Гемоды не смотрят в небо

— Ну да, попытаемся, — вздыхает Максим. — Кабинетная работа, тоже мне... Спасибо, что поехала.

— Чувствую, если так пойдет и дальше, мне либо совсем уволиться придется, либо возвращаться на работу.

— Так и вернулась бы.

— Тогда у тебя не будет неофициальной прибавки.

Он молчит долго. В зеркало заднего вида мне плохо видно его лицо, приходится обернуться.

— Я это, — Макс мнется, видно: ему неловко, — я как раз спросить хотел: может, выйдешь на месяц другой? Нет, не сейчас, а... Понимаешь, Мариша просила, чтобы я ей помог, когда ребенок родится. Я смогу тогда и с ней побыть, и отпуск не потрачу. Из дома буду помогать, если надо, — и пытается улыбнуться, спрятав за щеку леденец. — Ну как, договорились?

Оно-то все ничего, но слишком я привыкла к тому, что не надо вставать спозаранку, вот как сегодня, не надо отчитываться, куда ты ходишь в течение дня, чем занимаешься. Но и с Максом ссориться не хочется, и место терять. В конце концов, тексты писать я и в Министерстве могу.

— Я подумаю.

Слышу — Макс переводит дыхание: он боялся услышать отказ. Вернее, боялся сказать Маришке о моем отказе.

— Спасибо. И это... включи экран, пожалуйста. Сейчас должны быть новости.

Едем. Диктор — даже в такую рань свежая и бодрая, не то, что некоторые — рассказывает о встречах на высшем уровне, об открытии нового медцентра, о перестрелке в Седовском районе, а потом:

— Как сообщает пресс-служба управления муниципальной полиции, все чаще гемодов похищают для того, чтобы их съесть.

Неужели наконец-то? Макс подается вперед, и мы смотрим, опасаясь пропустить хоть слово.

— Оперативные сотрудники раскрыли несколько подпольных цехов, ведется следствие. А мы обратимся за комментарием к известному правозащитнику Мике Савину.

Камера поворачивается, теперь мы с Максом видим Савина: сегодня он в розовой шведке, улыбается все так же рекламно. Здоровается.

— Ситуация неудивительна, — замечает он. — Удовлетворение базовых человеческих потребностей не может быть запрещено законом. Все, что нам нужно — правовая база! Только тогда гемоды перестанут пропадать, а их хозяевам не придется оббивать пороги страховых компаний! Но о чем можно говорить в этом глубоко закостенелом обществе, где человека оценивают, опираясь на устаревшие стереотипные представления? Хочу напомнить, что поданное нашим фондом обращение...

— Чего это он мелет? — возмущается Макс. — Какие обращения? Какое правовое... Тьфу! Тут же о другом речь! О другом!

Савин, наконец, затыкается, ведущая благодарит его и снова остается в кадре одна:

— Мы надеемся, что компетентные органы предпримут все необходимые меры, чтобы свести на нет ущерб гражданам, чья собственность была похищена и приведена в негодность. А также чтобы предотвратить подобные случаи в дальнейшем. А теперь о погоде...

— И это все? — Максим смотрит круглыми глазами. — И это, мать их, все?

Тянется, протискивается между передними креслами, зло тыкает кнопку. Экран гаснет, и Макс тяжело плюхается на место.

А я думаю о том, что Векшин, наверное, тоже видел этот выпуск. Но звонить ему сейчас не стоит: все равно не возьмет трубку — ему есть, что сказать, но теми словами, которыми он не станет говорить при мне.

* * *

— Ну, наконец-то! — маман в кои-то веки сама открывает мне дверь и разочарованно поглядывает за мою спину. — А ты чего сама? Я думала...

— Сейчас подъедут.

Ксо я нахожу на кухне: стоит у шкафчиков, вытянувшись стрункой за закрытой дверью. В старой отцовской рубашке в клетку и потертых серых джинсах. Белые волосы собраны в пучок. На месте одного глаза — черная яма.

— Тебе больно?

— Да, — отвечает Ксо.

— Лекарства какие-то пил?

— Нет. В отсутствие инструкций от гарантийно-ремонтной службы мне запрещено принимать лекарственные препараты без крайней необходимости.

— Хоть обезболивающее.

— Да зачем ему лекарства? — маман заглядывает в кухню, охает за моей спиной. — Марта, ну что ты! Какие лекарства? Если в гарантийке узнают, скажут: вы его таблетками накормили, вы теперь и ремонтируйте!

— В этом нет необходимости, я в состоянии потерпеть, — подтверждает гемод.

Конечно же, Ксо увозят: требуется операция, пару дней матери придется пожить самой.

И, конечно же, лечить его будут за мои деньги. А значит, предложение Макса вернуться на работу становится почти заманчивым: зарплата министерская невелика, но на ремонт гемода как раз хватит.

— За что ты его? — спрашиваю, когда синий фургон с надписью "ООО "Гемод" скрывается на соседней улице.

— Я? — наигранно возмущается маман. — Да что ты! Я бы никогда!

Мы стоим на крыльце. Клумбы, разбитые Ксо по обе стороны от дорожки, горят хризантемами. Сорванные ветром зелено-золотые листья медленно кружатся, падают на свежую газонную траву и прямо на цветы. В воздухе ощутимо пахнет осенью.

"Нам несказанно повезло жить во время великих открытий. Время, в котором, возможно, будут побеждены болезни и найдены рецепты долголетия, о котором раньше можно было лишь мечтать! Генная инженерия открывает столько дверей! А люди вроде вас цепляются за устаревшие понятия морали, применяя их к искусственным созданиям, имеющим, если разобраться, не так много общего с человеком! Именно такие, как вы, и тормозят применение разработок и методов, которые уже могли бы спасать жизни. Сотни, тысячи жизней!"

Из комментариев в блоге П.П., анонимно

Глава 5

— Приветики! — на этот раз Лидка почти вовремя. Она в легком пальтишке и джинсах-скинни. Сменила туфли с каблуками на новенькие лоферы. И шарф накрутила объемный. Подготовилась, в общем. — Хорошо, что ты позвонила, а то забегалась совсем!

Вывеска "Черной рыбы" зловеще поблескивает на кирпичной стене. Чтобы не проводить вечер в пролистывании новостей, надеясь увидеть хоть что-то обнадеживающее, я решила прийти сюда. Сегодняшняя тема встречи: "Право на уникальность". Вполне в духе Савина.

Уйдя от матери, я долго еще гуляла по району, пила кофе, сидя на скамеечке в парке, не сдаваясь холоду, наблюдая, как облетают листья. Раньше я думала, что только в СМИ скажут о подпольных цехах — все изменится. Нет, не глобально: ВСЁ. Но люди поймут, что происходит что-то неправильное, неестественное для человека, будет хоть какой-то резонанс! Однако, время от времени пролистывая новости на виртуальном экране, я увидела пару ссылок на утреннее интервью Савина и больше ни-че-го.

Наивно было ожидать изменений сразу, но после того, как Макс выключил экран в машине, я поняла вдруг: а перемен не будет. Вернее, они будут совершенно не в ту сторону, в какую логично предположить.

Дискуссия "Право на уникальность" собрала еще больше людей, чем предыдущая. И все они, словно вопреки теме, кажутся мне похожими. Их "уникальность" явная, подчеркнутая. У кого-то очки в массивной оправе, как у Иванны — может, это теперь модно? Кто-то иллюстрирует понятие многослойности. Есть уже знакомая мне девушка, завернутая по уши в шарф, и есть лысеющий мужчина с очень похожим нагромождением вокруг шеи. Парень в рубашке с попугайчиками под бордовый брючный костюм — ладно, весело зато. Девушка, обвешанная перышками, ленточками, амулетами. В каждом находится что-то этакое, что заставляет присматриваться, пытаться понять: как, зачем он это напялил? Ну ладно: разгадать тайну уникальной личности, скрывающейся под этими шарфами-ленточками-попугайчиками.

Лидка тоже в шарфе теперь — не снимает его, поправляет то и дело. На этот раз она одета почти "как надо", только все равно отличается: слишком женственная, слишком яркая с красной помадой, длинными ногтями и сочным оттенком идеально уложенных локонов.

Она отхватывает стульчик, а я устраиваюсь на каремате: удобно и место хорошее — можно разглядывать всех, оставаясь наименее заметной. Подозреваю, я тоже выгляжу инородно. Слишком нормально. Скучно. И без восторженности во взгляде, которая полагается тем, кто еще не познал дзен шарфов и попугайчиков.

— Наш сегодняшний гость, — объявляет Иванна, когда все расселись и притихли, — Валерий Читков, друг и помощник Мики Савина, которого вы наверняка все знаете. А те, кто был у нас в прошлый раз, даже лично познакомились.

Очень жаль, что не Савин, очень жаль. В этот раз я задала бы ему несколько вопросов!

Тощий мужчина в светлом костюме, дополненном нежно-сиреневой — как у Савина прямо! — рубашечкой, поднимается с кресла, кланяется вроде как в шутку. У него бесцветные глаза, подвыпученные, словно у рыбы, и козлиная бородка. С таким набором можно позволить себе ходить без шарфа.

— Очень рад, что сегодня здесь столько интересных людей, — гость ухитряется одновременно и говорить, и широко улыбаться. — Как вы, наверное, знаете, благотворительный фонд "Соцветие" в настоящее время занят проектом, который напрямую связан с темой нашей встречи! Уникальность, — он поднимает указательный палец. — Уникальность — один из главных признаков человека, развитой и полноценной личности. И проявляться она может в чем угодно — внешности, манере одеваться, привычках и вкусах. Право на уникальность — одно из основных прав человека! — Читков обводит собравшихся многозначительным взглядом и, удовлетворенный увиденным, откидывается на спинку кресла. — Давайте сегодня поговорим о том, что выделяет каждого из нас из серой массы. Предлагаю для обсуждения такой вопрос: в чем выражается ваша уникальность?

По мне, правильней спросить сперва, что каждый понимает под уникальностью. Но чтобы понимать — это еще думать надо. Мало ли, в каком направлении пойдут мысли, и до чего народ додумается? Пусть лучше сразу выражает.

И, словно стремясь не обмануть моих ожиданий, многие говорят именно об одежде, в лучшем случае — о музыке, которая нравится, или каких-то других предпочтениях. Даже Лидка. Одна девочка признается, что пишет песни — это самый краткий и содержательный ответ.

Разговор плавно переходит на сексуальные предпочтения, экстравагантное поведение.

— Каждая личность имеет право на самовыражение. — Собравшиеся слушают Читкова, некоторые делают пометки в блокнотах. Лидка раскладывает на коленях записную книжку в изящном переплете, порхает над страницами ядовито-розовый пушистик на кончике ее авторучки. — Не ограничивайте себя! Не сдерживайте своих желаний! — Большеротый парень, которого я видела в прошлый раз, подается вперед и кивает на каждую фразу. — Поиск себя — ответственная ежедневная работа. Стремитесь попробовать все! И помните: вы ограничены лишь теми рамками, которые ставите себе сами.

Поднимаю руку, жду, пока на меня обратят внимание.

— Да, Марта, — улыбается Иванна.

— У меня вопрос. Вы считаете, общество обязано предоставить безграничные возможности для самовыражения?

— В пределах разумного, конечно же, — отвечает Читков. — Преступники тоже самовыражаются, но о крайних случаях мы не говорим.

— То есть, если не нарушать закон, можно все?

Читков с Иванной переглядываются.

— А почему нет? — пожимает плечами Иванна.

— Сейчас ваша организация, фонд "Соцветие", — говорить, глядя на них снизу вверх, мне неудобно, и я поднимаюсь на ноги, — занимается вопросом гемодов. Насколько я могу судить из интервью вашего коллеги, Мики Савина, вы выступаете за то, чтобы всякие признаки отношения к гемодам как к людям были упразднены.

— Прошу прощения, — встревает Иванна, — но гемоды — не люди.

Прямо как Рик. Согласно заложенной программе.

— Физиология идентична, как вы знаете. И, если бы не дизайн, мы бы вряд ли сходу отличили гемода от человека.

Похоже, никто не ожидал, что разговор пойдет в таком русле. Что из проповеди с согласным киванием и поддакиванием превратится в дискуссию. Несколько человек несмело тянут руки. Девушка в объемном шарфе хмурится и так втягивает голову в плечи, что ее лицо почти совсем скрывается за складками ткани. Иванна вертит в пальцах маркер. Лидка смотрит на меня с испугом, на побледневшем лице яркие губы и глаза кажутся нарисованными.

— Рассматривать вопрос лишь с физиологической стороны было бы неверно, — Читков до сих пор улыбается, и его улыбка фальшивей, чем у Рика. — Скажите, Марта, вы видите в них людей?

— Вопрос не в том, что или кого вижу в них я. Вопрос в том, что или кого видят те, кто их калечит. — Я вспоминаю розовое от ожога лицо в бликах от блесток. Вспоминаю Ксо с негарантийным повреждением — выбитым глазом. — Что или кого видят те, кто их убивает. И те... — Замолкаю на секунду, подыскивая нужные слова, которые не звучали бы столь чудовищно. Вспоминаю последний цех, голову в холодильнике. Другие, мягкие слова не находятся: — И те, кто их ест.

Поднятые руки тех, кто хотел возразить мне, замирают. Жалко нарушать эту тишину. Хочется надеяться, что сейчас вот эти все — и в шарфиках, и в рубашках с попугайчиками, и обычные ребята, забредшие в интересное место на интересную тему — что сейчас они думают. Дружно думают над чудовищностью происходящего, которую так ловко спрятали в новостях, выдав вместо сводок Савина, осуждающего несовершенные законы.

— Давайте так, — Иванна поправляет очки. — Мы знаем, что гемоды — это искусственные организмы, созданные человеком для удовлетворения разнообразных потребностей. И связанные с этим вопросы еще недостаточно урегулированы...

Коммуникатор пищит, я хочу сбросить, но вижу, что от Макса.

— Прошу прощения, срочный звонок, — и нажимаю "принять".

— У нас вызов, — говорит Макс. — Поедешь?

— Я в "Черной рыбе". Выйду к метро, выезжайте.

Вот так, стоит ненадолго забыться...

Автомобили снуют по проспекту, люди проходят мимо. Много их сегодня. Ах, да — пятница ведь!

Стою под деревом, не опасаясь остаться незамеченной: Рик разглядит. Ближайший фонарь моргает нервно — перегорит скоро. Промозгло. Погода испортилась. А может, это я изнутри мерзну от предчувствия всего, что увижу. И от страха, что в этот раз жертвой может оказаться не кто-то из пропавших двадцати шести, а опытный образец А-46. Или А-47, 48... сколько их там на самом деле?

Министерская машина останавливается у бордюра. Запрыгиваю на боковое.

— Что там? Опять?

К счастью, на этот раз — нелегальные рабочие. Четверо отощавших, серых от усталости и недосыпа, но послушных, как телята, гемодов.

— Как их достали — мы еще разберемся, — участковый деловито поправляет фуражку. — Их тут вместо стройбригады: работают быстро, все на совесть делают, да еще и лишнего не сболтнут. Они это... немые все. Их же починят? Или за письменный доклад посадить?

Гемоды стоят, сутулясь, покачиваясь, и смотрят прямо перед собой: глаза на бледных лицах как угольки, поредевшие волосы, тяжелые от грязи, висят сосульками.

— Позвоню в корпорацию, им нужна медицинская помощь. Потом допросите.

— Да ладно, — отмахивается участковый. — Им-то что? Жалеете, что ли? Они ж все равно... не люди.

— А мы?

* * *

Хорошо, что у меня нет выходных, в общепринятом смысле: не так обидно за испорченную пятницу. Дома тихо и привычно спокойно. Если не включать свет, можно долго смотреть на небо, различая переливы оттенков: синий, серый, фиолетовый, голубоватые прожилки, вкрапления бирюзы. Но сейчас мне не хочется сидеть в темноте, освещение включено на максимум, и за окнами — чернильная тьма.