Вельд крутанул головой — прямые волосы на мгновение вытянулись черными иглами, глаза сверкнули против света сапфирами. Красотой поражал Вельд, чистой красотой генетического модификанта. В основной массе давно перемешавшегося человечества таких почти не встречалось. И подумал Тим, что подходит первокурснику имя Степной Пожар. Удачно выбрали культуру неизвестные предки Вельда, когда поняли, что не улететь им никуда больше — где упал, там и живи теперь...
— Не знаю, — вздохнул вождь апачей, — кто передает и кому. Видел. Картинка четкая. Их фотонник — ну, игла с зеркалом, у нас такие строили во Вторую Эпоху — почему-то погиб. Куски разлетались, как от внутреннего взрыва. Шар на самом деле спасательный. А уже наша авария началась вообще с того, что шарик притянуло на гравиструну бублика. В смысле — тороидального чужака. А уже потом их обоих — на нашу струну. И мы их перечеркнули, как нолик палочкой.
— А что еще видел?
— Они сделаны для долгих перелетов. Бессмертные космонавты. У них в крови циркулирует полный набор. Как регенерин, только вечный. Нанофабрика, сигнатура-паспорт, лекарство. Кому ни влей крови, тот вылечится. Если, конечно, не будет измочален чересчур сильно.
— Андрей, а это вообще насколько реально? У нас бессмертие только кибернетическое...
— Не жалуюсь, — буркнул наставник Михаил Степанович, выбравший пожизненное воплощение в учебный корабль “Кентавр”. — Но другой путь интересен тоже.
Доктор задумчиво пошевелил пальцами в воздухе:
— Гомеостаз на первый взгляд не такая сложная вещь. Меняем устаревшие клетки, чиним выбитые радиацией куски ДНК, чистим свободные радикалы, давим бесконтрольное размножение раковых клеток, дополняем до необходимого теломеразу — чтобы клетка могла делиться не строго установленное число раз, а сколько надо... Дьявол, как всегда, в деталях. Как отличить раковую клетку от обычной, к примеру? Где хранить образец ДНК, чтобы по его подобию лечить мутации? Что вообще считать мутацией? Как пройти белковую оболочку клетки? Что делать, чтобы нанороботы не раздражали рецепторы? Откуда самих нанороботов получать — в печени производить, как производится кровь?
Тим из всего этого понял одно:
— А что, его кровь может помочь Инге?
— Он живой! — Вельд от возмущения едва не вывалился из экрана.
— С чего ты взял, что мы будем его насухо выкачивать? — воодушевленный доктор уже послал сообщение Хейл, вызвал целых четыре экрана, и вовсю крутил на них стереометрические модели белков:
— Мне бы два-три грамма на анализ, чтобы слепить такой же комплекс для Инги, вот и все.
— А давайте у него самого спросим, — Тим посмотрел на Михаила Степановича. Тот задумался:
— Как?
Посреди комнаты беззвучно вспучился лиловый овал высотой с кошку.
— Общую тревогу, разгоню всех подальше отсюда, — наставник без лишних эффектов пропал, остался привычный голос корабельного интеллекта. — Лучше, чтобы меня тоже пока не видели.
Овал зашипел, сделался выше и потом еще выше. Доктор и капитан влезли в силовые пояса, включили скафандры. Вельд, не уходя со связи, тоже влез в пояс и тоже поднял силовое поле.
Тим запросил сводку — фон излучений оставался в норме, лиловый овал пока не выдавал ничего пугающего.
— Андрей, твой барраж его не видел?
— Да он и защиту напрямик прошел... Портал?
— Почему бы и нет. Если мы скользим по струне, то из точки пересечения нескольких струн, вероятно, можно в произвольное место прыгать.
Вспыхивали голограммы, посреди комнаты словно бы возникал экипаж “Кентавра” — уже в защитных глухих комбинезонах, облитых мерцающей пленкой силового поля, увешанных инструментами, как положено по тревоге. Капитан Тим принимал доклады о готовности.
Суэйн с холодной планеты Гетайр, пилот атмосферного челнока, задача — практиковаться в астронавигации. Глаза синие, волосы русые, лицо круглое, кожа черная. Телосложение хрупкое, рост на голову ниже привычного.
Второй пилот — Наринг — наоборот, сложением как античная скульптура. Волосы пригладил светло-соломенные, глаза имел карие, а кожу солнечно-золотистую, почти как у доктора.
Сам доктор успел обогнуть непонятное явление, выскочил в дверь и побежал в медотсек, где должен быть находиться по тревоге.
На связи проявились “двое молчаливых”. Системщик Мавераннахр, для своих попросту Мавр. Волосы рыжие, глаза зеленые, рост средний. Зато ум выдающийся, а уж про хитрость страшно подумать. И черноглазая, невысокая, крутобедрая Хейл с Проциона, корабельный биолог.
Кивнув ей, Тим привычно посмотрел на место навигатора, где всегда появлялась Инга — платиновые волосы, зеленые глаза, душа компании. Как она сама говорила: “А что мне остается? Блистать и поражать, куда денешься.” Сейчас Инга лежала в медблоке, и пока что не просматривалось никакой надежды ей помочь.
Лиловый овал сделался в рост человека, моргнул и пропал. Полностью игнорируя силовое поле, переборки, двери, защитный барраж, прямо в капитанской каюте возник инопланетник. Точнее — возник скафандр, по конструкции похожий на капсулу медицинского отсека. Обтекаемое нечто, висящее над полом. “А внутри такой барашек, какого ты хочешь”. Тим даже расстроился: тут представители почти всех человеческих планет собрались, исторический момент. А увидят металлопластовое яйцо — может, это вообще зонд-робот. Если принципы движения скрестившихся кораблей настолько схожи, отчего бы окну контакта и не сойтись еще теснее? Нет же, капсула. Даже не тяжелый скафандр высшей защиты. У них настолько другая атмосфера? Микрофлора наверняка отличается, но это ожидалось и поэтому не огорчительно... Если они настолько разные, то как будет с языком?
С языком оказалось на удивление просто. Не то искуственные интеллекты обоих кораблей синхронизировались, не то инопланетяне с самого начала наблюдали за людьми успешнее — но на поверхности светло-соломенной капсулы появились черные буквы, составившие полностью понятные Тиму строки.
“у нас тут шарик пропал
следы ведут к вам
верните пожалуйста”
* * *
— Верните, пожалуйста, мой планшет.
Лежер протянул начальнику устройство и шумно зевнул.
— Надолго я выпал?
— Минут сорок. Вы даже не заметили, как Пьер принес билеты.
— Шеф, но как промывает мозг!
— Дочитали до конца?
— Да.
— И как вам?
— Ну... Сюжет не буду пересказывать, но как-то странно на полуслове прервано.
Комиссар де Бриак поморщился:
— Опять открытый финал... Дескать, придумайте сами конец истории.
— Но разве читатель придумает плохой финал? Выбор из одного! Автор мог бы не кокетничать, сразу написать, что все закончилось хорошо.
— И критики тут же заверещали бы, что все неправдоподобно, слащаво, что автор подыгрывает героям, а вот правда жизни другая... Автор схитрил и выложил коробочку с таким барашком, которого каждый в силах додумать себе сам.
— Вы дочитали почти до конца?
— То есть?
— В рассказе точно такая же цитата из “Маленького принца”, про барашка... Шеф, так вы не любите открытый финал?
— Не то, чтобы не люблю. Но мне кажется, что только задать вопрос и сделать умное лицо недостаточно. Вот вы, Лежер, станете ли приходить к начальнику только с вопросом, не имея хотя бы завалящего предложения по делу?
Лежер подумал и сказал:
— Шеф, а разве автор для читателя — подчиненный, который обязан решить проблему, дать рецепт, указать путь?
Комиссар моргнул:
— Даже не задумывался. Вот что значит профдеформация.
— Теперь я понимаю, зачем вы читаете. Отвлечься от нашей специфики.
— Не только, Альберт. Не только. Есть отпечатки пальцев... — де Бриак посмотрел на собственный чистый стол и старательно прижал к нему сперва четыре пальца, потом отдельно большой. Как будто прокатывал по дактилоскопу. На гладком пластике даже слабый свет из окна четко проявил рисунок всех пяти подушечек.
— А есть отпечатки мечты.
Усмехнулся:
— Не то, чтобы прямо так вот есть. Просто никаких иных зацепок нет. Альберт!
— Комиссар?
— Отныне каждый четверг вы докладываете мне сводку по какому-либо из наиболее крупных неформальных движений. Я распорядился, вам предоставят вход на любые сайты, сделают копии с любой бумаги. Не знаю, кто или что стоит за нашим делом. Но я не верю, что молодежь задумала и реализует это все самостоятельно. Тень мечты, Лежер. И наш фигурант в этой тени...
Комиссар подхватил с пола тощий дипломат с кодовым замком.
— Однако, не пора ли нам в аэропорт?
— Еще добрых два часа.
— Я хочу по пути заглянуть домой.
* * *
Домой Змей позвонил из флаера, перед посадкой. Мама привычно заворчала, что снова поздно явится, дома не ночует, вовсе от рук отбился. На заднем плане раздался голос папы: “Дай ты уже парню нормально потрахаться без нас!” Парень хмыкнул и подумал: “Папа, ты даже не представляешь как мы сейчас будем трахаться, а главное — с чем!”
* * *
— С чем пожаловал?
Низкое красное солнце в окне, между девятиэтажками. Тень черным крестом, стол перед Легатом разбит на неравные части. В одну клетку попал спящий ноутбук, в другую стопка бумаг с подставкой и авторучками, в третью — затрепанная донельзя рабочая тетрадь Змея. В четвертой клетке неодобрительно блестит полированное темное дерево. За этим столом когда-то сидели большие начальники, определявшие судьбу города — а теперь мальчишка-посетитель в потертой ковбойке с джинсами, да хозяин кабинета, хоть и в безукоризненном костюме, но не намного старше гостя.
Визитер перевернул слипшиеся по уголкам страницы:
— Продано две тысячи сто сорок билетов, общая выручка, соответственно...
Легат поднял руку — сползший рукав пиджака открыл манжеты хрустящей белизны:
— Пока ты летел, я счет проверил, сумму знаю. Шестьдесят.
— Семьдесят. — Змей закрыл записи, двинул их под полосу тени, как под резинку.
— Да и х...й с тобой, — внезапно без торга согласился Легат. — Бери семьдесят процентов, но только скажи, чего ты в самом деле хочешь из меня выдурить.
Змей готовил ответы под совсем другие вопросы, и теперь захлопал глазами. Солнце все ниже, светлые обои по стенам кабинета уже откровенно рыжего, закатного цвета. И даже лицо президента на портрете приобрело степной загар, сделалось откровенно киргизским.
— Ответ на этот вопрос... — Змей постучал пальцами по своей тетрадке, — сильно зависит от вашего настоящего желания, Сергей Павлович.
— Да называй ты меня Легатом, уж свою-то кличку я знаю. И говори проще. Какие церемонии при дележе отката, в конце-то концов!
Змей на показное панибратство не купился:
— Привык, Сергей Павлович. Родителя какого-нибудь не назову с отчеством — индюком надувается... А все же, чего вы на самом деле от нас хотите? Что мы, не видим, насколько большие деньги город вкладывает в наш “Факел”?
Легат поднялся из-за стола, подошел к окну. Загородил красное солнце, убил багровые блики в остеклении шкафа.
— Змей, а почему бы мне в самом деле не хотеть? Я старше тебя всего лет на десять. Знаешь ведь шутку про радиоуправляемый вертолет?
— Не доиграли в детстве?
— В моем детстве, Змей, не существовало ни единого такого клуба. Я мог пойти “на районе” бухать с пацанами — или в сеть провалиться с головой. Или-или. А такого, чтобы единомышленники — но живые, а не виртуальные! — именно вот и не нашлось.
Тени уже перебрались на беленый потолок. Пахнуло нагретой в принтере бумагой, краской, синтетическим ковром и химией из мебельного клея; за окном выдыхал тепло нагретый камень — и потому Змей не предложил открыть створки. Не полегчает.
Легат повернулся: черный ферзь в красной клетке окна.
— А почему нам объедки, Змей? Да, я много хочу — и у меня много будет! Мой интерес — карьера. Твой интерес — клуб. Уж точно не хуже “Каравеллы”. Почему нет? Никто ж не мешает на меня донос написать, если вам так уж припекает откатывать мне с выручки.
