Гордая птичка Воробышек

Я грех свой возложить не смею ни на кого, хотя лелею о том мечту уж десять лет! Да видно мне прощенья нет! Последний день исходит на поклон, все десять лет — один безумный сон. Служенье дьяволу иль Богу... А-а! Все едино! Одним мерилом меряны, что свет, что тьма... Сплошная опостылая картина!

Гость

(участливо)

— Мне не понятен твой секрет.

Трактирщик

— Я отдал тракту десять лет! Держа ответ за грязное злодейство. За мной вина, за Господом судейство. Уж десять лет как минуло сегодня, а будто сотня тягостных веков, отяжеленных бременем оков. Где что ни день, то испытанье, томительное ожиданье отпустится ли мне мой грех?.. Но, разделив его на всех, поверь, сынок, не станет легче.

Гость

(отпивая вино)

— Но дар лозы определенно крепче покажется от слов твоих.

Трактирщик

— Не спорю. Вино земли сией — подобно морю. Кого штормит, кому покой несет и смерть. Уж говорил я: это как смотреть. Ну, а кому, как мне, кручину. Причину несть свою провину по жизни дальше и служить. Служить Ему до искупленья. А если нет — освобожденьем мне станет только смерть моя. И все же склонен верить я: не в том мое предназначенье.

Гость

(с живым интересом)

— А в чем же?

Трактирщик

(озадаченно)

— Не знаю. Но скажу, что роли для каждого расписаны судьбой. Ведь ты не думаешь, что мы по доброй воле, все забрели сюда? Что встретились с тобой?.. Ах, если б кто совет мог дать: как быть? Как дальше с тяжестью на сердце старом жить?

Гость

(задумчиво)

— Твои слова за вязью тайны. Однако тропы не случайно для нас проложены Творцом. Кто знает их, тот светл лицом. Тот сердцем чист и благ делами. А в остальном же, между нами, тебе, отец, совет один: держи ответ, и будь терпим. Возможно, все тебе вернется.

Трактирщик

(с грустной улыбкой)

— Держу, сынок. Что остается? Служить ему — вот и служу.

(с живым интересом оглядывая гостя)

— Так, стало быть, ты держишь путь домой?

Гость

(кивая)

— Домой, отец. Держу дорогу в Ругу из Кассиопии... Наставнику и другу я обещанье дал вернуться в отчий дом. В родную материнскую обитель, откуда отроком — так повелел правитель земли моей — был отдан на поклон. На верное и вечное служенье жрецу-отцу из храма "Трех Владык". Мирэю — прах его земле, а душу Богу, коль сможет проложить дорогу она к Всевышнему, — греха не искупить.

Трактирщик

(не скрывая изумления)

— То верно. Полвека тянется за сим отступником вина. Слыхал, при жизни он сгубил сполна невинных душ? (качая головой) Вот истинно уж кто есть Ирод! Кому закон не писан. Сирот он в войско призывал своё и подставлял их под копье бездумное сынов Ареса. И хоть не вижу интереса я в смерти той — дошла молва...

Гость

(осторожно)

— Цена молве — недорога.

Трактирщик

— Цена ей, правда, лишь слова, что с уст слетают, словно пух. Однако ж, выскажемся вслух: слыхал, Мирэй наказан, меч снес ненавистный череп с плеч! А с ним и храм исчез в огне, предав владык сырой земле. И поделом, скажу, тирану! Чей труп исчез, как в воду канул! А может, в пламени сгорел, оставив душу не у дел. Кто знает, где теперь она? Низвергнута ль? Погребена под чадом грешной преисподней?

Гость

(задумчиво)

— А может, прячется средь нас, отыскивая к Богу лаз. Некаянна, непрощена, одна, без сна, и без тепла. В виденьях прошлого блуждая, не существуя, выживая на плахе совести своей.

(закрывая глаза и жестко отирая рукой лицо)

То было, кажется, сто лет тому назад. Но храм, отец, не меч разрушил — яд. Яд Светлой Истины, коснувшийся престола..."

...беру ручку и думаю, внимательно глядя на спящую фигуру девчонки в дурацком свитере, словно снятом с плеча старшего брата: на кой мне это надо? Неужели все дело в Синицыне? И раздраженно ломаю попавшийся под руку карандаш.

А-а, черт!

* * *

— Ау-у!

— А? Что?.. Ой, Колька, с ума сошел, так пугать?

Пальцы Невского еще раз щелкают меня по носу и поправляют сползшие с лица очки.

— Просыпайся, Воробышек! — командует парень, усаживаясь передо мной на стол и заглядывая в глаза. — У тебя есть двадцать штрафных минут от куратора, чтобы привести в порядок ее кафедру, и две, чтобы доложить другу, как ты докатилась до порочащей высокое имя студента жизни сони?

Господи, я что, уснула?

— Почему только две? — я прихожу в себя и удивленно осматриваю опустевшую аудиторию, зевая в ладошку.

Вот дурында, и ведь даже не заметила как!

— Потому, птичка, — отвечает Колька, — что минуту назад объявлена срочная эвакуация пернатых с территории университета. Плюс зачистка подозрительных кадров уполномоченной группой работников-уборщиков учебных территорий. Извини, Воробышек, но сегодня половая тряпка за тобой.

— Все равно, — не сдаюсь я. Бурчу, вставая со скамьи, злюсь на себя, отпихивая с пути длинные ноги Невского. — Мог бы и понежнее разбудить.

— Это как же? — интересуется Колька, помогая мне складывать в сумку учебные предметы. — Громким чмоком в ухо?

— Дурак. Сладким страстным поцелуем, например. Как царевну...

— Лягушку? — кивает парень, а я жму плечом, мысленно отмечая галочкой еще один собственноручно вбитый гвоздь в крышку гроба желанного диплома.

— Ну, можно как лягушку, — соглашаюсь. — Чем я хуже? Постой, — спрашиваю, натягивая на шею шарф, — или там красавица была?

— Воробышек, — Невский странно смотрит на меня, — ты поаккуратнее с предположениями, — просит, окидывая тоскливым взглядом. — А то ведь я, как Иванушка-дурачок, могу исполнить. Будешь мне тогда караваи печь и портки по ночам стирать, пока я шкуру твою пупырчатую в постельке стеречь стану.

— Размечтался, крякозябл! Живи уж, — кисло улыбаюсь парню, глядя на часы. — У меня и так с этой учебой ночи бессонные, только твоих портков для радости жизни и не хватает. Что там с факультативом по начертательной, не знаешь?

— Уговорила, — фыркает Колька, — обойдемся без поцелуев. Сегодня тихо, — отвечает на вопрос. — Перенесли на вторник. Так что сейчас с чистой совестью по домам. Ты не переживай, птичка, — усмехается на мой красноречивый вздох облегчения, — я тебе график сделаю, как обещал.

Вот теперь я улыбаюсь по-настоящему.

— Ты настоящий кабальеро, Невский! Пожалуй, — говорю, поправляя уголок воротника мужской рубашки, заломленный кверху, — я позволю тебе облобызать подол моего платья.

Колька смеется, а я упираю в него палец.

— В общем, так, амиго, обед в буфете за мной. Постой! — отбираю у друга раскрытый конспект, исписанный ровным красивым почерком, когда он поднимает предмет со стола, намереваясь положить в мою сумку. — Это, кажется, не мой, — с недоумением верчу в руках собственную тетрадь с аккуратно вписанной в нее чужой рукой темой сегодняшней лекции, ничего не понимая. — Или все же мой... Но как?

Невский хмурится и ждет, пока я перестану строить из себя "охваченную внезапным ступором Кассандру", а я с ужасом моргаю на него, выстраиваю в голове нервно позвякивающую логическую цепь событий и внезапно вспоминаю конспекты Люкова, оставленные в комнатке общежития. Провожу параллель...

Как же так? Этого просто не может быть! Не мог же Люков ошибиться тетрадями и вписать тему в чужой конспект, пока я позорно дрыхла рядом? Или мог?.. Вот черт! И что же мне теперь делать?

* * *

Когда я вечером возвращаюсь с работы, Крюкова смотрит телевизор и жует бутерброд.

— Привет, — бросает мне лениво, сидя в постели, и отворачивается. — Есть будешь, Жень? Я суп сварила, с лапшой, — говорит, щелкая пультом. — Вон, еще теплый, на столе. Не такой как у тебя, конечно, но вроде тоже ничего получился.

Я снимаю куртку и шапку. Разуваюсь. Прохожу в комнату и здороваюсь:

— Привет, Тань.

Мою руки, достаю из пакета небогатые покупки, сделанные на одолженные у Эльмиры до завтрашнего аванса деньги: крупу, масло, хлеб — и думаю: Крюкова и кухня? Странно.

— А ты чего не с Вовкой? — интересуюсь, наливая в тарелку суп. — Мм, вкусно, Тань, — едва не обжигаюсь горячим бульоном, еще не успевшим остыть под двумя слоями полотенец. — Сегодня же вроде пятница?

— Да так, настроения что-то нет, — отвечает Крюкова и утыкается дальше в какой-то детективный сериал, где местом преступления выбран публичный дом. Героини верещат на экране, жмутся друг к другу при виде трупа своей хозяйки, строгий полицейский очерчивает мелом место преступления, а я оглядываюсь на странно молчаливую этим вечером подругу.

— Что-то случилось? — осторожно спрашиваю, отставляя тарелку. — Знаешь, мне сегодня почему-то Серебрянский звонил.

— Да? — равнодушно выгибает бровь Танька. — Вроде ничего. А что? — тянет руку и хватает с тарелки крекер. Хрустит за щекой. — Что-то говорил?

— Я ничего не поняла, но что-то насчет твоей защиты. На работе толком и не ответишь. Тебя что, кто-то обидел?.. Речь шла точно не о дипломе. Вовка?! — догадываюсь вдруг.

Танька стреляет в меня изумленным черным глазом и недовольно поджимает рот.

— Меня?! Жень, шутишь? — фыркнув, отвечает. — Попробовал бы только! Ты же меня знаешь.

Это верно, знаю. Потому и чувствую перемену не в лучшую сторону в настроении подруги.

— Тогда чего он так грустно сопел в трубку?.. Ну, ладно, Крюкова, не хочешь, не отвечай, — говорю через минуту полнейшей тишины. — Ничего я в вашем любовном тандеме не пойму. Захочешь, сама расскажешь.

Я ухожу из комнаты в общую душевую, здороваюсь с курящими возле окошка девчонками, возвращаюсь, замечаю на столе парующую чашку с чаем и большой бутерброд. Сама Танька вновь за пультом телевизора, с ногами в постели, с вялым интересом следит за развитием событий теперь уже модного ток-шоу.

— О! Спасибо, Танюш! — улыбаюсь я. Сажусь за стол, притягиваю к себе горячий чай и включаю ноут. — Я, конечно, могла и сама, — отпиваю мятный напиток, ежась от холода, принесенного из коридора, стаскиваю с дверцы шкафа старенькую шаль, прихваченную с собой в последний приезд из дому, накидываю на плечи, и благодарю. — Но, приятно.

С жадностью изголодавшегося за день книгоеда утыкаюсь в текст:

"...— Стой, — хрипло сказал Каллагэн, отступив на шаг. — Велю тебе именем Господа!

Барлоу рассмеялся.

Крест теперь светился лишь чуть-чуть, по краям. Лицо вампира опять скрыла тень, собрав его черты в странные, варварские углы и линии.

Каллагэн отступил еще и наткнулся на кухонный стол.

— Дальше некуда, — промурлыкал Барлоу. Глаза его загорелись торжеством. — Печально наблюдать крушение веры. Ну что ж...

Крест в руке Каллагэна дрогнул и потух окончательно..."

— Жень! — окликает меня девушка, когда я уже с головой погрузилась в дебри кинговского "Жребия", недопитый чай остыл, а в телевизоре лицо известной певицы зевает в певческом экстазе под финальные титры передачи.

— Что, Тань?

— А... как у тебя сегодня день в универе прошел? — между прочим, спрашивает подруга. — Спокойно?

Я отрываю глаза от ноута и снимаю очки. Пожимаю плечом.

— Нормально, а что?

— Да ничего, — отвечает Крюкова. — Просто я хотела узнать: никто по поводу или без голоса вдруг не повышал? Не выговаривал там чего-нибудь обидного или, может, некрасивого?

Я удивляюсь.

— Да нет, Тань. С чего бы?.. Хотя, знаешь, — признаюсь нехотя, вспоминая свой приход в университет и испуганный взгляд преподавателя, — возможно, кое-кому стоило бы и повысить.

— Да?! — девушка рывком отрывает спину от подушки и упирает в меня взгляд. — Рассказывай! — неожиданно требует.

— А нечего рассказывать, Крюкова, — говорю я. — Просто я сегодня, мало того, что опоздала на лекцию к собственному куратору, так еще и вместо приветствия проехалась носом к ее ногам. А потом и вовсе позорно уснула прямо на паре. Представляешь, какой стыд? А самое обидное, что София это заметила, и теперь, сама понимаешь, какая ласка и почет меня ждет.

— Чего? Выгнала? — ахает Танька.

— Хуже? — вздыхаю я. — Дала выспаться. Правда, оставила за мной почетную уборку кафедры. Но здесь я не в обиде, сама виновата. Ночью спать надо, а не болтаться неизвестно где.

Танька недовольно ворчит и хмурится.

— Ага, как же, сама, — говорит, складывая воинственно руки на груди. — Ты бы еще постриг покаяния, Воробышек, приняла! Если бы этот паразит Люков не обобрал тебя до нитки, то ты бы не блудила по городу, не напугала меня до смерти и не продрыхла бессовестно ленту! Все он, гад, виноват!

— Крюкова, ты с ума сошла! — улыбаюсь я непонятной злости своей подруги. Смотрю с удивлением в дышащее негодованием личико. — Причем здесь Люков, Тань? — спрашиваю. — Во-первых, никто меня не заставлял подходить к нему, я сама напросилась на занятие. Во-вторых, сама отняла у него время. А в-третьих, — заверяю серьезно, — про деньги тоже сама заикнулась. Вот и получила урок. Никто меня за язык не тянул! Да и какая разница, во сколько я пришла домой? — жму плечом. — Ты же знаешь, я все равно бы просидела до четырех за зубрежкой, с моей-то успеваемостью. Так что Люков тут ни при чем.

— Все равно! — упрямо настаивает подруга. — Мог бы и по-человечески отнестись. Ты у нас девчонка симпатичная.

— И только-то? — иронично хмыкаю я. — Ох, Тань, как у тебя все просто...

— Не "ох", а да! — парирует Танька. — Просто! Жаль только, что скрываешь это! Думаешь, я не понимаю, — выдает через минуту вдумчивого созерцания моего уставшего лица, — почему ты не красишься и в одежду глупую наряжаешься? Думаешь, не могу оценить своим женским глазом подругу, когда она возле меня три месяца по утрам в одних труселях, да лифчике прыгает?.. Фигушки! Очень даже могу!

— Ну и почему?

— А потому, что незаметней казаться хочешь, внимание к себе не привлекать! Ведь ты наверняка, Женечка, сама себе цену знаешь. Не отпирайся! А парни они формы любят. Улыбочки там, прихлопы ресничками, жеманчики-поцелуйчики. Словечки разные. То, что помимо денег козырем сыграть может. А не объемные свитера до колен, вот!

— Нормальные свитера, — улыбаюсь я, — и вовсе не до колен. Что ты придумала?

Танька хмурится, сердито крутит в воздухе пальчиками, а я смеюсь. "Все-все!" — отмахиваюсь на ее мрачный взгляд.

— Знаешь, как я Вовку зацепила? — не унимается девушка, спуская ноги с кровати. — У меня в бассейне бок на стометровке прихватило — еще бы, брасс! — ни вздохнуть, ни выдохнуть. А тут парниша рядом отфыркивается, и главное, симпатичный такой. Чего, думаю, не дать парню возможность помочь даме, тем более, что у меня купальник новый? Не смейся! Сто баксов, между прочим! Это я уже потом узнала, что он давно на меня глаз положил, а тогда дала себя спасти. Видела бы ты, с каким старанием он меня под попу из бассейна выпихивал. Засмущался, бедный. Нет бы, чтоб самому вылезти и руку подать. Недотепа!

Теперь мы смеемся вместе.

— Крюкова, ну ты даешь, — говорю я. — Спасибо за совет, конечно, но в случае с Люковым даже весь мой мнимый скрытый потенциал вряд ли бы сработал. У парня в красотках недостатка нет. Сама одну, практически неглиже, в его квартире видела. Не Лиза Нарьялова, конечно, — та, что мисс университет, но тоже очень красивая девушка. Так что в моем случае мне винить некого. Кстати, он сегодня такое учудил, — признаюсь Таньке, — что я вот даже не знаю, как быть.