострит насчет формулировки тем и сделает мелкое замечание в духе: "ну да ничего, сойдет!"

За окном звучала последняя перемена — звучала громко, полноправно. Лицеисты опомнились от шока, выветрили остатки газа — сигаретами, шипучкой, чаем — и теперь живо обсуждали ночные события. Кто-то завирал, что все видел, кто-то хвастал, что его вызывали на допрос.

Я бросила взгляд на Икари-куна: отвлекшийся было на скучную работу, он снова мрачнел, услышав обрывки реплик. Стоящая над ним Кацураги благодушно листала бумаги.

Контраст выражений на лицах этих двоих был просто потрясающий.

— Ну, все отличненько, Икари, — улыбнулась женщина. — Только ты вот подумай. Аянами запланировала военную тему в литературе на два урока, а ты на один. Управишься?

Он посмотрел на меня. Я пожала плечами.

— А я вот к вам обоим на уроки приду! — заявила замдиректора. — И посмотрим, кто прав.

Икари-кун кивнул, и я с удивлением отметила, что ему по душе мысль о сравнении наших уроков. Правда, я даже не представляю, что там сравнивать.

"Очень плохо, что не представляешь. Включи его занятия в план посещения".

Я тоже кивнула донельзя довольной Мисато-сан. В конце концов, это не самая плохая идея.

— Вот и чудно, — подытожила замдиректора, подхватив свой портфель и указывая другой рукой на информатика. — С этим вот пропойцей знакомства не води.

Айда поднял мутный взгляд, вернулся к созерцанию стола и зачем-то открыл ящик.

— Кенске, надеюсь, ты запомнил, — грозно сказала Кацураги уже на выходе. — Еще раз повторится, сведу к директору. Будете понижение в окладе обсуждать.

Она задорно шлепнула за собой дверью, и в методкабинете стало тихо. Айда вздохнул, принявшись доставать из стола бумаги. На нас он внимания не обращал, бумаг было много, и все требовалось заполнить на вчера.

Икари-кун смотрел в окно, за которым гудели лицеисты, и вздрогнул, только когда прозвенел звонок. Я поняла, что тоже все это время просидела молча.

— Аянами... На сегодня все?

— Да.

Белый солнечный диск повис над шерстью леса и двигаться вниз не спешил. Икари-кун встал, снял со стула свою куртку. Помял ее, вздохнул.

— И что мне делать дальше?

Я пожала плечами: я, конечно, примерно представляла, что делают в общежитии в свободное время. Но знать — это одно, а советовать что-то Икари-куну — другое. А еще мне было обидно. Почему я? Почему за ним не может присматривать кто-то из обычных преподавателей? Это было бы значительно проще. И удобнее.

— Не знаю.

Я тоже встала, спеша избавиться от неловкости. Бумаги дописаны, день прошел, и коллега превращался в обузу. Мне становилось нехорошо от мысли, что придется менять привычки, чтобы как можно дольше держать на виду сына директора.

"Спокойнее, Рей. Он убил первого своего Ангела, он взволнован. У тебя месячные и последняя стадия EVA — но жизнь пока не заканчивается".

— Понимаю, — сказал Икари, по-детски просовывая сразу обе руки в рукава. — Простите, и так у вас столько времени отобрал...

Делает вид, что все хорошо. Правильно. И это — тоже правильно, можно начать и так: "делать вид" рано или поздно станет "на самом деле", и все будет хорошо.

— Осмотритесь, — предложила я. — За спортзалом сосновый бор со скалами.

Айда Кенске, заинтересованно оглянувшись, принялся смотреть на Икари-куна, словно впервые его видел. Лампу у лица погасить он не догадался, поэтому выглядел глупо.

"А вы не составите мне компанию?"

"Хорошо".

Это продолжение диалога читалось в глазах Кенске, как и все завтрашние отголоски. Порой, чтобы забыть ужас, нужно что-то острое и перченое, и когда Кенске не пил и не играл, он мастерски готовил такие блюда.

— А... — сказал Икари-кун. — Эм, спасибо, Аянами. Стадион — это?..

Он изогнул руку, показывая, как собирается обходить корпус.

Я кивнула, чувствуя странную досаду. Он кивнул в ответ:

— Тогда всего доброго.

— До свиданья.

Кенске поднял руку в прощальном приветствии, проследил за уходящим и снова уткнулся в бумаги. Я села на свое место. За окном лес полировал нижний край стремительно желтеющего светила, смолкли голоса.

Потом позади шумно вздохнул скучающий Айда, и я начала собираться.

4: Ночь

Интересно, почему все так вышло. Я рассматривала повисшую на пальце линзу — серебристую, блестящую, еще теплую — и мне было странно. Закончившийся день упорно не желал просто уйти, просто стать вчерашним. Ему не хватало какого-то последнего глотка, последнего выстрела, чтобы счастливо присоединиться к очереди уже убитых мною.

Я сидела перед зеркалом, смотрела разными глазами на кончик своего пальца. Я размышляла, как бы мне избавиться от странного дня. А заодно — почему мне так хочется от него избавиться.

"Икари-кун".

Все, что держало этот день при мне, все, что держало меня в этом затянувшемся сегодня, так или иначе связано с ним. Связь пахла пылью, болью и была похожа на ауру открывающегося микрокосма: сын директора втягивал меня во что-то.

"Нет, не так".

Все было не так. Все. И провал Белой группы, и замена, и участие Икари-куна в нейтрализации Ангела... Я могла множить союз "и" еще очень и очень долго — в такт своим мыслям, в ритме сбивчивых переживаний.

Это был плохой день и отвратительный вечер. Я подготовилась к урокам, сделала все по дому и провела лишних десять минут в сети. Часы в трэе застыли, будто я была внутри Ангела.

"Внутри Ангела".

Убийственная мысль, способная свести с ума. Внутри раскрытого микрокосма исчезает многое, и время — в первых рядах. Там пропадают и другие нужные разуму абстракции — ощущение реальности, например. Там действуют законы сна, дурного кошмара, и стоит только поддаться... Собственно, не стоит.