Квинт Лициний 4

‒ Я, Соколов, всё, что обещаю ‒ помню, ‒ отрезала она, ‒ ты, главное, своё не забудь.

‒ Я важное не забываю, ‒ быстро парировал я.

‒ А я ‒ важное? ‒ тут же выстрелила она вопросом.

На такое сразу отвечать было нельзя. Несколько секунд я честно заглядывал в себя, всё более и более удивляясь найденному там. Когда застывшая на губах у Наташи улыбка стала совсем уже напряжённой, я остановился на педагогически выверенном ответе:

‒ Пока ‒ не на самом верху списка, ‒ и примиряюще развёл руками.

Кузя задумчиво заправила за ухо свалившуюся на глаза прядь, потом кивнула:

‒ Нормально, ‒ и решительно повторила, словно убеждая саму себя: ‒ Для начала ‒ нормально.

Я поторопился вернуть разговор в задуманное русло:

‒ Хорошо... Ты сейчас работаешь?

Она пару раз недоуменно моргнула.

‒ Нет... Пока нет ‒ летом пойду. Если... ‒ тут она ощутимо замялась, и щеки её начало заливать алым, ‒ если опять что-то интересного не подвернётся...

Я уткнулся взглядом в пол. Сначала стало очень стыдно, потом волной пришла злость ‒ злость на себя прежнего. Да и мне-теперешнему тоже досталось.

‒ Что? ‒ Наташа вдруг обнаружилась на полшага ближе, ‒ не то сказала? Забудь.

‒ Нет, ‒ я с печалью качнул головой, ‒ нет, всё нормально. Это у меня проблема, ‒ я легонько постучал парой согнутых пальцев по виску. Помялся, ища формулировку, потом посмотрел ей в лицо и отчеканил: ‒ Обещаю подумать.

‒ Спасибо... ‒ пробормотала она куда-то в сторону, а потом криво усмехнулась и как-то неуверенно взмахнула руками вбок, словно собиралась было взлететь и вдруг передумала, ‒ ну, Дюш, давай, вот теперь ‒ дрючь.

‒ Кузя, ‒ сказал я проникновенно, ‒ если я ненароком тебя задену, например, как Тыблоко в этот раз, ты только дай знать: мне извиниться не сложно. Не надо доводить до женской мсти.

‒ Страшно? ‒ выдохнула она набранный воздух и польщённо заулыбалась.

‒ Да не то слово: аж жуть... ‒ чистосердечно признался я и перешёл на деловой тон: ‒ Ладно, шутки в сторону: ближайший месяц сразу после школы будешь по часу заниматься физкультурой. Мелкая уже бегает со мной, комплекс упражнений я ей тоже начал ставить ‒ присовокупим и тебя. Сегодня и начнём, благо физра была, и форма с нами.

Глаза у Кузи округлились, взгляд заметался по моему лицу в надежде на розыгрыш.

‒ Ты не шутишь... ‒ заключила она потом упавшим голосом. ‒ Соколов! Да как тебе в голову-то такое могло прийти?!

‒ Ты с нами не бегала.

‒ Дура я, что ли? ‒ бурно возмутилась она. ‒ Из тёплого спальника да на мороз?

‒ Ну, вот... Глядишь, и полюбишь это дело, да так, что за уши будет не оторвать.

Кузя помолчала, потом заметила с каким-то даже уважением:

‒ А ты ещё опасней, чем я думала...

‒ О, ‒ я преувеличенно радостно потёр ладонями, ‒ так ты обо мне думала?!

‒ Да, ‒ величественно кивнула Наташа, ‒ когда насекомых на биологии проходили. Слушай, Соколов, ‒ схватила она меня за локоть, ‒ будь человеком: я ненавижу быть потной! А мне потом полчаса на автобусе домой трястись!

‒ Примешь душ у меня, делов-то, ‒ пожал я плечами, ‒ Мелкая всегда так делает.

Кузя замерла, словно оценивая моё предложение с некой новой перспективы. Потом вдруг вновь изобразила паиньку и напевно согласилась:

‒ Хорошо, Дюш. Тогда я согласна.

Я взглянул на неё с подозрением: продумывая этот разговор, я ожидал больше и сопротивления, и обид. К тому же вот сейчас, под конец, мне и вовсе на миг показалось, что Наташа давится улыбкой.

'Почудилось', ‒ решил я.

‒ Форму можешь у меня оставлять, ‒ предложил, решив подсластить пилюлю, ‒ буду на физру тебе приносить. Я Мелкой так же ношу.

‒ Ага! ‒ воскликнула она возбуждённо и ткнула мне пальцем в грудь. ‒ Вот! А я-то гадала, что ты там за мешок иногда в школу таскаешь!

Я помолчал, огорошенный, потом признался:

‒ Чувствую себя поднадзорным.

‒ Да, ‒ покивала Кузя, ‒ надзор за тобой нужен, ‒ она неторопливо стянула с моего ворота два длинных темно-рыжих волоса и с преувеличенно брезгливой миной потрясла ими перед моим носом. ‒ Надзор обязательно нужен! К тому же, ‒ она сделала паузу и неожиданно глаза её стали необычайно серьёзны, ‒ я люблю всякие интересные странности. Я буду тебя разгадывать, Соколов.

Моё лицо невольно дрогнуло: до меня внезапно дошло, что в своих кошмарных снах я, возможно, боялся не тех.

‒ Вот, ‒ удовлетворённо улыбнулась Кузя, и взгляд её просветлел, ‒ есть реакция. Так постепенно и до обещанного 'взрыднёшь' дойдём.

‒ А потом что, думала? ‒ проскрипел я скучным голосом.

‒ Потом? ‒ она посмотрела сквозь меня в одну ей видимую даль и строго заключила: ‒ А потом придётся тебя воспитывать ‒ не бросать же такого, взрыднутого? И вообще, Соколов! Ты что меня тут заговариваешь?! На физику опоздать хочешь? Билл нас съест!

Наташа схватила меня за руку и энергично поволокла с лестничной клетки. Мне оставалось только переставлять ноги да утешаться тем, что редкий план переживает столкновение с реальностью.

На физику мы действительно опоздали. Правда, Билл нас не съел, а лишь придавил нешуточной укоризной во взгляде ‒ это он умел. А вот в глазах у Томки я впервые увидел тревогу.

Тот же день, чуть позже,

Ленинград, Измайловский проспект

Из школы мы вышли втроём, и в этом не было ничего необычного. На углу, где наши пути обычно расходятся, Томка привычно кивнула Кузе:

‒ Ну, до завтра.

‒ А ты с нами дальше не пойдёшь? ‒ с огорчением протянула Кузя, беря меня под руку.

Я мученически закатил глаза к небу и сокрушённо потряс головой.

‒ А... ‒ сказала Томка, беспомощно переводя взгляд с Наташи на меня и обратно.

‒ Покусаю, ‒ предупредил я Кузю и освободил руку. Она её, впрочем, особо и не удерживала. ‒ Пошли, ‒ предложил локоть Томке.

Та крепко в него вцепилась и, заглядывая через меня, заинтригованно спросила у Наташи:

‒ А ты куда идёшь-то?

Кузя в ответ широко распахнула глаза:

‒ Андрей приказал идти к нему домой! Сказал, что будет сейчас меня наказывать. Так волнуюсь!

Я взглядом пообещал ей все десять казней египетских, причём одновременно.

Она на удивление прониклась:

‒ Да бегать он меня ведёт, бегать... С Мелкой. Айда с нами!

Томка аж отшатнулась.

‒ Не-е-е... ‒ ошеломлённо затрясла головой, ‒ нет. Я уже сегодня была на физре ‒ хватит.

‒ Завтра? ‒ мягко предложила Кузя.

Я молчал ‒ этот разговор с Томкой я уже несколько раз проходил. Мой максимум ‒ это 'пять тибетских жемчужин',[1] которые она вроде бы согласилась делать дома самостоятельно.

‒ Да ну... ‒ весело отмахнулась Томка и прижалась ко мне покрепче, ‒ мне ни за кем бегать не надо.

Кузя чуть слышно хмыкнула и многозначительно посмотрела на меня. Я сделал вид, что глубоко о чём-то задумался.

Как ни странно, но несмотря на эту идущую через мою голову пикировку, мне было неожиданно хорошо. Тёплая весна, симпатичные девушки по бокам... И неожиданный майский прорыв в понимании модулярных форм ‒ мне, наконец, удалось представить их как сечения пучков на пространствах модулей эллиптических кривых. Сразу всё пошло быстрее, локальные и глобальные поля я проскочил буквально одним рывком. На горизонте уже обозначились и Фрей, и Рибет, и я чуть успокоился: укладываюсь с Ферма в намеченный срок.

Я не тешил себя иллюзиями: найти меня сложно, но можно. Вот выйдут за рамки обыденных гипотез и, пожалуй, за пару лет найдут. За это время мне надо успеть обрасти броней всемирной известности... Издержки от моей возможной изоляции станут для Политбюро очень болезненны. Да и ЦРУ поостережётся острых вариантов ‒ по крайней мере, пока не будут стопудово уверены по моей персоне.

'Да, это гонка наперегонки, ‒ щурился я, ‒ хорошо бы как-то их ещё специально запутать'.

В общем, ощущение некоторого запаса хода в год-два дарило мне спокойствие ‒ или хотя бы его иллюзию.

К тому же и тяжесть новгородских лесов воспринималась с ленинградских улиц иначе. Не легче, пока ещё нет, но... как-то оправданней. Жизнь вокруг во всех своих проявлениях оправдывала всё, и те смерти ‒ тоже. Даже в бренчании трамвайной сцепки мне слышалось 'не зря'.

Оставалось извлечь такое же 'не зря' из своей жизни.

Черт побери, могу я это или тварь дрожащая?!

‒ Чурбан бесчувственный... ‒ отозвалось пространство знакомым голосом.

Оказывается, мы уже дошли до Томкиного подъезда, а девушки успели объединиться и теперь совместными усилиями чехвостят меня.

‒ Задумался, ‒ я с умилением посмотрел на них: руки в боки, глазки блестят наигранным возмущением.

Да, не зря...

‒ Чудо как хороши! ‒ чистосердечно признался я, сделал шаг вперёд и прервал Томку простейшим приёмом ‒ поцелуем.

Она затрепыхалась, как рыба в подсачнике: на улице, среди бела дня, у её подъезда мы ещё этим не занимались.

‒ Дурак! ‒ воскликнула, отбившись, и заозиралась с тревогой. Потом неловко забрала у меня свой портфель и мешок, поколебалась секунду, вдруг чмокнула меня в щеку и убежала в подъезд.

‒ Да, Соколов, ‒ ехидно улыбнулась мне Кузя и протянула свою ношу, ‒ сочувствую, что ли...

‒ Зависть, Кузя, плохое чувство, ‒ отбрехался я наставительным тоном.

‒ И правда ‒ дурак, ‒ припечатала она, неожиданно пойдя пятнами румянца. ‒ Пошли! А то ещё твоя Мелкая подумает на меня черт знает что ‒ с неё станется.

‒ Да ну, не фантазируй, ‒ махнул я свободной рукой.

Кузя хотела было что-то мне на это выпалить, но что ‒ так и осталось тайной, потому что она извернулась и смогла в последний момент проглотить фразу, что уже почти соскользнула с кончика языка. Совершив этот трюк, она возмущённо повращала глазами, а потом как-то обмякла и с безнадёжностью махнула рукой:

‒ Парень. Это диагноз. Пошли, болезный.

Тот же день, чуть позже,

Ленинград, Измайловский проспект

‒ Соколов... ‒ стонала Кузя, цепляясь подрагивающей рукой за косяк, ‒ ненавижу...

Бока её до сих пор запалённо ходили, хотя мы уже пять минут как не бежали; влажные пряди прилипли ко лбу и щеке. Второй рукой она потирала правое подреберье.

‒ Потом легче будет, ‒ предположил я неуверенно, ‒ да и пробежали-то всего ничего...

‒ Скотина... ‒ она тяжело осела на табуретку и наклонилась к кедам. ‒ Вот как чувствовала: не стоит помывка в твоей ванной того...

Мелкая уже скинула обувь и посматривала теперь на Наташу с улыбкой лёгкого превосходства.

‒ На, твоим будет, ‒ я протянул Кузе большое вафельное полотенце.

С кряхтением и стонами та удалилась в ванную комнату. Мелкая проводила её взглядом и встала в тадасану,[2] а потом неторопливо перетекла в позу дерева. Ошибок не было.

‒ Отлично, ‒ умилился я, ‒ всего за две недели! Ты ‒ большая умничка.

Мелкая довольно блеснула глазами и вдруг, ойкнув, заскакала на одной ноге.

‒ Опять? ‒ встревожился я.

‒ Ага, ‒ виновато поморщилась, растирая левую стопу.

‒ Пошли, ‒ кивнул я в сторону гостиной.

Бегала Мелкая быстро, легко и могла делать это долго, но порой у неё потом сводило стопы.

Я уселся в угол дивана. Мелкая прихромала следом, плюхнулась, перекатилась на живот и привычно закинула на меня голени.

‒ Сейчас, ‒ сказал я, выгибая ей пальцы и стопу, ‒ сейчас уйдёт.

Мелкая выдохнула, расслабляясь:

‒ Уже почти.

Я принялся вдумчиво продавливать повдоль, разминая свод. Потом начал поглаживать всей ладонью. Стопа у неё была маленькая, почти детская, тонкая и мягкая. Иногда она начинала мелко трепетать под моей рукой.

‒ Как там Софи? ‒ поинтересовался, перейдя к вытягиванию пальчиков.

‒ Весело и грязно, ‒ мне даже по её затылку стало ясно, что она заулыбалась.

‒ Квартира-то хоть за праздники уцелела?

‒ Чужих не было, ‒ Мелкая извернулась, оглядываясь на меня, и попыталась развеять опасения: ‒ Да нет, с ней забавно. Заботится. Всё нормально, не волнуйся.

‒ Завтра заеду, ‒ пообещал я, ‒ акварель готовь, начнём заниматься.

‒ Хорошо, ‒ Мелкая положила голову набок и о чём-то призадумалась. Спина её напряглась.

‒ Только не вздумай сегодня метаться и что-то судорожно готовить, ‒ предупредил я, берясь за вторую стопу.

‒ А, нет... ‒ она покачала в воздухе свободной стопой, ‒ я не о том. Письмо от бабушки сегодня пришло. Зовёт на лето, ‒ Мелкая опять легко изогнулась и серьёзно посмотрела на меня.

‒ О-о... ‒ протянул я задумчиво.

От беседы с Жозефиной Ивановной в Ташкенте у меня осталось весьма сложное послевкусье: по ходу пришлось немного приоткрыться, а вот что она в эту щёлочку успела во мне подсмотреть, так и осталось тревожащей загадкой. Впрочем, кое-что взамен я получил: внучка, как бы француженка поначалу не изображала равнодушие, была ей дорога.

‒ И как ты на это смотришь? ‒ поинтересовался я у Мелкой.

Взгляд у неё стал напряжённым.

‒ А ты что-нибудь уже думал о лете? ‒ она пыталась говорить непринуждённо, но напряжённо поджавшиеся пальцы выдали её с головой.

‒ Да, ‒ кивнул я, ‒ думал. В июне у тебя переводные экзамены. А на июль-август я бы тебя с Софьей на море отправил, куда-нибудь в Крым.

Глаза у Мелкой радостно распахнулись.

‒ Ух! ‒ она засияла восторженной улыбкой, а потом легла обратно, устроив голову на сгибе локтя, ‒ как здорово! Я на море никогда не была...

‒ Хочешь, значит поедешь, ‒ невольно заулыбался и я.

‒ А ты? Ты с нами? Или?..

Я оторвался от массажа и задумчиво почесал затылок.

‒ Ну, я же олимпиаду выиграл. В июне буду здесь, а вот июль выпадет ‒ сборы, потом Лондон... А вот август я рассчитывал провести вместе.

‒ Ура! ‒ свободная стопа Мелкой радостно замолотила воздух. Потом я расслышал негромкое: ‒ Теперь буду мечтать.

Где-то за моей спиной послышался хлопок двери, шлёпанье босых ног, и в комнату зашла Кузя, уже успевшая переодеться обратно в школьную форму.