Последний приют для девственниц

Властелин чудовищ осторожно снял маску, отсоединив от нее одну за другой недовольно шипящие трубки и явил белое, узкое лицо с маленьким подбородком и высоким лбом, подобающее совратителю малолетних или неудачливому вору.

Выпрямившись не без помощи властелина чудовищ, он медленно закрыл глаза и только тогда вновь открылись они, когда сжались на подлокотниках руки. Напрягшись, он попытался приподняться и помощник терпеливо ждал, подхватив его лишь тогда, когда он едва не упал обратно. Черные губы его исказились так, словно это он испытывал невыносимую, истончающую ногти, растворяющую мечты об удовольствиях сернистую боль, в то время как сам юноша ничем не выдавал того, что могло быть страданиями его. Он совершил шаг к Ирине, едва не оступившись на лестнице, иглы вытянулись из его рук, разбрызгивая жидкости, разбрасывая искры. Поддерживаемый повелителем чудовищ, он приблизился к девушке, смотревшей на него с испуганным изумлением. Чувствуя в нем силу, способную уничтожить ее, она все же не сдвинулась с места и не побежала прочь, удерживаемая бунтом против всех собственных подозрений и предчувствий, возмущенная тем, что они полагают себя властными над ней.

Стоя перед ней, покачиваясь и глядя на нее неподвижными, темными глазами, желтоватые белки которых украшены были лопнувшими руслами кровеносных сосудов, он казался ей жалким и пугающим одновременно. Подобного сочетания до сих пор не доводилось встречать ей и оно завораживало ее. Он протянул к ней руки, но она не отпрянула и тогда. Тонкие, с дрожащими согнутыми пальцами, они показались ей руками мертвеца, способными принести удачу тому, кто сумеет ими воспользоваться и знает, как надлежит делать то. Опустив их, он устало кивнул и тогда, вскинув голову, слуга его махнул рукой двум сокрытым под кожаными шлемами мужчинам, поддерживая левой рукой своего господина, правой доставая из кармана плаща одноразовый шприц. Как раз в то мгновение, когда воины оказались рядом с ним, он, стянув зубами пластиковый колпачок и выплюнув его так, что он упал на Синцития, вонзил иглу в предплечье юноши, ничем не ответившего на то. Прозрачная жидкость перебралась в его тело и властелин чудовищ отступил, всматриваясь в господина, с каждым мгновением обретавшего все большую уверенность в существовании своем.

Он уже почти не качался, руки его сжимали и разжимали кулаки так, словно готовились к битве, под опущенными веками глаза метались взбешенными марулами и, удостоверившись в действии снадобья, довольно улыбаясь и удовлетворенно кивнув, повелитель чудовищ обошел своего принца и, встав у него за спиной обнял.

Ловким движением скользнув по плечам своего господина, он вынуждает ткань опасть на пол, где она увянет и исчезнет. Глядя на нее, Ирина видит, что можно за одно мгновение прожить тысячелетнюю жизнь великана-раба и это восхищает ее и она клянется себе в том, что больше не причинит вреда ни одному червю.

Юноша обнажен теперь, являя ее взору впалую, бледную, безволосую грудь, заметно вздутый живот и толстый длинный член, медленно поднимающийся волшебной башней из густых зарослей лобковых волос

Он бросился к ней и она, вскрикнув, вырванная из порочной и пустотелой задумчивости своей, отпрянула от него, спотыкаясь на высоких каблуках и едва не упала. Он хватает ее за плечи, он тянет вниз с левого плеча тонкую лямку, а она пытается оттолкнуть его, одновременно отворачиваясь от его изуродованных жаждой поцелуя воспаленных губ. Ее руки прикасаются к его холодной груди, впервые она чувствует так мужчину и, ощущая его твердую плоть, познавая в ней отличие, вторгаясь в пространство, неведомое ей, казавшееся ей запретным и ненужным, она широко раскрывает глаза, обретающие наивность новорожденной ядовитой змеи. Фиолетовые тени осыпаются с ее век и ей хочется прильнуть к этой отвратительной плоти не меньше, чем навсегда скрыться от нее. В первом видит она подчиняющее освобождение, во втором чувствует червивое, постыдное, но способное сохранить все неизменным спасение. Она прикасается к принцу также, как делала то с опасной бритвой, встретившись с ней однажды в ванной комнате квартиры, куда была приглашена в гости. Желая вымыть руки, она склонилась над раковиной, а когда выпрямилась, увидела эту спокойную сталь. Развернутая, с ручкой из мутной слоновой кости, она лежала на прозрачной полочке, рядом с тюбиками зубной пасты, маникюрными ножницами, щеточками для бритья и флаконом золотистой туалетной воды. Увидев ее, она удивилась тому, что владелец квартиры той, производивший впечатлений человека достойного жизни, склонного к ней и выполняющего все ее правила, намеревается покончить с собой и только потом вспомнила иное назначение лезвия того. Улыбнувшись себе в зеленоватом зеркале, она поправила волосы, смочив их влажной рукой, утверждая их потерявшийся было пробор, посмотрела на свои блестящие розовые губы, на погруженные в лиловые тени глаза. Бросив взгляд на дверь, прислушавшись и не услышав шагов, она, осторожно протянула руку и кончиками пальцев прикоснулась к лакированной ручке, провела по ней так, словно была та пластиковым цветком, внезапно явившим признаки увядания, дотронулась до плоскости лезвия, оставив на нем тающий, становящийся невидимым отпечаток пальца, навсегда запомнив это как столкновение с тем, что разрушает мысли и сжигает мечты. Ей хотелось взять муаровую бритву, поднести к своей шее, чтобы увидеть, как будет выглядеть то, но она не решилась, полагая, что владелец заметит перемещение, почувствует, что столь ценная его вещь подверглась осквернению. У нее было чувство, что она, будучи все же женщиной в природе и плоти своей, не имела права прикасаться к той бритве, у нее была уверенность в том, что она перерезала бы себе горло, если бы все же сжала ту гладкую кость.

Ее левая грудь выскальзывает из чашечки бюстгальтера, как сновидение из черепной коробки и в этом порывистом обнажении она чувствует злобную ярость, свершение того, что было ожидаемо слишком долго, намного дольше, чем было то назначено свыше. Ее губы улыбаются в то время, как она пытается вырваться из цепких, неожиданно сильных рук, подобное часто снилось ей, она едва ли не мечтала об этом еще будучи маленькой девочкой. Ей нравились фантазии, в которых незнакомые мрачные люди похищали ее, раздевали, связывали, накидывали на голову грязный мешок и, нагую, безвольную, увозили прочь для того, чтобы она служила им в их непонятных играх, для их невразумительных удовольствий. Сейчас, когда сбывались те ее дурманящие мечты, она готова была отказаться от них, признать их глупость и ничтожество, а ведь когда-то казались они такими чудесными, такими невозможными, что малейшего прикосновения их было достаточно, чтобы замирало дыхание ее, останавливались глаза и удушающе сладко сжималось влагалище.

Схватив бюстгальтер между чашечками, он тянет его на себя и тонкая ткань, соединяющая их, рвется. Теперь и правая ее грудь подвластна чужим взглядам и мужчины уже спешат к ней, тяжело дыша под масками, поглаживая плотную кожу над гениталиями. Схватив девушку за руки, они тянут ее вниз, ноги ее подламываются и она, упирающаяся, кричащая, не падает на пол только благодаря мужской силе. Один из них вытягивает ее руки над головой, одной своей легко удерживая их запястья, а другой бросается к ногам, между которых уже опустился на колени принц. Властелин чудовищ держит правую из них, воин хватается за левую, принц сжимает в руке трусики и тянет их, тонкая ткань с радостным треском рвется на узких бедрах, издавая такой же треск, с каким превращаются в пепел перья феникса. Она пытается пнуть юношу, ударить каблуком в грудь, но воин перехватывает ее ногу и теперь она лежит, широко раздвинув их, обрывки бюстгальтера обвисли на ее плечах, упругие груди покачиваются от движений извивающегося, хрипящего тела. Он склоняется над ней, его слюна капает на ее шею, она отворачивается, закрывает глаза, зажмуривается, не надеясь прогнать тем мужчин, но полагая, что от этого они станут менее отвратительны.

Его ладони с плотно прижатыми пальцами ложатся на ее груди, он давит на них так, что ей становится трудно дышать, он осторожно сжимает их, как будто они кажутся ему фруктом, приятным на ощупь, но ядовитым на вкус, он опускается на нее и под тяжестью его тела она видит высокую башню из камня цвета меди, стоящую посреди песчаной бури. От него исходил приторный запах, больше похожий на неизвестное ей лекарство, чем на пот или немытую кожу. Так пахнут пациенты, лежащие на операционном столе в ожидании скальпеля и трупы, только что зашитые после вскрытия. Его член упирается в ее промежность, она чувствует его горячую твердость и кричит, пытаясь отогнать неизбежное.

Стоя на коленях, он направляет себя в нее, круглая большая головка раздвигает маленькие губки, и тогда он снова ложится на нее, сжимая ее левую грудь, правой рукой опираясь на пол.

Властелин чудовищ спокоен и неподвижен. Безо всяких усилий он удерживает ногу девушки, во всем существе его чувствует величественная торжественность, как будто при величайшем чуде присутствует он и лишь изредка губы его вздрагивают, как будто с трудом удается ему удержать их от счастливой улыбки, такой же, какую причинил бы ему самый долгожданный и приятный подарок.

Все настойчивее пытается юноша проникнуть в женское тело, вонзиться, ворваться, пробиться. Она чувствует, как твердая горячая головка раздвигает губки ее, неспособная двинуться дальше, сдерживаемая судорожно напрягшимся влагалищем. Снова и снова натыкается он на досадную, необъяснимую преграду, только злость создающую в нем и хрипит, рычит сквозь зубы подобно загнанному в угол, раненому и умирающему зверю, все еще пытающемуся укусить своих убийц. Ее глаза уже не видят, зрачки их расширились, взор далек и блуждает вместе с тем, как качается из стороны в сторону ее голова. Она лишь вскрикивает каждый раз, когда он напрягается или совершает толчок, пытаясь прорваться в нее и когда ему, неожиданно для него самого, это удается, они одновременно кричат, ее глаза раскрываются так широко, что видят, как заходит солнце над кровавыми храмами, что окружены зеленоватыми льдами и нагими людьми, не знающими холода, вооруженными длинноствольными револьверами и не имеющими волос на головах.

И почти тотчас же семя изливается из него. Оно течет в ней, смешиваясь с кровью, она чувствует его горячий жгучий поток, бьющий в нее снова и снова, она считает, четырнадцать раз. Это кажется ей важным, ей видится, что число это особое значение всегда имело для нее, только она не понимала и не признавала этого. С каждой пульсацией, сопровождающейся для нее восторгом воющей боли, он тяжело всхлипывает, когда его член замирает в ней, он мгновение лежит неподвижно, а затем резким рывком, причиняя боль не менее сильную, чем отведанная при вторжении, выбирается из нее. Вскочив на ноги, отпрянув от девушки, он падает на спину, мужчина и покоритель чудовищ не успевают подхватить своего господина и голова его ударяется о пол, синеватая пена пробивается сквозь плотно сжатые дрожащие губы. Отпустив ее запястья, второй воин бросается к принцу, берет его голову в свои руки и бережно держит в то время, как собрат его растирает его грудь, стараясь не касаться оставленных иглами отметин и кровоподтеков.

Она медленно поднимается, дрожа всем телом, пытаясь прикрыть руками наготу, но их недостаточно для того и она предпочитает спрятать груди, чувствуя, как течет по ногам горячая жидкость.

Склонившись над юношей, господин чудовищ раскрывает его глаза, прижимает пальцы к его шее, считая пульс.

— Что ты с ним сделала? — вскочив, он бросается к девушке и она, видя его перекосившиеся от гнойной ненависти губы, обретает неожиданную прыть в подкашивающихся ногах, отбегает от него на несколько шагов.

— Убирайся отсюда! — он машет рукой, прогоняя ее так, как делают то с назойливым призраком. Она стоит неподвижно, глядя на него исподлобья, не понимая, как может он требовать такое от нее. Она должна остаться здесь навсегда, нет ни одного больше места для нее во всем мироздании и ей известно, что он понимает это. Ее отражение мерцает в стеклах его очков золотой лихорадкой. Синцитий тихо подвывает, пытаясь подобраться поближе к принцу, скребя бессильными ручками по полу.

— Пошла вон! — на нее никто раньше не кричал и, испуганная и возмущенная этим не меньше, чем всем пережитым и болью, она бросается к лифту.

В нем она плачет, прижимаясь к стене, пока он грохочет, поднимаясь и ей неизвестно, как она угадала этаж, как добралась до своей палаты и почему никто не услышал ее плача. Забравшись под одеяло, она сворачивается, прижимая колени к груди и, рыдая, засыпает.

Она просыпается от призывов к завтраку, ее белье разорвано, на бедрах и промежности засохли кровь и сперма. Она больше не девственница и только об этом она может думать, пока ест рисовую кашу и пьет горячее какао.

4.

— Мы хотели бы предложить тебе групповую терапию, — доктор воззрился на нее с доброжелательным вниманием. — Ты знаешь, что это такое?

Она кивнула, нервно сжимая одеяло. Его присутствие волновало ее. Когда он вошел, она уже расстегнула джинсы и запустила пальчики под трусики и теперь злилась за отсрочку удовольствия, смотрела на него с едва сдерживаемой злостью.

— Ты согласна? — она не видела в этом предложении ничего опасного для себя. Насколько ей было известно, все эти бесцельные разговоры и совместное решение задач не имели никакого отношения к ее принцу, находились вдали от его владений и не могли сделать ее менее привлекательной для него. В то же время любое сотрудничество с врачами, следование их намерениям и повелениям казалось ей способом обрести силы, необходимые для преодоления трудностей и тем, что делало ее более послушной и достойной награды со стороны высших сил, в том числе и самого принца. Жестокая двойственность, таившаяся во всем этом, понимание того, что чем больше она принимает лекарств, чем более точно отвечает на вопросы врачей, тем скорее будет выписана из больницы, не оставляла ее даже во снах. Просыпаясь посреди ночей, она убеждала себя в том, что при помощи таблеток, уколов и капельниц намного раньше обретет все необходимое для вечного единения с принцом, чем они смогут выписать ее. Она слышала, что они не могут продержать ее здесь меньше месяца, один из докторов упомянул при ней об этом и удивился, когда она улыбнулась тому сообщению. Ей показалось, что он заподозрил в ней симулянтку, так бросился он читать историю ее болезни и только нечто, текущее с тех желтоватых страниц, результаты анализов или иных обследований, смогло убедить его в том, что была иная причина у ее улыбки. Он упрекнул ее в том, что ей нравится находиться в больнице и она ласково согласилась с ним. Она даже признала, что это доставляет ей удовольствие и она переживает самое удивительное время в свое жизни. После нескольких минут, в течение которых он смотрел то на саму девушку, то на список назначенных ей препаратов, она пребывала в сомнении, она боялась, что он откроет тайну происходящего с ней, сочтет все это низким и омерзительным и выгонит ее прочь. Но он всего лишь отметил, что ее слова, как и все ее состояние, может быть вызваны действием лекарств.