Волкодав

— Эй, — взбеленилась огромная краснокожая матрона: ты куда лезешь?

— Живот-то подтяни, — рявкнула Ин.

— Кого подтяни? — матрона посинела от злости и расправила плечи: Я сейчас тебе его подтяну!

Огромная красная пятерня взвилась в воздух и просвистела у уха Ин. Та, недолго думая, вонзила свой острый локоть в рыхлую плоть краснощекой нюшки.

На какой-то момент, пальцы, ввинтившиеся было в мое запястье, ослабили хватку и, одним рывком, я освободил свой локоть.

Я мог с трудом шевелить пальцами руки, зато бежал я очень быстро.

Я как-то смотрел до этого по комби какой-то гангстер про погони и преследования на Марсианской колонии, и происходящеее на миг показалось мне даже забавным. Это было самым острым приключением в моей детской жизни: меня схватили, ударили, пытались похитить. Луняне не жалуют жизненные перегрузки — к этому не способствует разряженная атмосфера спутника — но чуть-чуть персоли в блюде никому еще не мешали.

Я обернулся только раз, но никого за мною не было.

У фонтана было по-прежнему много людно, и я заметил нашу классную даму.

— Кравец, мы вас ждали. Вы хорошо отдохнули? — Дама Жанна не спросила, где я был и что делал. Она была дамой, и этим все сказано.

Я не мог рассказать ей, что со мною произошло, но мои горящие глаза говорили сами за себя.

— Вы немного разгорячились, желаете пойти в зал?

Но тут мерное попискивание бандуры сменилось сухим треском, и весь автомат выпрямился.

Яйцеобразная бандура на тросах оказалась комбинированным автоматом: тросы подтянулись и образовались подобие подпорок, на которых робот мог свободно передвигаться по небольшому радиусу. Глаз, одно время мутный и тусклый, засветился осмысленностью и потемнел. Бледно-синий сменился мутно-серым. Рабочие отошли в стороны и довольно закачали головами: по-видимому, именно этого они и добивались от механизма.

— Что это, дама Жанна? — послышался голос из нашей группы.

— Завтра здесь будут принимать делегацию монгов. Я думаю, это для безопасности.

Всем хотелось узнать больше, но никто не осмеливался спросить, боясь оказаться невежливо любопытным.

— Если хотите, вы можете побыть здесь еще какое-то время, — дама Жанна оставила нас у фонтана и отправилась регистрировать заказ в десертном зале.

У Лунных детей много свободы, но за это они платят большой ответственностью. Любой несчастный случай — это ошибка ребенка, но он имеет право даже на совершение фатальных ошибок.

Автомат выглядел вполне мирно, лишь слабый пучок темно-серого цвета нарезал пространство вдали от нас.

— Он ищет оружие, — предположил кто-то.

— Или космо подделки.

— Или пиратские товары.

— Он ищет гумнов, — прервал всех чей-то уверенный голос, и он принадлежал никому другому, как девочке с живым лицом и смешным прыгающим носиком.

— Я Зорька Йовович. Мой отец — Драган Йовович, и он служит в антигумной организации, поэтому я точно знаю, что криг нужен для обнаружения гумнов.

Никто не знал, кто такие гумны и что такое криги, но я не успел даже толком разжечь свое любопытство, т. к. почувствовал резкую боль в затылке и чуть не свалился на пол. Чиь-то сильные руки схватили меня под мышками и поволокли прочь. Оглушенный болью, ослабевший от борьбы, умирающий от жажды, я не сопротивлялся, а лишь устало фиксировал слезящимися глазами происходящее и даже не пытался понять, что же это все такое наконец.

Я видел перед своими глазами длинные тонкие руки с острыми крашенными ногтями, ощущал прикосновение мягкого женского ствара и ловил удаляющийся шум детских криков.

Вдруг все поменялось. Стены преддесертного зала пошли куда-то вверх; стеклиновый купол вдруг оказался у меня под ногами, а пол я уже не видел вовсе. Я понял, что падаю, но, хранимый чьим-то телом, валюсь, мягко, почти без боли. Я слегка ударяюсь затылком, но хвостик волос смягчает удар и я осознанно вижу над собой бледное лицо Ин. Она упала прямо на меня. Ее руки были за моей спиной и приняли всю боль падения; ее грудь сдавила мои легкие, и мое сознание оттого стало прерывистым и нечетким, ее колени впились в мои ноги, и я не мог даже пошевелиться. Ин не шевелилась тоже. Но как в страшном сне, ее лицо начало искажаться.

Хотя сначала я почувствовал свет. Впервые в своей жизни я не увидел, а ощутил проходящий через меня свет. Много лет спустя, на Земле, я испытал шок от прикосновения солнечных лучей к моей коже. Но тогда свет обжег только лишь кожный покров, а то свет, свет луча крига, обжег всего меня. Я чувствовал как это светло-серое тепло проникает сквозь меня, изучает мои внутренности и выходит вон, не найдя для себя ничего интересного.

Мои глаза были широко открытыми и смотрели прямо в лицо Ин. Сейчас мне кажется, мое воображение успело подрисовать к увиденному кое-какие детали и что-то умело раскрасить, но все же, остав моих воспоминаний вполне реален и не подкрашен фантазией.

Я почувствовал запах — запах чего-то паленого, и туту же первая горячая густая капля опустилась мне на щеку. Это была расплавленная кожа лица.

Лицо Инн начало стекать на меня горячими густыми струйками. Я дернулся изо всех сил, и голова Инн сползла лицом ко мне, приклеившись стекшей височной кожей к обшивке покрытия. Инн была жива, но совершенно не реагировала на происходящее с ней. От ее носа остался лишь обугленный хрящик, а губы сгорели и грязно-оранжевой пеной стекли на пол. Ряд белых зубов оттенял почерневшие десна, разваливающиеся на мелкие кусочки.

Вокруг меня столпились люди, но они не решались докоснуться до отвратительно пахнущего, стекающего кожей тела, бывшего когда-то интересной женщиной.

А Ин смотрела на меня своими синими глазами, и теперь я точно видел, что эти глаза ненастоящие. Слишком синие, слишком красивые. Кое-где на лице все еще дымились сгустки кожи, но большая часть ее лица уже была другой. Голубая, плазменная поверхность лица блестела в капельках испаряющейся крови, самоочищаясь и регенерируя. Со щек сползли последние остатки толи лимфы, толи кровеносных сгустков, и я увидел провал рта, такого тонкого и прямого, как будто его сделали скальпелем. Волосы дымились и тлели, открывая взору темно-синюю гладь плазмы. Это была не дама и даже не шлю, это был монг с имплантированной кожей, волосами, зубами и прекрасными глазами.

Наконец мне помогли выбраться из орд тлеющей горы плоти, завернули в откуда-то взявшееся теплое одеяло и попытались унести.

Меня отвели в сторону, но я мог видеть там ее. Я чувствовал, что это была именно она, а не он, и я все еще видел ее сини еглаза. Она была жива, но, наверное, была парализована и одурманена. Лишь глаза по прежнему излучали жизнь. Мне казалось она смотрела на меня и грустила обо мне. Во мне не было злости, не было ненависти. Я вдруг осознал, что она по-прежнему мне нравится, и то, что мне больно, оттого, что она лежит вот так, полуживая, ни на что не похожая, никому ненужная.

Люди в плотно закрытых, строгих стварах темно-фиолетового цвета, в плотно прилегающих черных перчатках окружили монга. Я никогда их раньше не видел, но всегда знал, что они существуют — амошники, так из называют на Луне. Антимонговая организация АМО — люди в темно-фиолетовых стварах с жестокими лицами. Их набирают только среди нюшек, ни один Лунянин не согласился бы принять их в своем доме. Я не знал, где они жили. Этого никто не знал.

Им надо отдать должное, они работали быстро и четко. Тело было погружено на маленькие носилки, пол отскоблен и дезинфицирован.

— Все присутствующие должны будут пройти с нами, — объявил человек в самой темной форме с двумя белыми полосками на погоне левого плеча.

— Все дети будут переведены в сектор ЕД, все взрослые — в сектор ЕВ4.

— Вы могли бы представиться? — дама Жанна стояла впереди испуганных детей и держала в руке свой идентификатор.

— Вам без надобности и мое имя, и ваш идентификатор, — мужчина выхватил коробочку из рук классной дамы и резко отдал приказ кому-то из своих людей: детей в ЕД, карантин 3 суток, взрослых в ЕВ4, карантин неделя.

— . Зафиксировать мертвую точку, гер-капитан? — один из людей в темно-фиолетовом опустился на колени перед монгом.

— 30 секунд и подъем, лейтенант, гумна в ЖА гер-майору Степаненко.

Лейтенант достал из кармана перочинный нож, и прежде чем я смог понять, зачем он ему, вонзил лезвие клинка в глаз Ин.

Что-то буркнуло у меня в горле, поднялось на ступень, затарахтело, забулькало, подползло к самому небу, зачертыхалось, полезло в нос и рот, и вдруг я выдавил из себя.

— Нет, — это было плохое "нет", слабое. Я сам его едва услышал. Но аз ним пошло второе, третье. И каждое новое "нет" было сильнее первого. Это было извержение слов, и все они были словами "нет". Мне показалось, что сейчас я задохнусь от набежавших слов, так много их стало в моем горле и носу, и все они лезли и толкались, и все они были словом "нет".

— Нет! — закричал я, и это последнее "нет" было самым звонким и пронзительным.

Лейтенант, вскрывший глаза Ин, срезал кусок плоти, закрывавщей мертвую точку монга, но вдруг застыл, пораженный моим криком.

— Мальчишку в ЖБ лично к гер-полковнику. Карантин две недели, — мертвые глаза офицера безучастно скользили по моему лицу: пять кубиков антисепсиса внутривенно, он весь измазан монгом.

& nbsp;

Если бы моя фамилия не была Кравец, если бы моя мам не была Дамой, если бы я не был Лунянин, из сектора ЖБ я бы вышел месяца через 2-3.

Но Лунный Герольд заступается за всех Лунян, попавших к амошникам, и на Луне нам ничего не грозит.

Моя мать забрала меня из сектора, не дав офицерам АМО возможности задать мне хотя бы один вопрос. Я сам поставил подпись на отказе от сотрудничества с организацией, и на этом все и закончилось.

Моя мама была очень красивой женщиной. Редкой красавицей, пожалуй. При длинных золотистых волосах у нее были темные брови и ресницы, темно-серые глаза и белая тонкая кожа. Когда мама сердилась, ее глаза становились еще темнее, а губы светлели.

В день когда мы мчались с ней на элельке с Хрустального Сердца в Яб РУ, у нее были абсолютно черные глаза и совершенно светлые губы.

Я робел перед ней. Робел всегда, даже когда она улыбалась и гладила меня по голове. Иногда ж, я просто боялся вымолвить при ней слово. Так было и в тот раз. Я смотрел на ее белые, бескровные сухие губы и думал о том, насколько ее внутренний мир был сильнее моего. Многим позже, после моего совершеннолетия, я ощущал все то же: я маленький мальчик — она сильная женщина.

— Тебе было больно? — спросила она, вдруг очнувшись от мыслей, заставлявших отступать кровь от ее губ.

— Нет, мама, нет. Мне даже не было страшно.

Черные глаза вонзились в мои и проверяли ответ. Я не мог ей врать.

— Мне было страшно, но чуть-чуть.

— Офицер приводил тебе доктора, у тебя брали кровь, лимфу?

— Нет, мама, нет. Мне дали немного дистиллированной воды и два кубика желе.

— У тебя не брали отпечатков? Не делали хлорикс?

— Нет, мне просто дали немного воды и...

— Хорошо.

Она откинулась на спинку кресла и еще некоторое время была не со мною, а где-то глубоко-глубоко в себе. Я знал, что она должна со мною поговорить. Она всегда говорила со мною, когда что-то случалось.

— Алеша, — ее глаза были серыми, а губы порозовели: Алеша, дай мне руку.

Я протянул ей ладонь, и она обхватила ее своими, прижимая к груди.

— Алеша, я хочу, чтобы ты знал: что бы с тобой не случилось, я буду рядом, я буду с тобой. Тебе не стоит бояться ни людей, ни монгов. У тебя есть мама, — и это самое главное.

И я верил каждому ее слову. Я всегда верил ей. Скажи она, что я умею летать — и я бы полетел. Она была не просто моей мамой, она была моей правдой; не какой-то там абстрактной правдой, у которой нет ни цвета, ни запаха, а моей персональной правдой, истиной и законом.

— Я очень рада, что теперь мы можем разговаривать, — она отняла одну руку и провела тыльной стороной по моей щеке: ты мне много хочешь рассказать, да?

Я кивнул.

— ТЫ мне расскажешь все-все. О том, как ты жил до этого, когда не говорил, что чувствовал и думал. Ты писал мне записки, но ведь это не то, правда? Ты скажешь, если захочешь, что тебе нравилось, а что нет. Ты просто будешь говорить со мною обо всем на свете. Хорошо?

И я заплакал. Я плакал долго и сладко, всхлипывая и причитая. Я выплакивал из себя усталость и испуг, одиночество и тоску. Я плакал для моей мамочки.

Дома меня ждал подарок — огромный драгстер, мечта детства, стоял в моей игрушечной.

— Я не развернусь здесь.

— Ничего, — отец стер рукавом пыль с переднего обтекателя машины: мы загерметизируем его и вывезем на лунный грунт.

— А как же трек?

— Что-нибудь сообразим, — отец подмигнул мне, а затем и маме:

— Мы ведь с этим справимся?

— С этим, наверняка.

— И со всем остальным тоже.

Мы сидели втроем в игрушечной и блаженно молчали. Бывает так, просто приятно помолчать, посмотреть по сторонам, дотронуться рукой до плеча отца, улыбнуться.

— А он у нас герой, да?

— Герой, — мама растрепала мои волосы и сама кинулась делать мне тейл.

— Представь, его хотел стащить монг!

Мама укоризненно посмотрела на отца, и он улыбнулся.

— Ты наверное невкусный, вот он тебя и отпустил.

Я рассмеялся и почувствовал, что наполовину происшедшего я уже забыл. Хорошее наслоилось на неприятное и плохое стало таять.

— Больше никаких прогулок с незнакомыми женщинами! — отец шутливо хлопнул меня по плечу, но глаза его были грустными и тревожными.

— Больше никогда! — я отправился спать, уверенный в своем необъемном вечном счастье.

После моего ухода с лиц родителей мгновенно сошла улыбка.

& nbsp;

Годы, особенно детские, берут свое. Все стирается и меняет очертания. Я уже не уверен, что в тот день произошло именно так, а не как иначе. Я бесчисленное количество раз рассказываю свою историю, не забывая кое-где приукрасить, а кое-где растушевать общую канву событий. Сейчас я уже и не помню, что же было правдой, а что ложью. Мои вымученные проценты по психологии не позволяют мне судить о чем-либо глубоко, а так, субъективно, не хочется и размышлять. Я знаю, что буду помнить Ин всегда, знаю, что встреча с ней помогла мне в жизни, но что во мне изменилось? Что появилось нового? В возрасте 6 лет такими вопросами не задаешься, а позже забываются ответы. Вечная дилемма юности и зрелости.

В школе я учился плохо. Ну, чтоб быть откровенным, я был последним в классе. Это ни как не афишировалось, и научился не предавать этому значение. Я был популярным мальчиком, мальчиком, сбежавшим от монга.

В принципе, Ин была гумн, а не монг, и в этом есть большая разница. Я получал 12% по тригонометрии, 10% по генологии, 15% по хистрографии, но я мог часами говорить о монгах и о гумнах. Единственные 94% в своей жизни я заработал по монговедению, являвшимся факультативом в выпускном классе. Зато я мог рассказать, когда первая монговая экспедиция прибыла на землю, где располагались их основные военные базы, как проходит процесс фотосинтеза в из организмах и что надо сделать, чтобы превратить монга в гумна. На Луне это считали проявлением яркой индивидуальности и прочили мне место при Лунном посольстве монгов.