Попытки меня накормить были удачными только потому, что одновременно со служанкой пришел Ворон и тихо сидел в уголке, светя своими невозможными темными глазами. Я покорно выхлебал бульон, хотя сил удержать чашку мне не хватило, ее держали за меня. Хорошо, что девушку прислали жалостливую, ту, что всегда гонялась за мной со стаканом молока и пирожком. Марта, я подарю тебе красивую брошку на твою пышную грудь.

Как только Марта с подносом исчезла за дверью, Лоренцо тут же оказался рядом с кроватью. На этот раз дверь он не запер, так был уверен, что никто...

— Что ты сделал с Марко? — обнимая меня вместе с одеялом, спросил он.

— Поговорил, — вминаясь лицом в его грудь, залитую жестким кружевом, ответил я.

— О Господи! Ты можешь не шутить хотя бы на пороге смерти?

Я захихикал:

— Я так страшно выгляжу?

— Ты страшно красив, — зарываясь лицом в мои волосы, пробормотал Ворон. — Мой птенчик сейчас похож на страшно красивого ангела. Учти, умереть тебе я не дам. Да и...Марко тебе не позволит.

— Ты ревнуешь, — и когда Лоренцо возмущенно вскинулся, бросив меня кулем на постель, добавил тихонечко. — Как сын.

Кажется, я переусердствовал. И мне стало так хреново, хоть плачь, да и мой Ворон отодвинулся на почти недосягаемое расстояние.

— Я начинаю понимать, за что он тебя так любит, — отстраненно сказал Лоренцо. — Ты лучше меня. Ты похож на него. Ты такой, каким он хочет меня видеть.

Я собрал все силы, поднялся, обнимая его за шею. Но сильный кашель сотряс мою грудь, и я снова упал, отворачиваясь, утыкаясь в подушки, чтобы не заразить Ворона. И с ужасом увидел кровавые пятна на постели.

Этот вскрик я запомню, наверное, на всю жизнь. Лоренцо тут же зажал кулаком рот. Его глаза превратились в две черных дыры, в две воронки. Я видел однажды во сне: корабль, на котором мой отец так и не отплыл, затягивало в такую мрачную воду. Мне было четыре, кажется, года. С тех пор я ставлю свечи на подоконники в своей комнате-фонаре.

Но он не убежал. Я думал о нем плохо. Наверное, после той оргии. Он кинулся ко мне, вытащил из постели, прижал к себе, поднес к окну, не обращая внимания, что брызги крови испортили драгоценное жабо.

— Я люблю тебя, маленький, не умирай, — жалобно попросил он.

— Ха! Не дождетесь! — отдышавшись, сказал я. — Там на столике зеленая микстура, та, что доктор прописал, дай.

— Доктор? — Лоренцо застыл на пол дороги к лекарствам.

— Альберто теперь меня любит, как самого себя, — уверенно сказал я. — Давай о хорошем поговорим.

Вязкая травяная микстура смягчила горло.

На Лоренцо жалко было смотреть. Необходимо было срочно вернуть ему веру в себя.

Я понимал, что мое поведение приближается к расчетливому поведению умной шлюхи, но, пока я так слаб, у меня не оставалось другого выхода.

И я любил, я любил их обоих. Только не признаться. Не стать девочкой.

Лоренцо, послушно сложив на коленях руки, сидел у моей постели.

Он меня уложил, аккуратно подоткнул одеяло с боков. Даже не интересно, где и когда он этому научился.

— Ворон, ты хранишь мои волосы или выкинул?

Он молча вынул из-за пазухи большой серебряный медальон, открыл, внутри свивалась моя отрезанная в ночь карнавала прядь. Спрятал.

— У тебя при себе кинжальчик?

Ворон молча вынул его откуда-то из одежды.

— Обрежь мне волосы. Я никогда не буду девочкой.

Больше всего я удивился, что Лоренцо не произнес ни слова. Он подложил мне под спину подушки, чтобы я сидел. Стоя надо мной, срезая пряди, аккуратно складывал их одна за другой на кресло, как будто ветки...Так отец по весне обрезал две наших яблони.

А ветки мама приносила домой и ставила в вазу, и они выпускали листочки раньше, чем деревья, но никогда не цвели.

Голове стало холодно — и просторно.

Лоренцо спрятал кинжал и закрыл лицо руками. И это развратник, которого я так презирал в ночь оргии?

— Ты совсем малыш, прости меня, — смято сказал он. — Я тебя не любил.

— Два идиота, — раздался от двери холодный голос.

А я улыбнулся.

от 7.03.10 Подарок милым дамам!)

Через десять дней я смог встать самостоятельно и добраться до трюмо. Вцепившись в тумбу руками, сейчас более похожими на птичьи лапки, я всматривался в незнакомое отражение. На тонкой шейке черное облако...Черный одуванчик.

Не могу перестать насмехаться даже над собой.

Если бы нас не ставить рядом. Цвет вороньего крыла...По сравнению с ним я светлый.

Не думал, что короткие волосы будут так безумно виться. Придется пользоваться помадой для волос, чтобы уложить их в подобие прически.

Я поискал глазами хоть какую-нибудь ленточку, чтобы завязать кудри на затылке, нашел, попробовал — нет, слишком коротки. Ворон перестарался.

Лоренцо приходил часто. Я, наконец, понял, что он имел в виду, когда глянул на меня стриженого и сказал, что не любил.

Он испугался. Что может обидеть маленькую деточку. Ведь с короткими волосами я выглядел максимум на двенадцать. Наверное, тогда, на маскараде, он увидел во мне расчетливую штучку-сучку, зарабатывающую своим телом. Хотя я и правда зарабатывал в тот вечер, но не телом, а маской. А если подумать, что было под маской? Тело...

Я поерзал на пуфике, и с хрустом на пол выпал тщательно свернутый в конверт листок бумаги.

Раз в моей комнате, значит мне?

Я вернулся в постель, развернул послание.

" Я мечтаю о тебе. Утром, когда легкие порывы ветра напоминают твои движения, играя с занавесками. Днем, когда небо синее и чистое, как твои глаза. Вечером я умираю от невозможности запустить пальцы в твои темные кудри, как в предгрозовые облака, — я хочу пронзить тебя молнией! Ночью я нещадно терзаю свою плоть, чтобы не оскорбить тебя своей похотью, мой любимый".

Я задрожал. Это не может быть мне.

Может, любовная записка выпала из кармана Марко или Ворона?

Я сложил письмо по сгибам, надеясь, что адресат не заметит, что я прочитал это страстное признание в любви.

Поднялся, вернул бумагу на пуфик. И притворился спящим. По моим внутренним часам, вот-вот должны были придти Марта — кормилица, а за ней или Марко, или Лоренцо.

Содержание любовной записки отпечаталось на внутренней стороне моих век. Я мог перечитать ее в любой момент.

Перечитал — и похолодел. Синие глаза. На вилле Дожа ни у кого не было синих глаз. Хотя...та же Фредерика, которую много месяцев разыскивает Марко. Она выбирала меня по подобию. И Марко написал ей...

Стоп. Речь шла о любимом, то есть о мужчине. Я почувствовал, что начинаю гореть. Кто же, кто из них мучает меня?

Ворон стал сдержанным. Приходя на несколько минут, он укладывался поверх одеяла рядом со мной, гладил меня через него. Молчал, отворачивая лицо. Иногда рассказывал новые сплетни. Мне хотелось плакать. Я хотел попросить, чтобы он сделал как там, в беседке, когда я стал счастливым облаком. Но я понимал, что просить нельзя. И грешно.

Синьор Марко появлялся реже. Сразу же вызывал прислугу, заставляя до блеска вылизывать комнату от пыли. Не брезговал выкинуть в окно вчерашний букет.

Он тоже рассказывал сплетни, но называл их слухами, потому что они все были о власть предержащих, о моем любимом городе. Иногда Марко ронял пару слов о моей семье: все хорошо. Жена Беппо ждет ребенка. Канарейки здоровы. Свечи в ненастные ночи горят.

Как ребенку...

Мне хотелось вонзить в него мои слабые коготки и залезть на колени, чтобы почувствовать: так ли остыла моя статуя?

Но я был вежлив, согласно кивал на перечисления научных дисциплин и учителей, которые прибудут на виллу, как только я выздоровею.

Я еле сдерживал слезы и просьбу: хочу домой. Там меня любят. Меня ждут корабли, канарейки и морской ветер, именем которого назван наш дом.

Но я понимал — это будет поражение.

Я чувствовал, что обязан этим двоим. Марко — за его непреходящую любовь к маме. И должен отыскать Фредерику, чтобы его любовь ушла.

Лоренцо за то мгновение, когда я испытал первый оргазм. Я не знаю, что должен сделать для него, но я сделаю.

Отец говорил, что у бедных своя гордость: никому не задолжать.

Непонятно, почему Ворон пришел раньше Марты. Наверняка, намечалось свидание, и он спешил. Но зачем принес охапку ирисов? Долго шепотом ругался, думая, что я сплю, в поисках чистой вазы.

Угомонился.

Я приоткрыл один глаз. Ирисы благоухали. Желтые с фиолетовым, розовые с сиреневым, чисто-белые. Не их время, кажется, они уже отцвели.

Лоренцо взял один темный, почти черный цветок и провел им, влажным, душистым, по моим губам.

— Не притворяйся, я вижу, что ты не спишь, птенчик, — ласково произнес он.

Конечно, Ворон не ожидал, что я, с сожалением ломая стебель цветка, взметнусь из постели, обхвачу его за шею, утягивая за собой. Хотя мой вес, наверное, уже был настолько незначительным, что он мог удержать его, а не падать на меня, вминая...

— О господи...Малыш, ты соскучился? — и заткнулся, как только я нашел своими неумелыми губами его твердые, неподатливые губы, стараясь удержать истерический смех от щекотки усов.

Ближайшую минуту мне показали, как нужно целоваться. Я бы потренировался, но в голове у меня плыло, внизу живота скручивалась уже знакомая жажда... Как корабельный канат на пирсе, приковывая корабль к земле.

Мне казалось, что я оставляю свои губы на лице ошеломленного Лоренцо, откидываясь на подушки.

Могут ли темные глаза стать светлыми? У Ворона — могут.

Что-то о предгрозовых облаках...

— Выздоравливай скорее, пока я не научился смирению и воздержанию! — упав в кресло, сказала эта ехидная сволочь, расставив ноги и поглаживая себя по выпуклому гульфику.

У меня самого между ногами было тесно, хотя я был не в штанах, а в маминой вышитой рубахе. Она помогала мне выздоравливать. Мама принесла на смену другую, почти такую же красивую, но более...мужскую, наверное. Со скупым трехцветным рисунком.

Что моя мама понимает и знает — наверное, я никогда не пойму.

Зажав руки там, я попросил Лоренцо отсесть от меня на пуфик, потому что вот-вот придет Марта. И ждал, когда под ним захрустит бумага.

Наверное, зад Ворона был более чувствительным. Или он знал, что лежит на пуфике.

Он приподнялся и вытащил смятый прямоугольник. Его брови нахмурились. Я с удовольствием рассматривал его лицо: стоило позавидовать актерской игре.

— Тут записка. Тебе?

— Откуда я знаю? Там написано мое имя?

Лоренцо с таким недоумением и даже неудовольствием рассматривал бумагу, что мне на мгновение стало страшно: а вдруг не его письмо? И я подставлю Марко? Но разве мог Марко написать мне такое? Не представляю моего господина романтиком. Хотя свежие цветы и он в мою комнату приносил. И почему бы? У меня нет ни одной причины, чтобы поверить, что Марко может написать признание в любви мальчишке.

Успокоив себя такими рассуждениями, я следил за артистической игрой Лоренцо.

— Имени нет, но если в твоей комнате...

И вдруг я поверил в его искренность.

— Скажи, Лоренцо, перед той нашей встречей в беседке...Когда я был в синей юбке...

— Когда я попробовал тебя на вкус? — насмешливо перебил меня Ворон, нагло глядя мне в лицо. — Хочешь еще?

— Хочу! — выпалил я, не успев подумать, и зажал ладонью рот. Не глядя в смеющиеся глаза, я все же продолжил. — Там был спрятан флакон с афродизиаком с пробкой в виде вороньей головы. Ты его оставил?

Глаза Лоренцо потемнели.

— Ты воспользовался этими духами и поэтому позволил мне...

— Нет! Мне было хорошо без них! — я тут же накрылся одеялом с головой. В чем я признался?

Сначала щелкнул замок, а потом уверенная рука стащила с меня одеяло. Я не открывал зажмуренных глаз. Мне было стыдно.

— Я не оставлял никаких флаконов. И письмо тоже не мое, — голос Лоренцо прозвучал где-то в районе моего живота. — Но почитаешь его потом, у нас совсем мало времени.

И — губы. И невыносимое прикосновение усов. На этот раз прибавились руки. Они гладили, мяли вокруг моего пениса, а я грыз угол подушки, чтобы не закричать.

В этот раз я не летел в небо, я падал в горячую бездну, сознавая, что мое грехопадение совершилось, и этот мужчина навсегда останется в моем теле, в моей памяти.

С этим неестественным удовольствием меня примиряло одно: его не могла получить женщина. Я не девочка!

Деликатный стук в дверь.

Лоренцо успел.

Я раскрыл глаза. Ох, какие шалые глаза смотрели в мои!

И все же он аккуратно вытер губы...предварительно слизнув перламутровые капли...я знаю, он специально дожидался, чтобы я увидел. Он прикоснулся к сухим губам белоснежным платком, подмигнул, одернул на мне рубаху, прикрыл одеялом, быстренько отпер дверь и чинно уселся на пуфике, поправляя цветы в вазе.

Марта поставила поднос с завтраком на столик, молча убрала измятый цветок с пола.

— Синьор Марко сегодня дома, — сказала в пространство. — Обед заказан на десять человек. И вас ожидают.

— А доктор намерен меня осмотреть перед "ожидают"?

Марта фыркнула.

— Если бы меня ожидали столько учителей, я бы никогда не выздоровела.

— О, дивная Марта! Я подарю тебе две брошки!

Лоренцо явно подавился смехом.

За окном полыхал ясный день, я перед любящими взглядами выполз из постели, путаясь в длинной рубахе, уселся за придвинутый к кровати столик и съел все, что принесли.

Я так и не выцарапал из рук Лоренцо письмо неизвестного. Или неизвестной.

от 9.03.10

Если бы я знал, что меня ожидает, ни за что бы не выполз из комнаты. Нужно было слушать Марту — никого нет умнее умных служанок, с которыми нигде не считаются и принимают за людей чуть чаще меня, шута.

Я оделся с трудом, делая передышки. Ворон оставил меня по просьбе, а кормилицу я просто выгнал с ее подносом.

Прежняя одежда висела на мне мешком. Так что пришлось запахнуть рубашку и затянуть пояс потуже. Волосы уложить мне так и не удалось.

Посмотрел на себя в зеркало. Слишком большие глаза и уши. Я подумал — и вынул из вазы темно-голубой цветок ириса и укрепил справа заколками.

Немного похоже на свежую могилу, но ничего, надеюсь, у учителей крепкие нервы.

Когда я, цепляясь за стены, дошел до столовой, все были в сборе. Марко, Ворон, доктор, двое приживал неведомого возраста — почти членов семьи, и четверо учителей.

Меня им представили — и мне их. Преподаватель фехтования, седой пожилой мужчина, жилистый, как мой отец, понравился мне больше остальных. Может, потому что физическая подготовка меня интересовала больше. Математик, названный знатоком естественнонаучных дисциплин, философ, словесник — по совместительству учитель французского языка. По выражению лиц было видно, что в учениках они ожидали видеть Ворона, никак не плюгавенького меня.