Уитанни не стала спорить, но очень скоро я убедился, что она была права. Спускаясь по глубокому снегу с холма в долину, я увидел впереди на дороге какие-то темные продолговатые пятна. Когда мы подошли ближе, то увидели торчащие из сугроба у обочины дороги почерневшие и обглоданные кем-то человеческие руки и ноги.

— Тааааак, — протянул я и полез в сумку за флягой, чтобы выпить и избавиться от охватившего меня неприятного озноба. — И что это все значит?

Очень быстро я разбросал руками рыхлый снег, засыпавший трупы, и увидел пять тел, лежавших в ряд. Трое стариков, двое мужчин и женщина, и двое детей — девочка лет семи и совсем еще крошечный младенец-мальчик. Все они, кроме завернутого в рогожу младенца, были совершенно голыми — кто-то снял с них всю одежду. Смотреть в их застывшие искаженные лица без содрогания было невозможно.

— Господи ты Боже! — выдохнул я. Ноги у меня разом ослабли, захотелось сесть, но я подумал, что если сейчас сяду, то встать уже не смогу. — Это еще что такое?

На телах не было ран или увечий, кроме следов звериных зубов и птичьих клювов. Мертвецы выглядели истощенными до предела — кожа да кости, ребра торчат так, что едва не прорывают посиневшую тонкую кожу. Яснее ясного, что несчастные просто замерзли. И кто-то забрал с покойников одежду. Или же их намеренно выгнали на мороз голыми? Похоже, ответ на эту страшную загадку следует искать впереди, на ферме.

Вблизи хутор выглядел необитаемым и давно заброшенным — забор покосился, крыша избы завалилась набок, в соломенной кровле зияли огромные дыры. Окна были заколочены досками.

— Аей, — сказала шепотом Уитанни, показав на дом. — Уитанни фарр тира драннак ваиррр.

— Люди? В доме есть люди? — Признаться, я ожидал услышать что-то подобное. — Отлично, сейчас познакомимся с ними.

Дверь избы, низкая и сколоченная из неструганных досок, была заперта изнутри. Я несколько раз ударил в нее посохом, но внутри было тихо. Если бы не слова Уитанни, я бы усомнился, что в избе кто-то прячется. Но гаттьена не могла ошибаться.

Видимо, моя настойчивость возымела эффект. Я услышал тихие осторожные шаги за дверью, а потом испуганный женский голос спросил, кто стучит.

— Откройте, — сказал я. — Я знахарь, иду в Роэн-Блайн. Не бойтесь, я не причиню вам никакого вреда.

— Знахарь? — Я услышал громкий вздох. — Двенадцать Вечных, вы знахарь?

— Да, именно так. Откройте же!

Внутри началась какая-то возня, дверь дрогнула, послышался стук — видимо, сидельцы приперли дверь изнутри чем-то тяжелым. Потом дверь открылась, и я увидел грязную, закутанную в невообразимое тряпье женщину с больным исхудавшим лицом и расширенными, окруженными темными кругами глазами.

— Господин знахарь! — Женщина всплеснула руками, лицо ее задергалось, на глазах заблестели слезы. — Боги, да вас сама судьба нам послала. Входите же!

Мы с Уитанни вошли в зловонный полумрак, который едва рассеивал свет костра в очаге посреди дома. Вокруг костра сидело пять человек, одетые в лохмотья — мужчина, две женщины и два ребенка, мальчик и девочка. Увидев меня, они встали и начали униженно кланяться.

Разглядывая их, я заметил еще одного обитателя странного дома — он лежал за костром на досках, покрытых соломой. Проникшая в избу следом за мной и Уитанни волна холодного воздуха достигла лежащего, и он начал надрывно кашлять. Видимо, этот человек был болен.

— Кто вы? — спросил я, понимая, что сейчас услышу что-нибудь нехорошее.

— Мы из Ланли, господин знахарь, — ответила та самая женщина, что пустила нас в дом. — Деревня есть такая... была.

— Была?

Женщина не ответила. Прочие тоже молчали, старались не глядеть мне в глаза.

— Послушайте, — сказал я, — я нашел на дороге несколько мертвецов. Они лежат там, выше по склону. Их раздели и бросили умирать на морозе. Там есть даже младенец. Может, объясните мне, что за хрень тут творится?

— Господин, господин! — Старший из мужчин, мрачно сверкнув глазами, шагнул ко мне. — Клянусь, мы не виноваты в том, что они умерли. А одежду мы забрали, признаю, но уже потом, когда бедняги умерли. Им она не нужна, а нам надо выжить.

— Что с вами случилось?

— Я бы не хотел об этом говорить, господин знахарь, — совсем уж недружелюбно ответил мужчина. — Ни к чему вам, господам хорошим, знать о наших простецких горестях.

— Жаль, что вы не хотите рассказать мне правду, — я шагнул к лежавшему на соломе человеку, присел, коснулся его лба. Это был юноша лет двадцати, и он был в сильном жару. — Он что, болен?

— Это мой сын Жано, — всхлипнула женщина, открывшая нам дверь. — Он простудился.

— Немудрено, — ответил я, порадовавшись, что этому мальчику я наверняка смогу помочь. — Простудился, так вылечим.

— Погоди, господин хороший, — мрачный мужчина навис надо мной, как скала, готовая обрушиться мне на голову. — Платить у нас нечем.

— Матис, что ты говоришь? — воскликнула женщина.

— Я к тому, что лекари без платы вошь с головы не снимут, — заявил мужчина. — Нечем нам платить, господин хороший.

— А кто сказал, что я плату возьму? — ответил я. — Нечем, так нечем, не больно и хотелось. А парню помочь надо, он горит у вас весь.

— Это...это ты правду говоришь? — Матис схватил меня за локоть. — Ты ему поможешь?

— Чем смогу, помогу. И твоего позволения не спрошу, приятель.

— Я...ты прости меня, господин. — В колеблющемся свете костра я мог видеть, как побледнело лицо мужчины. — Я ведь...

Жано вновь закашлялся. Кашель был сухой, лающий, нехороший, и хоть я медик еще тот, но почти не сомневался, что у парнишки самая настоящая пневмония. Да и еще и жар такой, что хоть чайник на лоб ставь.

Для отвода глаз я вытащил флягу с самогоном, налил несколько капель в крышку, а сам аккуратненько положил свой посох на землю так, чтобы окованный золотом конец посоха коснулся тела парня. Приподняв голову больного, я влил ему в рот самогон, отчего Жано вновь начал кашлять. Подмигнув Уитанни, я завинтил пробку, убрал флягу в сумку и сказал:

— Ну вот, теперь подождем немного. Так кто же вы такие?

— Мы из Ланли, господин.

— Это я уже слышал. Вас что, вальгардцы разорили?

— Нет, овцы.

— Овцы? Ты сказал — овцы?

— Это все затея нашего высокого лорда Хинтена, господин лекарь. Осенью, когда закончился сбор оброка, он сказал нам, что мы ленивые свиньи, и что денег с оброка ему не хватит даже не булавки к камзолу. А посему принял он решение — все наши участки, пашни и огороды забрать под пастбище. Его управитель заказал брегендским торговцам доставить в поместье высокого лорда тонокорунных овец. Целое стадо. А высокий лорд Хинтен сказал нам, что оставит из всех своих вилланов только двести душ, чтобы они у него работали на этой... как ее... мухоктуре.

— Мануфактуре? — поправил я. — А остальные?

— Остальным велено было убираться с земель высокого лорда, — ответил Матис: губы у него дергались, глаза блестели. — Восемьдесят девять семей было в Ланли, всех высокий лорд велел выгнать. Пришли его солдаты и заставили нас уходить подобру-поздорову.

— И куда?

— А этого нам никто не сказал, господин хороший. Куда хошь, туда ступай. Мир — он большой, всегда найдется две сажени земли на могилку взрослому и сажень для ребятенка. Так нам высокий лорд Хинтен сказал, чтоб ему... Вот и ушли мы, на зиму глядя. Кто куда. Оставаться в Брутхайме мы не могли.

— Это почему?

— А закон теперь такой вышел. Без земли и без хозяина нет крестьянина. Все, у кого земли нет, либо в армию Вальгарда должны идтить, либо на принудительные работы наниматься, а коль откажешься, так сразу вне закона тебя объявют. А для тех, кого вне закона объявили, дорожка одна — на шибеницу.

— Это твоя семья? — Я показал на людей, продолжавших безучастно сидеть у огня.

— Моя. Все, кто выжили по дороге.

— А те, наверху?

— Дядька мой, сосед Филас с женой, их внучка Шарлин, — тут Матис сделал паузу, чтобы овладеть своими эмоциями. — И самый младший мой, Тома. Так мы их и оставили на дороге. Хоронить сил не было. Не дошли они самую малость.

Мне было нечего сказать. И еще — этот мрачный крестьянин, с таким стоическим спокойствием рассказывающий мне историю уничтожения своей родной деревни и гибели своих близких, добавил очень важный штрих к картине происходящего. Итак, сначала мы имели варваров-завоевателей и обращенное в рабство местное население. Потом в Элодриане появились классические феодальные отношения. Совсем недавно я узнал, что тут начали применять огнестрельное оружие. А теперь мне говорят, что местные лорды начали то, что в школьном учебнике истории называлось загадочным словом "огораживания". Ту самую штуку, с которой когда-то в Англии началась эпоха капитализма. Вот так-то, Дух разрушения принимает все новые и новые обличия. Новый Элодриан вступил в период первоначального накопления капитала. История моего мира повторяется здесь, причем события развиваются с устрашающей быстротой. Очень бы хотелось ошибиться, но, похоже, такими темпами скоро дойдет черед и до пулеметов, броненосцев, концентрационных лагерей и газовых камер...

— Мама! — вдруг подал голос лежавший на соломе Жано.

Женщина немедленно бросилась к нему, обхватила, прижала к себе, и я услышал ее плач. Матис тоже бросился к сыну, прочие поскакивали на ноги и окружили нас плотным кольцом. Подняв посох, я как бы мимоходом пощупал лоб парнишки — он был холодный и в испарине. И мне стало так радостно на душе, даже словами не передать.

— Чародей! — воскликнула женщина, глядя на меня восторженными глазами. — Волшебник! Да мы за тебя, господин лекарь...

Мне почему-то было неприятно слышать эти излияния благодарности. В сущности, я ничего сам не сделал. Это магия исцелила парня, а не я. Уитанни поняла мои чувства и так громко и зловеще зашипела, что женщина сразу замолчала и испуганно уставилась на нас, продолжая прижимать к груди сына.

— Мальчик выздоровеет, — сказал я, чувствуя на себе внимательные взгляды этих людей. — Что будете дальше делать?

— В Саратхан пойдем, — ответил за всех Матис. — К ши пойдем. Лучше быть рабами у ши, чем у этих сволочей.

— У ши нет рабов. Запомните это. Они вам не враги. Все, что про ши говорят вальгардцы и Орден — гнусная ложь. Так что правильные у вас планы. Идите в Саратхан.

— А ты, господин лекарь, идешь в Брутхайму?

— Да.

— Не шел бы ты туда. Там сейчас горе и смерть кругом.

— Я должен.

— Горевать мы будем, если такого человека убьют, — сказал Матис. — Святой ты человек, господин лекарь, убогих пожалел. Век у тебя в неоплатном долгу будем.

— Да уж, не забудь про этот долг. И я себе на посохе зарубку сделаю, чтобы не забыть. Но только ты долг можешь сразу мне вернуть, да еще с процентами. Позволь нам с компаньонкой моей погреться тут немного, — сказав это, я сел у огня и протянул к пламени руки. — Холодновато снаружи, да и устали мы. Пустишь на ночлег? А я с вами едой поделюсь.

Матис только поклонился. Я видел, что он потрясен, но подтрунивать над беднягой не стал.

— Ну, вот и ладушки, — сказал я. — Соломы тут много, как-нибудь разместимся. Не "Хилтон", конечно, но получше будет, чем в лесу. Да, Уитанни? Организуешь нам что-нибудь пожевать?

— Йенн, ллеу найар, — ответила моя киса, и это означало, что ничего не имеет против моего предложения.

Глава пятая

Уитанни вернулась быстрее, чем я ожидал, еще до того, как совсем стемнело — и принесла двух зайцев, которыми немедленно занялись женщины. Лица крестьян сразу повеселели, предвкушение сытного ужина захватило их полностью. Даже сумрачный Матис, казалось, растаял, наблюдая, как женщины обдирают и потрошат заячьи тушки, стремясь побыстрее приготовить из них жаркое. А еще он был удивлен.

— Как же ты смогла поймать зайцев голыми руками? — спросил он Уитанни.

Моя киса ничего не ответила, только состроила очаровательную лукавую гримаску. Чтобы у Матиса не возникло ненужных подозрений, я решил пояснить, что и как.

— Уитанни полукровка, — сказал я. — Ее отец был ши, а мать крейонкой. Оттого дар охотника у нее в крови.

— И все равно чудно, — Матис покачал головой.

— Скажи мне, Матис, — обратился я к крестьянину, — вам кто-нибудь встречался по дороге?

— А как же, видели, господин лекарь. Наемников видели. Столкнулись с ними у Забытой делянки, это полдня пути на восток. Хвала Вечным, не тронули они нас. Да и что с нас взять, горемык?

— А что, могли тронуть?

— Могли, господин лекарь, могли, — Матис аж в лице изменился. — Но верно не до нас им было. Похоже, в Айи они спешили.

— Айи? А далеко ли отсюда Айи?

— День пути на восток, господин лекарь.

— Хорошая весть, — сказал я. — Там наверняка услуги лекаря понадобиться могут.

— Не шел бы туда, господин лекарь. Наемники люди опасные. Никогда не знаешь, что у них на уме. Коли они и в самом деле в Айи пошли, можешь натолкнуться там на них.

— А с чего ты взял, крейон, что мне наемники страшны? — спросил я самым беззаботным тоном. — Может, я вальгардцам лучший друг?

— Может быть, да только вольным головорезам плевать, кто кому служит и кто кому друг. Истинное бедствие они для всех. Мы, когда от Ланли сюда пробирались, пуще тварей сумеречных их боялись. Ни за что могут убить.

— Вас же не убили.

— Так на то воля Вечных была, — ответил Матис и положил ладонь себе на сердце. — Молитвы наши дошли до них, защитили Вечные нас. Но у тебя есть то, что может их соблазнить.

— Мои микстуры?

— Она, — Матис глазами показал на Уитанни. — Охочи эти ребята до красивых баб. И деньги за нее можно хорошие выручить на торжище в Самере или Блиболахе.

— А поблизости наемников не видел?

— Нет. Может, и шатались они поблизости, да только здесь не показывались.

— Ну-ну, — сказал я.

У меня появилось сильнейшее желание тут же, не дожидаясь утра, отправляться в путь, но я помнил, что сказал мне на прощание Даэг. Ночные прогулки по этим местам не самая лучшая затея. Вторая моя мысль была об Уитанни, и гаттьена угадала ее.

— Нае ньяр-нуинн, Лэйрганатх, — шепнула она. — Уитанни деарн драан ан нуир буам.

Я понял ее — гаттьена сказала, что и после заката может сохранять человеческий облик. Слова Уитанни меня успокоили и немного удивили. Я, оказывается, почти совсем не знаю, на что она способна. Как бы то ни было, мои волнения понемногу улеглись, и я, усевшись на постеленный на солому плащ, наблюдал, как веселые крестьянки, вполне, казалось, забывшие о своих недавних страхах и страданиях, пристроили над огнем насаженные на деревянные лучины куски зайчатины, какими глазами смотрели на жарящееся мясо дети, и подумал, что люди в любом из миров остаются людьми. Сейчас у этих обездоленных людей были пусть плохонький, но кров, и еда, а больше им ничего не было нужно.