Скиф 2: На службе у царя Боспора

Это была моя последняя здравая, а может, и нет — мысль. Хватило всего одного прикосновения нежных рук, развязывающих завязки на моих штанах, как в душе или в моем теле зазвучали такие струны, про существование которых я даже не подозревал.

* * *

Пробуждение было особенным: меня тащили за ноги, пинали и лупили чем-то по голове. Второй раз я открыл глаза, морщась от боли в руках. На самом деле болело все мое тело, но руки особенно. Конопляная веревка резала кожу запястий. Кто-то привязал меня к своеобразному распятию.

Я уперся ногами в землю и вкопанный в нее столб сразу же оказался не таким уж и высоким. Рукам, привязанным к длинной жердине, пропущенной под веревками за столбом, сразу стало легче.

Рядом, в метрах пяти лежал лишенный веток и обрубленный с обеих сторон ствол осины. К нему были привязаны Авасий и Лид. Парням тоже досталось. Их лица были разбиты до крови, да и на теле я заметил крупные синяки, будто били ребят громадными дубинами. Глаза их были закрыты. В какой-то момент я усомнился, что они живы.

"Это ты во всем виноват, Сатир27 безрогий!" — обвинил меня Фароат, хотя вряд ли, скорее, это была моя мысль.

Кое-кто мог бы сказать, что до сих пор все шло вполне естественно и нечему, мол, удивляться, однако если невеста проводит ночь с чужаком, должен хоть у кого-то возникнуть вопрос — чем в это время занят жених? Естественно, добавил бы я, но не тогда и не для меня.

Солнце висит высоко и в голубом небе, почему то сияют бордовые и зеленые огни. Похоже, что зелень — любимый цвет сколотов. Тех, с севера, откуда Фароат родом. Его Родина — сплошь зеленая страна. Такой я ее запомнил: бескрайние равнины, покрытые буйной сочной травой, изумрудные деревья, толпящиеся в рощах или одинокие в степи, которые треплет, мотает из стороны в сторону мощными порывами холодный и влажный ветер. Вообще-то зеленый цвет отличается свежестью, от него как бы веет прохладой, а вот бордовый — сухой и пышет жаром.

Я открываю глаза и понимаю, что только что бредил, мне осталось совсем немного, а если и протяну несколько дней, то это никак не повлияет на финал. Никто со мной не пытался поговорить, значит, участь моя уже определена — рогоносец обрек меня на мучительную смерть. От того, что нет никакой надежды выпутаться, освободиться из этого капкана, я начинаю свирепеть. Дергаюсь на своем кресте, но столб остается недвижимым, а онемевшие руки, пронзает невыносимая боль.

— Пазака...

Слышу голос Авасия и с трудом поворачиваю голову.

— Говори.

— Смотри, смотри, боспорцы идут — хрипит он.

Какое-то время ушло, чтобы повернуть голову в другую сторону. И правда, я вижу в двух сотнях метров от места моей пытки, течет блестящая река.

Длинной змеей по два человека в ряд идут гоплиты Андроника. Щетинистые гребни, султаны и конские хвосты их медных шлемов склоняются и колышутся во время шага точно космы сизых степных трав от ветра. Даже, если бы у меня остались силы кричать, то вряд ли бы кто-нибудь из них меня услышал.

Я еще не начал сокрушаться, пока еще не стал взывать к местным богам, просто не успел сделать ни того ни другого: наверное, Авасий видел тех, других боспорцев. Они вышли из-за моей спины и стали рядом, рассматривая меня. То был лохос28 воинов-гипаспистов29, вооруженных щитами и пиками. Они тащили к воде большой бронзовый котел. Остановились, передохнуть, а заодно поглазеть на мои страдания.

Не знаю, откуда я набрался в тот момент сил, но голос мой зазвучал бодро:

— Солдаты, мне вас послал сам Аполлон! Я Фароат — стратег30 вашего царя Левкона, — они не верят, улыбаются, сейчас начнут ржать в голос, и я кричу: — Спросите об этом у хилиарха Андроника, он меня знает лично. Убейте всех в этом стойбище, заберите их стада и женщин!

Если бы не моя уловка, посул воинской добычи, уверен, никто из них не побежал бы с вестью к Андронику. Как я ненавидел их всех в тот момент! Но возможность получить повод, чтобы ограбить местных пастухов послужила достаточной мотивацией, чтобы один из них потрусил к колоне гоплитов.

Они даже развязали меня и сняли с креста. Правда, это самоуправство не понравилось местному князьку. Как и когда он подошел, я не видел.

Теперь Напита стоит надо мной и проклинает Напариса, его дочь, меня и солдат. В его руке зажат меч, и я вижу, как побелели его пальцы. Я же, своими пока даже пошевелить не могу. И мне кажется, что попал из огня да в полымя. Очевидно, номаду не стоило ничего говорить о вояках Пантикапея. Один из них врезал ему кромкой щита по голове и Напита, споткнувшись о мое тело, упал.

Я заметил, как стрелка-тростинка впилась в руку одного из солдат и как тут же они прикрылись своими большими щитами, закрыв мне обзор в том направлении, где стояли шатры и кибитки. Как боспорцы атаковали пастухов, я уже не видел. Когда смог подняться на ноги все кончилось: пленников вязали и сгоняли в толпу, резали скот, уже пылали костры и лохаги распределяли своих солдат на постой.

Я разрезал веревки на Авасии и Лиде. Когда меня окликнул хилиарх, растирал товарищам руки и ноги, хоть сам еще не в полной мере контролировал свое тело.

— Скиф, как посмел ты назваться стратегом?! — гремел его голос, а глаза, наверное, метали молнии. Его я тоже ненавижу, хоть и готов был минуту назад благодарить за спасение. Оборачиваюсь и не спеша, поднимаюсь на ноги. Пусть я избит, а из одежды на мне только кусок ткани на бедрах, но внутренняя убежденность в собственной правоте придает мне силы.

— А ты поищи среди моих вещей такой же тубус, что получил от меня. Найди и прочти, что волею царя Боспора я назначен стратегом и теперь должен возглавить конницу из скифов!

Взгляд его потеплел.

— Пусть так. Иди за мной.

Я не стал артачиться, пошел, хоть и непросто давались мне шаги.

Мы шли не долго, я сразу увидел, куда ведет меня хилиарх. На пыточном кресте висит труп Оры. У ее ног высится пирамидка из голов сородичей. При жизни проклятый номад ее пытал. Он разрезал ей живот и выпустил кишки. Темным жгутом они свисают до пирамиды из голов. Наверное, она какое-то время еще была жива и мучилась от невыносимой боли. Мне с трудом удается нацепить каменную маску, ведь Андроник что-то подозревает и пристально наблюдает, пытается понять, какая связь была между нами? Впрочем, на его месте я тоже задумался бы над этим.

Хорошо, что больше никаких вопросов хилиарх не задавал и даже вернул нам оружие, доспехи и наших коней.

Ранним утром гоплиты ушли. Хоть все мы были еще слабы и тела наши болели так, что порой трудно было обнаружить очаги страдания, все же мы сели верхом и шагом плелись в конце колоны.

В своей прошлой жизни, еще тогда, когда находился в плену собственных предрассудков, хотя уже начинал чувствовать всю их нелепость, разум мне говорил, что я преспокойно могу плюнуть на все, однако предрассудок напоминал: "А что скажут другие?!" Разумеется, я уже тогда мысленно плевал на других, на всех этих "других", именуемых обществом. Меня воспитывали и тренировали как убийцу, стоящего над законом в силу того, что действовать мне предстояло противоправно, но в государственных интересах. Помнится, даже тогда мне не хотелось, чтобы правда обо мне когда-нибудь всплыла. Хоть тут, в этом диком прошлом нет необходимости истязать себя двойными стандартами, совершенствуясь в наблюдательности, регистрировать игры собственного разума, меня гложет чувство вины и потребность что-нибудь сказать своим товарищам — Авасию и Лиду, а еще — месть. Рабов гонят в стороне от войска, и среди них я видел Напита...

— Друзья, простите меня!

Я говорю нарочито громко, поворачиваюсь к Лиду, потом к Авасию.

Оба смущены и робко улыбаются.

Я же, думаю о том, что снова подставить их выше моих сил и решаю идти на поклон к Андронику.

Войско остановилось только к вечеру, когда до окончания светового дня оставалось чуть больше часа. Наверное, хиллиарх эту остановку планировал. Оказалось тут, неподалеку в овраге течет ручей. До столицы не больше двух часов хода, могли бы и дойти. С другой стороны Андроник конечно прав, кто ночью в Пантикапее накормит солдат?

Я нашел хилиарха по рыку, которым он подгонял своих лохагов. Подошел к нему и прокричал, чтобы он наверняка меня услышал:

— Хайре, Андроник!

— Трудись и процветай, стратег!

Похоже, старый вояка пребывает в хорошем расположении духа, если снизошел ответить на мое приветствие, как подобает.

— Продай мне раба, который посмел пленить и пытал меня!

— Забирай так. Хоть и нет твоей заслуги в том, что мои воины сыты, но... Он твой, стратег.

Всем своим напыщенным видом Андроник давал понять, что разговор окончен, и я не стал нервировать его.

Я почти бежал к пленникам. Увидев меня спешащим и прихрамывающим, Авасий и Лид припустили за мной. Стражники смотрели на нас с удивлением, но предпочли не связываться, наверное, всем в войске теперь было известно, что должность у меня выше, чем у Андроника.

Расталкивая пленников номадов я, наконец, добрался до их предводителя. Меня потряхивало от адреналинового передоза и я решил, не медлить со своей местью. Схватил Напита за длинные волосы и опрокинул на землю. Волосы я так и не отпустил, извлек меч и отрубил ему голову. Теперь она будет висеть на шее моего коня и напоминать, что я отомстил своему врагу!

Я посмотрел на друзей. Их вдохновенные лица — счастливы невинным счастьем, и все зрелище не включает в себя ничего отталкивающего: их вождь с отрубленной головой в одной руке и окровавленным мечом в другой — награда за верность и недавние страдания...

Глава 6

Розовые пятна света лежали на темной, освеженной росою земле и время от времени двигались и меняли очертания, когда легкий, утренний ветерок прокрадывался в ветви смоковниц, обступивших ветхую хатку.

До Феодосии оставалось полчаса рысью, если бы мы продолжили путешествие верхом. Для того чтобы оставить под присмотром Лида все наши вещи, по которым любой эллин определит, что мы воины-номады — место подходящее.

Соседей у этого земледельца не оказалось. Судя по тонкой полоске обработанной земли, чернеющей на южном склоне холма его семья невелика, как мал и сам надел. Возможно, крестьянин кормится с сада: фруктовых деревьев тут действительно много. И смоковницы, и груши, и яблони, они растут у лачуги и по всей верхушке холма. Встревоженный нашим появлением грек выбрался из своей хибары. На взгляд я ни за что не угадаю его возраст. Пахарь и в тридцать мог выглядеть старцем. Этот таким и был. Конечно, он не стал возражать против нашего присутствия на его земле. Но скорбный взгляд карих глаз и сжатые кулачки мне о многом сказали: будь его воля он с легкостью и радостью, как и любой пахарь, выпустил бы скифам кишки!

В Пантикапее нам пришлось задержаться, чтобы избавиться от следов побоев и поправить подорванное пытками здоровье. Лид времени напрасно не терял: продал добро, награбленное у купцов в ту ночь, когда горели портовые склады и купил усадьбу у акрополя.

Царя я видел дважды. В первый раз он за выполненное задание одарил меня перстнем с геммой Диониса. Отказываться я не стал, хоть и успел за те дни, что служил казначеем, вынести из сокровищницы килограмм пять украшений. Не для себя, конечно: вспомнил, как Гнур одарил золотом даже меня и решил, заиметь запас подарков для вождей-номадов, которых собираюсь пригласить в поход на меотов. И только это — уже весомая причина, по которой Лид должен остаться в безопасном месте. Кому то ведь нужно охранять наше богатство...

Второй раз я встретился с государем перед самым отъездом. Мы тепло попрощались, Левкон пообещал, что к осени разделается с изменниками и намекнул, что надеется и меня увидеть во главе могучей армии номадов, способной сокрушить всадников Тиргитао.

Еще в столице я тщательно готовился к операции возмездия подлецу Феоклу. Наконец, мы отправились в путь, и первая часть моего плана начала осуществляться.

Прежде, чем выдвинуться к Феодосии, я надел на себя богатый — из хлопка, который привозят в Боспорское царство из далеких стран Востока, эллинский хитон и сандалии из мягкой кожи с сияющими медными заклепками. К широкому поясу, украшенному серебряными накладками, прицепил фракийский меч и пристегнул серебряной булавкой — фибулой к хитону пурпурный плащ — гиматий. Теперь я выгляжу богатым человеком. А, как известно, с таким человеком должен путешествовать раб.

Авасий надел более простую одежду — экзомис31 и коня своего оставил с Лидом. В глазах феодосийских стражников именно он должен выглядеть моим рабом. Через плечо Авасий нацепил вместительную котомку. В ней пока покоилась смена простой одежды для меня и кинжал, завернутый в тряпицу, но в Феодосии мы планировали заполнить ее серебром из клада, прикопанного нами за храмом Аполлона.

Мы уже видели серые стены Феодосии, когда Авасий оступился и подвернул ногу. Его лодыжка тут же опухла и посинела. Если бы не его жажда мести Феоклу, то непременно бы отдал ему лошадь и отправил назад. Однако я сам недавно узнал, что такое зуд мести. И лишить товарища возможности оставить в прошлом все пережитое в рабстве по вине этого эллина я не смог. Вздохнув, решил смириться с вероятностью осложнений. Впрочем, они могли возникнуть только после окончания операции, в успехе которой я не сомневался.

В город мы вошли через западные ворота. Стражники, издалека завидев мой пурпурный гиматий, лишь подтянулись, а увидев брошенную им серебряную монету, еще и прокричали:

— Хайре, Кейсар!

Мы не знали в городе никого, Феокл не в счет, где могли бы остановиться, а ночевать на улице было опасно — это могло вызвать подозрение у той же городской стражи. Я попросил проходившего гражданина указать нам какую-либо гостиницу. Тот с удивлением оглядел человека в красивом эллинском платье, сопровождаемого рабом, и указал дорогу, но потом, повернувшись, долго глядел нам вслед. Мне тут же захотелось спросить его о столь странном поведении, но я лишь пристально на него взглянул и парень ушел. Позже я вспомнил, в какой гостинице нам пришлось ночевать в Мирмекие, и догадался, что уважаемые граждане не посещают гостиниц, ведь там ютятся только рабы, иностранцы и всякие подозрительные лица.

Остро и пряно запахло морем, камнями, высушенными на солнце водорослями, теплой гнилью выброшенной на берег рыбы. Заметив, что сарай и двор одного из поместий по дороге пустует, мы юркнули туда, и я переоделся в обычный шерстяной хитон, а Авасий прицепил к своему поясу кинжал. К гостинице мы спустились уже, как обычные странники.

Во дворе, перед кормушкой, стояло несколько ослов, привязанных к ввинченным в стену кольцам. Человек в изодранной, грязной одежде громко храпел у входа в дом. Широкое пятно света, падавшее через открытую дверь, освещало зловонную груду кухонных отбросов, мусора, глиняных черепков.

Привязав рядом с осликами коня, мы вошли в обширную, низкую комнату с каменными закопченными стенами и грязным, забрызганным вином, покрытым соломой полом.

При тусклом свете сильно коптящей масляной лампы три человека пили вино и, выкрикивая хриплыми голосами, по очереди бросали на стол перед собой из точеного каменного стаканчика костяные кубики. Двое других следили за игрой и жевали хлеб и лук, который держали в руках.