Угарит (1)

Последнее уточнение было совершенно лишним — в таких условиях я и под угрозой расстрела не отважилась бы с себя что-то снять.

— А умыться? — возразила я

— До ветру — в поле, ик. Умыться — в море, завтра, — ответил он.

— А ты-то как? — поинтересовалась я, пытаясь устроиться на импровизированном ложе так, чтобы было хотя бы не очень больно и жестко. С умыванием, конечно, был полный пролет.

— А — ик! — глухо ответл Венька, укладываясь рядом, спина к спине, и вытягивая ноги в сторону дверного проема. — Кто войдет — сразу ик! И я его — ик!

— Ага. Спок нок, — пробормотала я в полной уверенности, что бурный день надолго отбил у меня способность ко сну — но в сон я провалилась раньше, чем додумала эту самую мысль до конца.

9.

— Да брось ты, Юлька! Ну что ты тут про меня такого нарассказывала: матерился и напился до бесчувствия... Ну не так уж я и ругался, вырвалось кое-что. И пил не очень много... сравнительно. Просто в шоке был. Ты бы себя видела, когда поняла, что произошло: совсем был цыпленок ощипанный. Даже жалко тебя было.

— Ну да, конечно! И угаритские народные песни хором с вожаком никто петь не пытался, ага? Да ладно тебе, чего ты страдаешь? Ну подумаешь, перебрал мужик маленько, от жары да от стресса развезло — с кем не бывает? Но до чего вы с тем хмырем смотрелись классно — ты бы видел! И нечего на меня наговаривать, еще бы мышкой взмыленной обозвал — от общения с аборигенскими младенцами я именно так себя и ощущала.

— Между прочим, я не просто с ним бухал. Я информацию добывал, с большим, между прочим, трудом. Немного, правда, добыл. Только то стало ясно, что времена угаритского величия прошли, лежит он в развалинах, а люди в округе занимаются всё больше простым крестьянским да рыболовным трудом. Наезжают к ним финикийские купцы, за рыбой да за прочей сельхозпродукцией, им привозят импортное барахло. Я всё пытался сообразить, какой это век, но не мог. Я помнил, что процветающий Угарит — это еще до Ветхого Завета. Но насколько раньше? И когда он был разрушен? Не помнил. Ни о каком Израиле они не слышали, об ассирийцах, вавилонянах, персах или греках тоже — словом, попали мы в какое-то безвременье и захолустье, никаких тебе мировых империй, только где-то далеко есть Египет, и он, похоже, в очередном периоде упадка. А они живут запросто своей деревенской общиной, молятся богам, за которых они нас, собственно и приняли. Я, правда, сразу постарался его в этом разубедить.

— Так они тебе и поверили, что мы не боги! Может, пара-тройка наиболее продвинутых и сделала вид, что все, мол, в ажуре, люди так люди. А как остальные на нас пялились — помнишь? Салфетку мою, заюзанную досмерти, чуть на жертвенник не затащили, на нож твой вообще любовались как на невесть какое чудо света.

— Поверили, представь себе. И знаешь, как? Ты этому немало поспособствовала. В общем, пришлось и мне через некоторое время... наружу выйти. А этот смотрит, старейшина, глаз не отрывая. Неловко даже как-то, хоть и мужик. Отвернулся от него — так он спереди зашел. Ну ладно, думаю, в армии мочиться перед всеми приходилось, так там еще смотрели, обрезан ты или нет, так уж тут чего стесняться... А он как увидел, завопил сразу: "права была дочь кузнеца, о мой господин! Я сказал в сердце своем, что мала она и неразумна, и глаголет пустое, но вот, ты мочишься к стене, как один из смертных! Увы нам, ибо ты и вправду не сын бога!" Вот так и разобрались, а то я без толку ему толковал: "сын Адама, дочь Евы"... нет у них никаких Адама и Евы. Куча всяких богов и предков есть, а этих нет.

— Кстати, а как ты вообще с мужиком этим доисторическим тогда столковался? У вас же общего в языке только союзы и предлоги в лучшем случае.

— Юль, я ж тебе говорил: мы общались по-финикийски. Ты и сама там была, помнишь: финикийский очень похож на иврит. Ну, и способности у меня кое-какие к языкам... Я же еще маленький был, когда родители эмигрировали в Израиль. У меня ведь только одна бабка еврейка по материнской линии, чтобы признать меня евреем — вполне достаточно, чтобы гражданство израильское дать — тоже. А семья была русской, конечно, по культуре и по языку, кроме нескольких слов на идише, и не знал никто ничего. Ну вот и окунулся я в израильщину по самую макушку... Дома — по-русски и только по-русски, в школе на иврите, на улице вообще на всех языках сразу, и по-арабски тоже. В армии, я же тебе рассказывал, служил в "Голани", с территорий мы не вылезали, там этот бытовой арабский очень пригодился. Да и после армии работал на стройке, а там кто рабочие? Те же арабы. Вот и выходит, что два семитских языка знал к тому моменту уже свободно, третий, арамейский — немного по книгам учил, просто интересно стало. Язык Христа, в конце концов. Ну, а где два с половиной, там и три, и четыре. Тем более, фйиникийский и древнееврейский — их можно считать разными ханаанейскими диалектами, чуть другое произношение и слова некоторые есть особенные. Зато вот угаритский язык от них сильнее отличается, хотя все равно очень похож, ну как польский или даже украинский на русский. Привыкнуть можно быстро. А первое время так мы только так и говорили: я ему слово на иврите, он мне на финикийском. И еще, конечно, у него очень архаично выходило, прямо по-библейски он говорил. Помнишь, как фыркала, не хотела финикийску мову учить? Вот уж двоечница была!

— Кстати, вот эту фишку со стенкой я так и не поняла ни тогда, ни сейчас. У них что, считается, что боги как-то иначе нужду справляют? Или на небе стенок нету?

— Боги... да кто их разберет, этих богов языческих, чего они там только не вытворяют. Только был такой случай у институток в России XIX века: приходил к ним в Смольный некий архиепископ или даже целый митрополит. Ну, и зашел в туалет. А одна барышня, как увидела его выходящим из туалета, в обморок хлопнулась. Не то, чтобы она его не считала человеком, но просто совместить не могла: как это митрополит — и в туалете? А уж сын бога, который так запросто... В общем, "мочащийся к стене" — библейское, между прочим, выражение. Так называли мужское население, которое в случае непорядков беспощадно вырезалось, а женщин и младенцев угоняли в плен. Вот когда сперва та девчонка увидела тебя, а потом наш славный Ибирану, то есть старейшина, разглядел меня — тут им и стало всё ясно. Древние греки, как рассказывают, иногда про дождь говорили, что, дескать, "Зевс писает" — ну так там дождь, целое природное явление. А когда так вот запросто, понемножку — слишком уж по человечески выходит. Значит, не боги. А вообще, Юлька, ну о чем ты опять! Я тебе о серьезном, а ты...

— Ну ладно, ладно, крутой мой спецназовец, прости уж неграмотную... Ну имею я право хоть сейчас для себя разобраться, если уж тогда не вышло! Я ж тогда знаешь как тебя стеснялась? Лишний раз чего спросить боялась, чтобы совсем недоразвитой не счел. Тем более о таком. А как ты этому самому Ибирану объяснил, откуда мы тут взялись?

— А как ему было объяснить? "Мы из будущего"? Нет у них такого понятия. Вот просто нет. "Мы колдуны, пророки, волхвы, гадатели" — это до тонкостей различается на их языке. А будущего нет никакого. Сказал, что мы из далекой северной страны Русийя, где много всяких волшебств, и что случайным колдовством занесены в его деревню, но хотим им только добра, а пуще всего — вернуться назад. Он согласно закивал: конечно, и грозы, и дожди, и вообще всё волшебное приходит именно с севера (а на их языке ведь "север" — это просто гора Цафон, и точно так же в иврите). Там живут боги, и нет ничего удивительного в том, что на самом далеком севере есть совсем волшебная Русийя, много цафонистее Цафона. И он, конечно же, выдаст нам лучших ослов и велит напечь лепешек и навялить мяса в дорогу, чтобы мы... Тут я просто застонал. Им невозможно было ничего объяснить. Оставалось только надеяться, что завтра мы залезем в ту же дыру, и... ну, помнишь, как мы в нее залезали, и вылезали обратно, и опять лезли, и фонарик пробовали включать, пока батарейки не посадили, и даже зажигалку, и вообще чего только не делали. Ни-че-го. Не работает волшебство дважды.

— Да помню... Перепачкались в этой пещере как черти, я снова свою коленку расцарапала до крови, чуть весь газ из зажигалки не выпустили, а дыра во времени открываться не пожелала категорически. А ты помнишь, как я тогда предположила, что в родимом отечестве сейчас ледниковый период и мамонты гуляют? И как ты надо мной ржал, представляя себе прогулку мамонта по Боровицкому холму? А мяско у наших угаритян, кстати, очень даже вкусное было, пусть и без перца. Все-таки своя скотинка — это вам не хухры-мухры! А как я потом взбунтовалась и потребовала мыться — помнишь? И как ты потащил меня к морю?

— Конечно, помню. Я даже решительно был настроен не подглядывать... честно, был. Ну кто виноват, что ты сама попросила там чего-то, спинку, что ли, потереть? Или полотенце подать? Я даже отказывался сначала.

— Ну какое там полотенце, Венька? Откуда? Там даже переодеться не во что было, пришлось хоть как-то свои тряпочки прополоскать и на солнышке сушить. А позвала я тебя, потому что меня что-то укусило... сзади. И я испугалась, что оно ядовитое. Вот!

— Да ладно придумывать! И вообще мы не о том. Это все уже потом было... Хотя я тогда очень даже вид сзади оценил, думаешь, зря потом полчаса из моря не вылезал? Охладиться требовалось от одного такого вида. Ну опять не про то, не про то... Вот что мы с тобой обсуждаем, а? Люди попали в прошлое, в какую-то совсем незнакомую страну, и непонятно, как оттуда выбираться, и как вообще там устраиваться, пока не выберемся. А мы вспоминаем... ну да, что запомнилось, то и вспоминаем. Ладно, ты скажи лучше, вот что тебе в голову пришло, когда ты наконец всё поняла? Вот как ты жить среди них думала?

— Честно? Я вообще ничего не думала. У меня от невместимости этой информации в голове наступил полный вакуум и сквозняк. И потому я решила, что метаться все равно смысла никакого. Фиг его знает, где мы на самом деле, что за люди вокруг, чего от них ждать. И поэтому я и решила, что самое правильное будет уподобиться ящерице на солнышке, замереть и наблюдать... А когда хоть немного информации наберется, то тогда уже пытаться как-то действовать, имея более-менее внятную вводную. И потом, я ж не сама по себе туда попала, а с мужчиной — ну так чего самой-то рыпаться? Тем более в таком патриархальном обществе все равно неправильно бы поняли. Есть мужчина — вот пусть он и командует, а дело женщины покоряться. Разве не так?

— Больно много ты покорялась... И, кстати, в вакууме сквозняков не бывает, чтоб ты знала.

— А что, скажешь, не покорялась, да?! Еще как покорялась! Не видел ты меня в вольном состоянии...

— Теперь-то уж увидел. Ладно, слушай, давай дальше рассказывать? Кстати, там Ленка что-то кашляла — слышала? И еще вот что, где счета за телефон — опять звонила на мобильный и болтала часами? А то вся такая прям покорная...

— Слышала, куда я денусь? И компресс, между прочим, уже ставила, прогревала, так что нечего тут из меня мать-ехидну изображать. А счета... фиг его знает, там где-то валяются. И вообще, мы о мобильнике, или о путешествии сейчас говорим? Не заговаривай мне зубы, потом сам ворчать будешь, что меня не в ту степь уносит. А в Угарите, между прочим, я очень даже покорная была, что, неправда?

— Ну... всяко бывало!

— А вот ты скажи, кстати, откуда ты эти песни народные раскопал?

— Какие?

— Ну, угаритский фольклор и финикийский? Сказания все эти?

— Записал за ними, вообще-то.

— И от себя ничего не добавил?

— Ну, может обработал только чуть-чуть... но только в целях большей понятности! Перевод, он всегда...

— Ну да, конечно. И про ракяту тоже — художественная обработка?

— Не, про ракяту они правда сами рассказали. Я даже удивился, откуда такое?

— Я тебе скажу, откуда.

10.

Когда разрушен был город,

Разрушен Угарит прекрасный,

Уничтожен город родимый,

Погублен злою судьбиной -

Один пронзен был копьем,

Двое сражены мечом,

Троих погубил голод,

Четверых чума уморила,

Пятерых забрал себе Рашапу,

Шестерых поглотил Ямму,

Семеро — вот добыча Муту!

Народ тогда рыдал безутешно,

Плакали и стенали люди,

Слезы падали весом в шекель,

В два шекеля — орошали землю.

День за днем скорбели люди,

Мольбу не прекращали ночью,

Проливали слезы пред Илу,

Звали на помощь Балу,

О жалости взывали к Анату!

Собрались боги на Цапану,

На священной горе Цапану,

Совет на Цапану держали боги,

Решали судьбы Угарита.

Речь держал перед ними Муту:

"Пасть я широко разинул,

Верхняя губа облаков коснулась,

Нижняя уперлась в землю.

Поглотил я без остатка город,

Народ его, словно мошек,

Пленил их, связал и запер.

Угарит — вот моя добыча!"

Речь держал Балу,

Говорил Облачный Всадник:

"Муту, велика твоя сила,

Муту, и меня пленял ты,

Но я расторг твои оковы,

Я воскрес, ожил, воцарился!

Даже боги тебя трепещут,

Даже боги уступают дорогу -

Не уйдет ни один живущий,

Пасти твоей не избегнет!

Но настала пора пробужденья,

Возрождения час пробил,

Отправим Вестников на землю,

Да вернут судьбы Угарита!"

Услышала Дева Анату,

Услышала сказанные речи,

Сказанные сыном Дагану,

Поднялась со своего престола,

Сотрясла могучие чресла,

Рот свой разверзла и сказала,

Проронила драгоценное слово:

"Боги, мы наслали Пожиравших,

На город наслали Раздиравших -

Угарит они пожирали,

Наследие его раздирали.

Бык Илу, дай повеленье -

Пожиравшие Учителями станут,

Раздиравшие Целителями будут.

Вестников отправим на землю,

Угариту да вернут процветанье!"

Бык Илу сидит на престоле,

Бык Илу богами правит,

По сердцу Быку Илу речи,

Речи Девы Могучей Анату,

Речи Облачного Всадника Балу.

Изрек Бык Илу свое слово:

"Муту, велика твоя сила,

Не отнять у тебя добычи.

Ямму, глубока твоя бездна,

Не одолеть твоей силы.

Рашапу, горячо твое пламя,

Не залить его водам многим.

Если буйствует ваша сила -

Кто на земле уцелеет?

Если не удержите руку -

Что останется от Угарита?

Вестников отправим на землю,

Да вернутся судьбы благие".

Вестники пред богами предстали,

Вестники явились на совете:

Бин-Йамину, повелитель битвы,

Да искусная дева Йульяту.

Говорит им Бык Илу,

Вещает им Дева Анату,

Повелевает Облачный Всадник,

Наказ им дают все боги:

"Бин-Йамину, воин могучий,

Йульяту, умелая дева,

Не медлите, запрягите ракяту,

Огненную колесницу ракяту,

Спешите в землю Угарита,

Возвестите людям перемены,

Судьбы благие им верните!"

Йульяту запрягает ракяту,

Бин-Йамину правит колесницей -

Летят они с Цапану на землю,

Из земли являются людям,

Озаряют молнией без грома,

Одаряют образом без плоти,

Возвещают судеб перемену,