Созерцающие путь

Потом последовали обещания выдать жалование сразу же после штурма, причём за несколько месяцев сразу. Плюс вознаграждение, если нам удастся прорвать фронт. И, естественно, законные трофеи — всё, что воинство найдёт себе в городе.

Когда затлел затяжной рассвет, мы переместились к месту непосредственных боевых действий. Самоходы развели пары и длинной цепью развернулись вдоль оборонительных рубежей, охватив город с юга широким полукольцом. За машинами цепью же растянулись пехотные группы сопровождения, по десятку на каждую. Наш 'зверь' так и не по-дошёл, поэтому нас до поры закрепили за шестьсот шестьдесят седьмым.

Между нами и вражескими укреплениями лежало шагов восемьсот заснеженной ничейной земли. Небо над будущим полем битвы понемногу светлело. Чувствовалось, как медленно, тяжёлым снежным комом нарастает напряжение и у нас, и у противника на той стороне.

— Ох, не нравится мне всё это, — пробормотал Мойса, глядя на белую, без единого кустика и былинки равнину впереди. — Вы, ребятки, когда двинемся, попрежь меня шибко не высовывайтесь. Нутром чую: что-то здесь не так...

— Опять твоя старая жопень от всякой хрени просраться готова, — засмеялся молодой десятник сопутствующей единицы. — За машиной ведь пойдём, вперёд неё, небось, никто не сунется.

— Я бы на месте наших начальников велел бы прощупать это поле ката-пультами. На всякий случай...

— Срамных девок пощупаешь, если живыми останемся. Или вон солдатика молодого, если баб не любишь! — Он гнусно осклабился в мою сторону. — А наверху без тебя умных хватает. Сами знают, что делать надо.

Наш командир ничего ему не ответил, только головой укоризненно покачал. Я же твёрдо решил при случае расквитаться с этим наглецом за грязный намёк.

* * *

Когда первые солнечные лучи осветили простор вокруг, прозвучал сигнал к атаке. Позади нас защёлкали, затрещали дальнобойные катапульты, гордость Империи. Со свистом в воздух взметнулись сотни керамических кугелей. Описав над полем дугу, они ударялись о земляной вал и даже залетали за него, размётывая вокруг огненные всплески. В один миг склон вала превратился в сплошную стену пламени. К лазоревому небу начали подниматься клубы жирного чёрного дыма.

Вскоре трубы позвали в наступление и нас. Машины, лязгая сочленениями, дёрнулись и пошли. Мы вскинули самострелы и двинулись следом. Расстояние между нами и горящим валом неуклонно сокращалось. Шагать по глубокому снегу было нелегко, но мы, глядя только вперёд, едва это замечали. Была пройдена почти половина пути, а противник всё никак себя не проявлял, словно и не было там никого. Лишь огонь на валу начал постепенно угасать. По расчёту, горючая смесь должна выгореть к тому времени, когда цепь атакующих доберётся туда.

Я покосился на Мойсу. Его, похоже, неприятельская позиция нимало не интересовала. Казалось, что он не столько смотрел из-за полуопущенных век, сколько напряженно прислушивался к чему-то, будто пытался уловить нечто запредельное. По моим ощущениям, расслышать что-то определённое в несусветном грохоте было выше сил человеческих.

Мы прибавили шагу, чтобы нагнать самоход, как вдруг наш десятник завопил истошно:

— Стоя-ать!! Всем осадить назад!

Мы встали, словно наткнулись на невидимую стену, и с немалым удивле-нием воззрились на своего командира. Ещё с большим изумлёнием оглянулись на нас воины соседних единиц, поспешающие за своими машинами.

И тут что-то глухо, как из-под земли, ухнуло, потом раздался треск. Ровное белое поле прогнулось под самоходами, а потом и вовсе разверзлось. Земля впереди резко вздыбилась. Я невольно попятился назад, когда меня обдало фонтанами снега и грунта вперемешку. Путь был преграждён широким рвом шагов тридцать шириной. На дне в чёрной жиже, среди поломанных брёвен, составлявших прежде настил ловушки, барахтались наши машины — ни дать ни взять жуки в навозе. Шестьсот шестьдесят седьмой всё ещё стоял на нескольких уцелевших ходулях, но и его верхняя башенка едва-едва выглядывала изо рва.

Наш десяток — слава прозорливости Мойсы! — весь остался наверху. Другим группам повезло меньше: из них то по двое, то по трое солдат мед-ленно, но верно сползали по наклонным брёвнам вниз вместе с массами земли и снега. Опомнившись, многие начали карабкаться наверх, но некоторые уже по пояс погрузились в мерзкую кашу.

— Это же земляное масло! — послышался тревожный крик.

Вниз полетели концы верёвок, на них тут же повисли люди. Охваченный жутким предчувствием, я взглянул в сторону защитного вала. Огонь там догорел и теперь его склон зиял тёмными провалами открывшихся амбразур.

— Шевелись!.. Сейчас начнётся! — орали вокруг.

Мы напрягали последние силы, вытаскивая своих злосчастных товарищей, когда от неприятельских укреплений в нашу сторону с мерзким свистом понеслись тёмные шары.

— Это конец! Берегись! — раздались истошные вопли.

Толпа в панике отхлынула от ямы. Несколько человек из тех, кто почти выбрался, заскользили вниз, всё ещё цепляясь за бесполезные верёвки.

Вражеские катапульты, похоже, были хорошо пристреляны: кугели первого залпа точно легли в ров. Вскоре там уже бушевало огненное море. К небу поднялась стена чёрного дыма. В ушах у меня ещё долго будут звучать жуткие вопли несчастных, каких мне ещё не приходилось слышать. Я не видел, что творилось на дне рва, да и не смог бы, даже если б захотел: нестерпимый жар заставлял нас пятиться всё дальше и дальше. Но отсюда, ещё можно было наблюдать отчаянную борьбу стальных титанов. Горящий шестьсот шестьдесят седьмой всё ещё пытался выбраться из ловушки по пылающим же брёвнам. Одно время казалось, что это ему удалось: нос самохода высунулся из ямы, передние лапы врылись в грунт на той стороне рва и начали вытягивать корпус. Но тут кругляк под ходулями разъехался в стороны, и тяжеленная масса раскалённого металла рухнула обратно.

Потом из пламенной купели один за другим стали доноситься взрывы. Надо полагать, пар рвал котлы и броню. Нам пришлось упасть в снег, чтобы уберечься от раскалённых обломков.

Наши снаряды теперь снова чертили небо в сторону неприятеля. Густая завеса дыма мешала разглядеть, что там происходит. Конечно, провалились не все машины, но от тех, что уцелели, толку не было: наступать они не могли и беспомощно стояли поодаль от широкого кольца пламени, которое ещё неизвестно когда прогорит.

Нам приказали отступить. Большая часть самоходов погибла вместе с экипажами, а с ними и несколько сотен пехотинцев. Начальство рвало и метало, но нашло таки способ поправить дело. В огненном кольце, обрамляющем город, отыскалось несколько проходов, которые горожане, похоже, оставили для себя. В них немедленно вошли имперские войска. И нас срочно переместили к одному из них.

* * *

Ещё до полудня мы под прикрытием артиллерии без приключений преодолели широкий проход в огненной стене и в некотором отдалении от пылающего рва построились в две длинные шеренги. Я оказался в первой и получил тяжёлый прямоугольный щит такой величины, что за ним можно было укрыться целиком. Мало того, что толстые доски были обиты железом, снаружи ещё крепилась попона. Дескать, когда заработают вражеские дротометалки, мало не покажется, а в мягком, глядишь, и увязнут стальные 'подарки'. Воины второго ряда держали наготове самострелы.

До горящих неприятельских укреплений было более трёхсот шагов. Им-перские катапульты исправно бомбили их жидким огнем, но толстенную зем-ляную подушку не брали даже утяжелённые ядра. Невдалеке от вала чернели обгоревшие останки имперского самохода, прорвавшегося мимо ловушек, но погибшего под массированным обстрелом.

Командование армии решило поберечь оставшуюся технику и двинуло вперёд живую силу, не такую дорогостоящую. Да и на нашем жалованье эко-номия образуется.

Тем временем между нами и огненной ямой начала выстраиваться в ше-ренги вторая линия атаки, составленная уже из ветеранов. На фоне пламени и дыма их вид был фантастическим: в косматых полушубках поверх панцирей, с рогами, торчащими из тряпья, которым были обмотаны шлемы, они походили на каких-то кошмарных бочкобрюхих демонов из нижнего мира. Их первый ряд имел такие же щиты с попонами.

Пламя на валу заметно опало, когда сзади раздались команды полусотников. Мы двинулись в сторону противника. Шли плотно, плечом к плечу. Сомкнутые щиты образовали сплошную, движущуюся вперёд стену. Я считал шаги, каждый давался с трудом: снег был глубокий и рыхлый, амуниция тяжёлая. Первая сотня миновала более-менее благополучно. Чувствовалась только нарастающая тревога стрелков второго ряда, которые целились прямо между наших голов. Следующая сотня далась значительно тяжелее. С каждым шагом напряжение ощущалось всё явственнее, пот ручейками струился из-под шлема, хотя погода была далеко не тёплая. Старались не споткнуться, не разорвать строй, не нарушить монолит шеренги. Руки устали держать громоздкие щиты на весу, глаза же пристально следили за вражеской позицией.

'Двести два, двести три...' — считал я про себя. Впереди открылись бой-ницы, в них что-то заблестело, донеслось частое потрескивание. Потом прокатилась волна глухих стуков, и раздались первые вопли. Удар был такой силы, что я опрокинулся навзничь, сбив при этом кого-то сзади. Так и лежал под щитом с разбитым лицом и оглушённый. Слегка очухавшись, я обнаружил, что из толстенных досок рядом с рукоятью торчат два зазубренных острия. Закалённые стальные наконечники были слегка скручены в виде штопора. Тяжёлые дроты пробили защиту из трёх слоёв, как лист прессованной бумаги, почти со ста пятидесяти шагов. Это весьма доходчиво сообщало о мощности стрелковых механизмов противника.

Наконец, я решился выглянуть из-под своего укрытия. Вокруг творилось невообразимое. Недавно ещё ровные, в нитку, шеренги совершенно смешались. Многие солдаты падали, как подкошенные. Одних, как и меня, опрокидывало вместе со щитами. Другие пытались бежать назад, но таких быстро настигала смертоносная сталь.

Совсем близко корчился в агонии Каравай. Из груди у него торчало окровавленное остриё, пробившее насквозь со спины и панцирь, и мощное тело. Словно большая загарпуненная рыба, он пытался судорожно схватить ртом воздух, в смертном ужасе вращал глазами... Потом взор его остекленел, а тело вытянулось и замерло.

Но немало было и тех, кто всё-таки выдержал железный шквал. Они догадались укрепиться, встав на одно колено и упёршись щитом в землю. Под прикрытием таких вот сгрудившихся щитоносцев стрелки пытались прицельно обстреливать бойницы, но расстояние было слишком велико, так что не стоило, пожалуй, попусту тратить боеприпаса.

Только тут я почувствовал какой-то непорядок во рту. Поворочал языком и с кровью выплюнул выбитый зуб. Потом повернулся набок, опёрся на локоть и попытался подняться так, чтобы щит всё время меня прикрывал. Это мне кое-как удалось. Я утвердился на коленях, надёжно упёр щит в землю — и тут же почувствовал всю силу очередного залпа. Моё прикрытие снова пробило, едва не покалечив руку: остриё вынырнуло между большим и указательным пальцами рукавицы. Долго так продолжаться не могло. Просто невозможно защититься хлипкими досками от железного ливня смерти. А ведь если подойти ещё ближе, дроты будут разить нас с гораздо большей силой. Я неустанно бормотал молитвы, призывал на помощь всех небесных покровителей нашего рода, просил у них защиты, сулил щедрые жертвы...

Свист над головой возвестил спасение. Артиллерия, рискуя задеть и нас, снова начала бомбардировать вражеское укрепление. Одно из отверстий не успело вовремя закрыться, и я увидел, как туда влетел кугель и расплескался внутри фонтаном огня. А через миг-другой огненный поток снова разлился по склону вала, заставив противника плотно закрыть все заслонки и прекратить обстрел. Лишь в поражённой бойнице всё сильнее разгорался рыжий цветок пламени. Картина эта вызвала у нас ликующие возгласы и во-пли.

К месту побоища, усеянному мёртвыми и ранеными, подошли цепи вете-ранов. Они тоже шли стеной, но, огибая нас, разомкнулись и дальше по-бежали уже толпой. Некоторые из них тащили грубо сколоченные лестницы и трапы. Часть новобранцев, выставив вперёд щиты, последовала за ними, а другие, подхватив стонущих раненых, двинулись к проходу, где уже сгрудились санитарные бригады с носилками. Я двинулся к валу, при-крываясь на всякий случай многострадальным своим щитом и стараясь не наколоться на острия дротов, торчащих с внутренней стороны.

Горящие укрепления встретили жаром напиравшую стену щитов. Амбразуры, несмотря на огонь снаружи, начали открываться; атакующих явно намеревались встретить новым шквалом металла, а то и чем-нибудь похуже. И тут от толпы ветеранов в них полетели кувшины и бутыли с зажигательной смесью. Бойницы полыхнули, оттуда послышались отчаянные крики. В нескольких местах затрещали было смертоносные механизмы, тщась поразить имперских щитоносцев, но их быстро подавили огненными бомбами.

Смрад возле догорающего вала стоял невыносимый. От зловонного дыма текли слёзы, першило в гортани. Дышать было сущей пыткой, и меня то и дело скручивали мучительные приступы кашля. Почти все ветераны дышали через мокрые повязки. Один из них, увидев, как меня колотит, протянул свою запасную. Я тут же надел её и кое-как выдавил слова благодарности.

Огонь на валу почти погас, когда штурмовые группы, используя лестницы и трапы, полезли на обгорелое укрепление. Воины в полушубках только казались неуклюжими, препятствие они одолели на удивление быстро. Самые отчаянные выскочили, не дожидаясь щитов, на гребень. С той стороны раздался знакомый треск, и смельчаки горохом посыпались вниз. За земляной стеной нас опять поджидали дротометалки и не только они. Вскоре воздух наполнился жутким свистом. На валу и внизу среди нас стали лопаться вражеские кугели. Наши порядки снова смешались. Охваченные пламенем люди, носились с истошными воплями, а иные падали и катались по горящей земле. Жар и смрад способны были свести с ума, а враг всё добавлял и добавлял огня. Нам пришлось отступить, а если честно, бежать сломя голову из этого ада, бросив на произвол судьбы раненых товарищей.

* * *

Остановились мы только около всё ещё пылающего рва. Многих раненых и обожжённых тут же увели санитары. Из нашего десятка выбыло двое: погиб Каравай, а Мясоеду насквозь пробило бедро. Скрученные наконечники дротов превращали раны в сплошное кровавое месиво. От многих десятков в новобранческих полках осталась едва половина. Да и уцелевшие бойцы выглядели неважно. Люди устали, надышались всякой дрянью. Лица и амуниция почернели от копоти. Многие, обессилев, падали наземь, прямо в снег и грязь. У кого ещё оставались силы, те укладывали щит попоной вверх, садились на них и тупо пялились на рубеж, который так и не удалось захватить.

Я также изнеможённо сидел на щите, отирал снегом кровь и грязь с лица. Только сейчас я почувствовал боль в разбитых губах, пощупал языком саднящую десну на месте выбитого зуба.

Вдруг на нас упала тень, как от облака. Над головами парил красный дракон, искусно изображённый на боку огромного баллона.