— Мне был Знак сегодня ночью, — тихо сказал Чаа"схе в спину старейшине. Что-то оборвалось в душе Джья-сы. Он остановился. — Да, духи послали Знак — подающий огонь, — когда я молил их помочь мне встретится с Котла Вей нья. — "Надо же. А он-то чуть было не прогнал этого юнца. Хвала Помощникам, удержался. Видно духи знают много больше, чем они, люди. Им известно, что не спроста этот Пыин-ва появился в их стойбище. Он ДОЛЖЕН поговорить с Великим жрецом," — Джья-сы глубоко и порывисто дышал. Он был благодарен духам-покровителям, которые помогли ему принять правильное решение. А что если бы он не послушал их слов? Что если б прогнал?..
Джья-сы подошел к юноше и заглянул в глаза. Улыбка тронула его губы, усы поднялись, а шрам налился кровью.
— Это хорошо. Духи благоволят тебе. С тобой ходит удача, — старейшина хлопнул юношу по плечу и поторопил. — Пойдем скорее!
Да, Джья-сы оказался прав. Их ждала обильная добыча. Они обогнули следующий за их ночной стоянкой холм и вышли к ущелью; узкому жерлу, стиснутому с обеих сторон почти отвесными обрывами. Джья-сы приказал своим людям подыматься наверх в обход скал.
— Там будем сидеть, наверху, — пояснил он.
Они вскарабкались по крутому склону, хватаясь за выступы породы и чахлые поросли карликовой березки, и остановились на узком уступе на вершине скалы.
— Мы пришли вовремя, — сказал старейшина, когда они уселись на самом краю пропасти. — Олени как раз идут. Бывает, приходится долго ждать. Они идут из-за гор. В этом году это последнее стадо. Перевалы, если уже не завалило, то вот-вот завалит снегом. Много бить не будем, они сами передавят друг друга. Так всегда бывает: убьешь одного, а упадет с десяток. Глупые они, олени.
Они стали ждать. Вокруг стояла глубокая тишина, только едва шелестел кустарник, покачиваясь на ветру. Охотники, сжимая оружие, вглядывались в верховья ущелья, туда, откуда должны были появиться олени. Но пока ничто не указывала на их приближение.
Ждать, впрочем, долго не пришлось. Сначала их слуха достиг монотонный гул, который, по мере приближения все нарастал. Постепенно из монотонного шума выделялись отдельные звуки: дробный цокот множества копыт по каменистому грунту, фырканье, храп, прорывающийся, словно из недр глубокий рев. В горловине каньона заклубилась пыль, задрожала земля, и вот уже темный поток стиснутых крутыми скалами тел забурлил, подобно разбушевавшейся реке, у подножия утеса, где засели охотники. У Чаа"схе зарябило в глазах от хаотического мельтешения спин, рогов и вздернутых белых хвостов; всё смешалось, перевернулось и поплыло перед глазами. Вверх подымалось густое облако пыли.
Мимо что-то промелькнуло. Юноша испугано отпрянул от края пропасти. Камень, большой замшелый валун, полетел вниз прямо в неиствовшую лавину из сотен тел. Звук удара потонул в какофонии звуков производимых движущимся стадом. Потом полетели другие камни. Чаа"схе вертел головой, наблюдая, как охотники Сау-кья, один за одним, подходят к краю уступа и из-за головы швыряют в пустоту тяжелые глыбы. Отложив лук, Пыин-ва тоже схватил подвернувшийся под руку камень и кинул его вниз. Его приветствовал зычный охотничий клич Сау-кья. Когда каждый из них скинул на стадо не менее трёх камней, Джья-сы поднял руку, давая сигнал к окончанию охоты. Они вновь уселись на холодные камни и стали ждать.
Над узким каньоном они просидели все утро: всё это время внизу шло оленье стадо. Всё это время над ущельем вздымалась окрашенная солнцем в жёлтые тона пыль, и доносился рокот Великого Перехода. Неиссякаемый поток тел, как червь извивался меж обрывистых склонов и выплескивался в широкую долину, откуда, распадаясь, направлялся к предгорьям. Олени всё шли и шли, одни животные уносились в даль, другие тут же заступали на их место, и казалось, что этой реке жизни не будет конца.
Лишь к полудню живой поток иссяк, и по дну пробегали только запоздавшие олени. Они пугливо озирались по сторонам и забавными скачками уносились прочь. На камнях под обрывом остались только тела подбитых охотниками оленей и тех кто, споткнувшись о них, был раздавлен своими сородичами. Бесформенные туши, утерявшие всякое подобие с теми изящными животными, которые только что проносились мимо, окровавленные, перемолотые, в беспорядке валялись по одиночке и группами на галичнеке, с немым укором взывая к духам о безвременной кончине.
Охотники спустились вниз и начали осматривать изуродованные туши.
— Около двух десятков, — заключил кто-то. — Хорошая добыча!
Охотники отделили от нескольких туш лакомые куски, погрузили всё это на плечи и заторопились в обратный путь. За остальным вечером придут женщины и дети: за сутки перетаскают.
Возвращающихся с удачной охоты мужчин встретили приветственные крики обитателей стойбища. Женщины помогали охотникам сбросить с натруженных плеч мясо, а дети вертелись у их ног, засыпая отцов вопросами об охоте. Озираясь по сторонам Чаа"схе успел заметить мелькнувшую между хижинами сухопарую фигурку жреца. И опять сердце неровно забилось у него в груди.
Весь следующий день был посвящён разделке добычи и переносу её в стойбище. Задействованы были абсолютно все: мужчины и дети целый день бегали по тропке со связками мяса и пластами жира, женщины свежевали и разбирали оленьи туши. Стойбище на берегу озера то пустело, то вновь наполнялось своими обитателями. После того, как с разделкой было покончено, женщины вернулись в тхе-ле и начали нарезать мясо на длинные полоски. Мужчины соорудили вешала у тхеремов и вскоре всё стойбище принялось развешивать мясо для просушки. Работы хватало всем.
Вечером, перепачканные кровью, уставшие люди отправились для омовения к озеру. Черпали воду берестяными плошками и, раздевшись, поливали друг друга. А когда дневной свет начал поглощать мрак, устроили пир. У общего очага поджарили свежие оленьи языки и грудинку, пили веселящий напиток и громко распевали охотничьи песни, славя щедрость лесных духов, позволивших людям пополнить свои запасы.
Единственный человек, который не принимал участия во всеобщих трудах и веселье был Котла Вей нья: он так и не появился в этот день и к Чаа"схе вернулись тревожные мысли.
Прошло ещё несколько дней. Чаа"схе заметно приуныл, иной раз даже от еды отказывался. И то знамение, которое он видел ночью перед охотой, как-то померкло, значение его уменьшилось и уже не казалось добрым. Может наоборот, духи пытались сказать ему, что нужно оставить затею поговорить со жрецом и, подобно этой падающей звезде, скорее уйти? Размышления не приносили облегчения и юноша погрузился в себя: ни с кем не говорил, сторонился общества, даже от Джья-сы при встрече пытался ускользнуть.
Он чувствовал себя совершенно чужим, чуждым этим людям, лишним. Вроде бы и относились к нему пусть и не с теплотой, но как к равному: пытались быть внимательными, предупредительными. Но ему все равно было здесь очень неуютно. Даже старейшина, и тот, устал его утешать: он даже как-то сказал, что, видимо, Чаа"схе неправильно истолковал Знак. Сказал только это, больше ничего, но Чаа"схе понял: пора уходить. Хозяева ничем не выражали своего недовольства по поводу его присутствия, но и без этого было понятно, что он уже злоупотребляет их гостеприимством.
Наблюдая за своим гостем, Джья-сы заметил произошедшую в нём перемену, но утешить даже не пытался. Он вновь пожалел, что позволял этому Пыин-ва любоваться своей дочерью: "Скорей бы ушёл. А то люди уже стали болтать разное..."
Чаа"схе невыносимо мучался. Ему нужно было скорее уходить и он бы это сделал, но, в связи с последними событиями, появилась одна загвоздка: Мана-кья наверняка уже прознал (или в скором будующем прознает), что его ученик навещал па-тхе Сау-кья и тогда трудно себе даже представить, что ожидает его, Чаа"схе. Ясно, что Мана-кья попытается отомстить за это предательство: жрец Гэнчжа сделает всё возможное, чтобы помешать молодому Пыин-ва найти тропу к Истине, куда бы он не подался, к кому бы не попросился в ученики. В том, что будет именно так, юноша нисколько не сомневался.
Как-то поутру, Чаа"схе, как это вошло у него в привычку, встречал зарю на берегу озера, где мог хоть ненадолго остаться один. Он сидел на корточках на каменистой косе и кидал в неспокойную воду мелкие камушки. День обещал быть пасмурным: поднимающийся по Небесной Тропе Осамин, едва оторвавшись от земли, скрылся за тучами, которые сплошной серой массой надвигались с северо-запада, предвещая скорое начало непогоды. Этой ночью Чаа"схе наконец решился: последнее утро встречает он в стойбище Сау-кья, вечером начинается его обратный путь. Уже не было горечи, осталась только унылая грустная опустошенность. Ему не повезло. Приходится уходить, так ничего и не добившись. Кто в этом виноват? Духи? Люди? Непонятно... Но так уж сложилось, с этим ничего не поделаешь, нужно смириться и принять как должное. То, что должно свершиться обязательно сбудется, так решили духи и не ему, человеку, противиться им.
Было по-настоящему холодно. Совсем скоро уже закончится время Цветных Деревьев и на землю начнут падать первые снежинки. "Не будет больше тепла. Теперь уже до весны," — думал Чаа"схе, выковыривая ногтём очередной камень, чтоб метнуть его в набегавшую волну. Скоро придёт зима, завьюжит, заметёт перевалы, укроет белым покрывалом долины, скуёт лютый мороз озера и реки... А что же будет с ним? Где станет зимовать? Идти к матери? Или податься к Гэнчжа? Да уж, вот последнего точно делать не стоит: там его с распростертыми объятьями ждёт прежний наставник... Но, где бы он ни был, он будет неудачником, недоучкой, которого прогнал колдун и которого теперь уже не примет в обучение ни один другой. Над ним будут смеяться, даже дети... Как он теперь будет жить?..
Чаа"схе в мольбе поднял лицо к показавшемуся в просвете из-за туч солнцу и увидел парящего над водой ворона. Птица пронеслась над мысом, где сидел юноша, и несколько раз прокричала, затем круто развернулась к берегу. Чаа"схе проследил её полет. Ворон на полном ходу начал снижаться. "Разобьётся!" — юноша даже вскочил на ночи и от удивления попятился (ноги его захлюпали по воде). Нет, ворон не разбился. Внезапно раскрыл крылья и опустился... на плечо стоявшего совсем неподалёку жреца. Старик же, заметив что его увидели, мелкими шажками направился к перепуганному юноше. Неуверенно ступая по скользким камням, он медленно приближался к затаившему дыхание Чаа"схе ("То-то сейчас будет!"), а тот, словно на него надвигался не человек, а злой дух, пригнулся и втянул шею в плечи, готовясь отразить нападение.
Но вид жреца не вселял страха, скорее наоборот: на нём была всё та же облезлая шапочка, а тело прикрывало длинное рубище, ещё более ветхое, чем то, в котором Чаа"схе видел его впервые, из-под пол которой торчали худые белые ноги, обутые в старые чи. Жрец опирался на кривую клюку и слегка прихрамывал при каждом шаге. Брови забавно разошлись, рот полуоткрыт. Ну какой это колдун?! Так, немощный старик. Он остановился перед Чаа"схе и тяжело опустился на торчащий из мха камень. Чаа"схе не сдвинулся с места, хотя ноги его сводила ледяная вода. Ворон слетел с хозяйского плеча и важно прошёлся мимо остолбеневшего юноши.
Котла Вей'нья устремил взгляд куда-то вдаль и некоторое время сидел неподвижно. "Уж не спит ли он?" — юноша осторожно вышел из воды и остановился. Колдовская птица остановилась напротив него и посмотрела на охотника. Чаа"схе, как и прежде, отвёл глаза.
Отёкшее ото сна лицо жреца не выражало ничего: было видно, что он не выспался. Руки беспомощно болтались вдоль туловища, ступни подвёрнуты внутрь. Посох покоился на коленях. Ворон подошёл к колдуну и ущипнул за полу рубахи. Котла Вей'нья очнулся не то от созерцания чего-то, не то от одолевавшей его дремы и встряхнул головой, поднял кустистые брови. "Проснулся, что ли? Наверное, духи отпустили," — Чаа"схе напряженно ждал что же будет дальше. Сам он боялся шевелиться. Пусть старик что-нибудь сделает: заговорит или уйдет. Он, может, и не его вовсе искал на берегу, а просто прогуливался, намучившись от бессонницы.
Котла Вей нья кашлянул в кулак и заерзал на камне.
— Скоро нужно идти на Сход, — проговорил жрец глухим голосом, словно ни к кому не обращаясь, а высказывая свои мысли. — Пришло время осеннего праздника. Оленей в этом году, хвала духам, много. Охота прошла хорошо, значит и праздник удастся. На днях снимаемся, — старик поковырял в ухе и добавил, разглядывая мизинец: — Здесь недалеко, но с поклажей это займет несколько дней.
Он замолчал и воззрился на юношу, который, все еще боясь пошевелиться, следил за жрецом. Старик продолжал:
— Праздник будет хороший, тебе стоило бы посмотреть... Соберутся все наши люди: будут и Сау-кья, и люди Малого Народа со всех отдаленных стойбищ, все придут. А ты знаешь, какие красивые костюмы умеют шить дочери Малого Народа, какие танцы исполняют?! Вряд ли тебе хоть раз приходилось видеть такое. С тех пор, как Сау-кья переселились в горы, они многое переняли у Малого Народа, но нам далеко до их мастерства. Хотя теперь конечно трудно отличить Сау-кья и сыновей Малого Народа, все посмешалось. Вот, например, Джья-сы: он — Сау-кья, значит из Народа Тхе-Вей, а жена у него из Малого. Тогда кто же их дочь? И то и другое, говорю я, и то и другое. Мы теперь неразделимы.
Голос старика звучал настолько спокойно и миролюбиво, что Чаа"схе невольно расслабился. Он сел напротив и слушал. То, о чём вещал Котла Вей'нья, он уже знал.
Когда-то Сау-кья были вынуждены покинуть свои исконные земли и переселиться к суровым горам, где обитал загадочный Малый Народ. Но всё это он знал через десятый язык, как говорится, а здесь перед ним был человек, чьё имя связано с великими деяниями, которым сам был свидетелем тех давних событий и пережил всё это. Чаа"схе слышал, что раньше Малый Народ был большим племенем, но духи обозлились на него и отдали его земли Тхе-Вей. И была война, после которой Малый Народ раскололся и частью сдвинулся в северные горы и стал прозываться своим настоящим именем, а частью отошел куда-то далеко на юг (потомков этой ветви теперь знают как Лесных людей). На этом, собственно, и заканчивались познания Чаа"схе. Теперь Сау-кья и Малый Народ смешались, у них даже вождь один — вот он, прямо перед ним.
— Ты принёс мне добрые вести, — старик почесал бороду. — Ты пробудил в моём сердце новую надежду, а я, как неблагодарный, выставил тебя вон из своего тхерема. Но что мог я подумать о человеке, что учился у моего старого недруга? Мы с Мана-кья никогда не понимали друг друга, шли разными тропами и всю жизнь ни в чём не находили согласия. Что же я мог подумать, когда ты сказал, что он был твоим наставником? Зная, что Мана-кья давно портит мою тропу, старается опорочить моё имя перед Советом и всем народом, я подумал, что ты пришёл по его велению, как очередной узелок его козней, с помощью которых он хотел уничтожить меня и возвыситься сам. Но... я кажется, ошибся. Ошибся в тебе, — старик часто заморгал. — Всё это время я наблюдал за тобой, говорил с людьми и много, много думал и понял: как сын не всегда идёт по следам своего отца, так не всякий ученик следует тропой своего наставника. И ещё, — старец заглянул ему в глаза и Чаа"схе почувствовал, как что-то зашевелилось в его голове: "Мысли читает". — Я видел Знамение в ту ночь, когда вы ушли на охоту... И тогда я всё понял. Ты пришёл не просто так, тебя вели духи. И вот, сегодня я пришёл к тебе и прошу у тебя прощения за дурные слова и мысли... — Он помолчал, разглаживая усы, а потом скороговоркой выговорил: — Сегодня я говорил с Джья-сы и мы подумали, что будет добрым делом, если мы пригласим тебя на наш праздник, — старик заулыбался. — А девушки у нас — загляденье!
