Альв

— То есть, и ехать мне придется, сидя по-мужски? — "почти ужас", но скорее всего, Альв просто над ним потешается.

— Выбор за вами, — пожал плечами Яков. — В конце концов, мы можем проехаться по окрестностям в локомобиле...

— Нет уж! — сказала, как отрезала. — Решили верхом, значит верхом. Оставьте меня, Яков, я попробую все это на себя надеть.

Переодевание заняло гораздо больше времени, чем можно было предположить. Но результат превзошел любые ожидания. В свитере с высоким воротом, теплом казакине и брюках-галифе, в сапогах до колен и тирольской велюровой шляпе выглядела Альв истинной амазонкой. Ей бы еще лук в руки, получилась бы Себерская Диана-Охотница. Впрочем, у себерцев уже была одна такая — звалась Деваной. И еще, увидев ее в брюках, Яков узнал, что у Альв на удивление длинные ноги. Соразмерные росту, но притом длинные, прямые, и да — красивые!

— Хорошо выглядите, — заметил он вслух нейтральным тоном. — Вам идет быть амазонкой.

— Возможно, — задумчиво кивнула Альв. — Впрочем, какая же амазонка без лука!

— Хотите лук? — прищурился Яков.

— А у вас есть?

— Есть!

Рядом со светелкой Труты располагалась его собственная детская комната. Зачем хранила свои вещи Трута, бог весть. Яков же, когда вошел во владение домом, все свое повыкидывал без всякой жалости. Оставил лишь те вещи, которые продолжали ему нравиться и теперь: ростовой тисовый лук, сделанный на заказ в Бретани, композитный нормандский лук, ничем, собственно, не отличавшийся от новгородского пехотного — их все еще делали в Пскове и Новгороде в качестве спортивных или охотничьих, и несколько составных кавалерийских луков — татарских и монгольских, полученных в подарок или купленных во время поездок в Золотую Орду и в Тартар.

— Боги! — воскликнула Альв, похоже, искренно восхищенная увиденным. — Ты что, стреляешь из лука?

— Сейчас редко, — ответил довольный произведенным эффектом Яков, — а раньше я очень любил и просто пострелять в цель, и поохотиться...

Он сделал вид, что не обратил внимания на то, как легко и непринужденно перешла Альв на "ты". Возможно, это была случайная оговорка, но, по правде сказать, Яков надеялся, что экспромт этот был подготовлен заранее. Такое тоже могло случиться и означать могло так много, что Яков боялся сглазить свою удачу, если конечно она у него была.

— А мне можно?

— Можно, — улыбнулся Яков. — Но, вероятно, все-таки не из нормандского лука!

И то сказать, в Альв всего роста три вершка, а лук Якова был ему под стать — два аршина и девять вершков.

— Мне кажется, этот вполне подойдет! — Альв взяла со стойки татарский лук для стрельбы из седла, взвесила в руке и повернулась к Якову:

— А тетива к нему у тебя есть?

"У тебя!" — отметил Яков, но вслух сказал другое:

— Есть. Хочешь сначала пострелять, а верховую прогулку оставить на потом?

— Ну, я не собираюсь стрелять до вечера! — чуть улыбнулась Альв. — Стрелы, я так понимаю, у тебя тоже имеются?

"В третий раз... Что ж, ты сама решила, Альв!"

— Стрелы у меня тоже есть, — и Яков направился к сундуку, в котором хранились стрелы и тетивы для всех его луков.

Пока он возился с сундуком, разыскивая тетиву для короткого составного лука и другую — для своего норманнского, Альв с интересом рассматривала противоположную стену, на которой были вывешены несколько франкских шпаг и небольшая коллекция кинжалов. Потом, когда Яков нашел тетивы для луков и бросил беглый взгляд на гостью, он увидел нечто весьма любопытное, хотя и ожидаемое, если говорить начистоту. Проведя пальцами по клинку саксонского квилона, Альв вынула его из креплений и, нахмурившись, словно вспомнила что-то неприятное, переложила кинжал в левую руку. Оружие было, пожалуй, великовато для нее, но держала она его правильно и без напряжения. Сильная, умелая рука — так говорят о такого рода впечатлениях.

— Приходилось держать в руке? — спросил Яков, еще не решивший окончательно, переходить ли ему с Альв на "ты", или нет.

— Не помню, — с очевидным сожалением призналась Альв. — Но в руке лежит хорошо, и я вроде бы, знаю, что и как должна делать. Так, так и так! Что скажешь?

Все три движения были выполнены безукоризненно. Яков в свое время много и со вкусом занимался фехтованием. Но это было обычное спортивное фехтование на шпагах и рапирах. Однако позже, в офицерском училище, ему повезло познакомиться с маэстро Спаланцани, который обучал будущих офицеров ножевому бою. Кинжалы, ножи и прочее холодное оружие, которое могло оказаться в руках у военного человека — кавалерийская сабля, например, артиллерийский палаш или простой топор, — все это было предметом тщательного изучения. И вот тогда Яков впервые увидел правильные удары атакующего или парирующего кинжала, лежащего в левой руке.

— Ты явно умеешь биться на кинжалах, — сказал он вслух, разом решив две мешавшие ему проблемы. — И ты очень хороша в этом деле.

— Если бы я еще помнила, кто и зачем научил меня этому искусству, — тяжело вздохнула женщина, возможно, впервые позволив себе продемонстрировать свои истинные чувства.

Глава 3. Куда заводят благие намерения

Воскресенье, двенадцатое марта 1933

Альв все еще не могла вспомнить, откуда она родом, где жила и кем была раньше. Отдельные смутные воспоминания ничего, в сущности, не проясняли. Вот и теперь. Где и зачем она научилось ножевому бою? Кто обучал ее и когда? Что за надобность молодой женщине уметь убивать холодной сталью? Не было ответов, но руки помнили то, о чем отказывалась сообщить память. Дага в левой руке, стилет — в правой... А еще можно взять в руку шпагу, но не такую, какие весят на стене в комнате Якова, — они слишком длинные — а короткую, облегченную, с трехгранным клинком и почти полным отсутствием гарды. Такую шпагу Альв помнила, но никак не вспоминалось ничего другого, связанного с клинковым оружием. Ничего!

То же и с луком. Она просто знала, что и как надо делать, чтобы пустить стрелу прямо в цель. С дистанции в сто футов стрела не только попала в центр мишени, она пробила ее насквозь. Два дюйма сосновой доски!

— У тебя крепкая рука и отличный глазомер, — похвалил ее Яков, но непонятно было, чего больше в его словах, похвалы или удивления.

Но, с другой стороны, он все-таки решился и перешел с ней на "ты". Вопрос — для чего это было нужно ей? Возможно, чтобы сблизиться и заполучить его к себе в постель, но, может быть, она просто хотела вывести Якова из равновесия? Однако и в этом случае, все было зыбко и неоднозначно, поскольку, по большей части, основывалось на интуиции, а не на твердом знании. Альв не помнила, какой женщиной она была до того, как все забыла. Была ли она замужем, есть ли у нее дети — хотя по этому поводу, скорее всего, волноваться не следовало — много ли мужчин было в ее жизни? Если верить интуиции, то много, но все могло обстоять с точностью до наоборот.

— Спасибо за комплемент... — сказала она в ответ на реплику Якова. — Но факт налицо, руки у меня крепкие, и я не пустила ни одной стрелы мимо цели!

Память не возвращалась. Тем не менее Альв была практически уверена, это не ее мир. Впрочем, она вживалась в окружающую реальность на удивление легко. Многое из того, чего она не знала еще вчера, сегодня уже являлось ее личной собственностью. Такая скорость постижения должна была, по идее, испугать, но Альв знала, так и должно быть. А почему, да как — это уже совсем другие вопросы, ответов на которые у нее нет, потому что она их забыла.

— Постреляем еще или хватит? — спросил Яков через некоторое время.

— Наверное, на первый раз хватит, — улыбнулась она в ответ, в тайне надеясь, что будет и второй раз. — Пойдем в конюшни?

— Поедем, — поправил ее Яков. — Это не близко.

Что ж, стрелять из лука ей понравилось. Стрелять из лука вместе с Яковом — еще больше. Яков, к слову, оказался отличным стрелком, метким, выдержанным и очень сильным физически. Его ростовой лук бил дальше кавалерийского и намного сильнее. Альв, однако, заинтересовалась другим. То, что Яков хорош, она уже поняла. Недаром же начала подумывать о том, чтобы оказаться в его объятиях. Но вот она сама... Откуда у нее такая сила, не сочетающаяся ни с очевидной женственностью, ни с весьма скромными размерами? Альв даже смогла выстрелить из большого нормандского лука Якова, хотя ей и пришлось для этого держать его горизонтально. Ей примитивно не хватало роста, но, если бы не это, она, пожалуй, смогла бы стрелять и из ростового лука. Силы бы ей хватило, не хватало длины рук и ног. Вот только объяснить такую непомерную силу Альв не могла. И интуиция ничем не помогала. С одной стороны, для женщины это был явный нонсенс, — и Альв это знала, — но, с другой стороны, общие правила, похоже, на нее не распространялись.

Пока Яков относил луки и стрелы в дом, Альв попробовала несколько напитков из бутылок, стоящих на особой полке в гостиной. Как и накануне, ей ничего толком не понравилось: слишком крепко, и сивушный запах бьет в нос, отчего хочется плакать и чихать. Другое дело папиросы. Запах у них был приятный, хотя и сильный. Альв попробовала закурить одну, и дым, попавший в горло, заставил ее закашляться. Из-за этого она хотела сразу же выбросить папиросу в пепельницу, но, раздышавшись, поняла, что ничего страшного не произошло. И она снова вдохнула в себя горячий дым. На этот раз все прошло не так драматично, и она вдруг вспомнила, что ей и раньше приходилось дышать дымом сгоревших трав. Впрочем, и на этот раз воспоминание оказалось неполным. Вдыхать-то она вдыхала, но где и зачем, вспомнить не смогла.

В принципе, владение луком не преступление, но вот мышечная сила — это совсем другое. Однако фокус в том, что, чем дальше, тем больше, ему не хотелось заниматься этим делом, изучать Альв, как фигуранта преступного замысла, или, напротив, как жертву такового; подмечать странности и несоответствия; пытаться "разговорить", сопоставлять факты, классифицировать их и подводить итог. Душа требовала иного. И, даже если это не любовь, в существовании которой Яков, грешным делом, сомневался, то уж точно — страсть. Влечения такой силы он не испытывал никогда, или испытывал, но так давно, что успел забыть, что это значит, хотеть женщину в полную силу. Однако именно это с Яковом сейчас и происходило. Альв заворожила его и подвела к той опасной черте, за которой влюбленные мужчины, и в особенности, мужчины немолодые, похожие на Якова, способны наделать много глупостей, безвозвратно погубив и себя и мир, который они выстраивали вокруг себя за годы и годы тяжелого труда. Впрочем, пока Яков был вполне вменяем, контролировал себя и критически осмысливал свои слова и поступки. Вопрос в том, однако, на сколько хватит этих его "благих намерений"?

А между тем, Альв продолжала удивлять и очаровывать. Выбрала на конюшне самого дикого жеребца, который при ее приближении и вовсе спятил — как, впрочем, и все другие лошади, забеспокоившиеся так, словно к ним ворвался волк, — полюбовалась на устроенный ею хаос, а потом хлопнула в ладоши, гаркнула что-то нечленораздельное, перейдя чуть ли не на древнегерманский, и все! Все лошади разом успокоились и, вроде даже, застеснялись своего скандального поведения. Удалец, — так звали бешеного гнедого жеребца, — позволил конюхам себя оседлать, хотя до сего дня активно этой затее сопротивлялся. Нечего и говорить о том, что подлец стоял, как вкопанный, когда Альв решила наконец на него сесть. Ну и кто там рассказывал про то, что женщины не ездят верхом по-мужски? Она взлетела в седло с лихостью заправского наездника, и это при том, что Удалец был едва ли не вдвое выше девушки. Но Яков уже ничему не удивлялся, ни ее силе, ни ловкости, ни ее уверенности в том, что все, что она делает, правильно и красиво.

И все-таки он ее спросил. Не сразу, не вдруг, а после приятной прогулки верхом. Они как раз вернулись в его дом, где на кухне хлопотала одна из женщин с фермы, пришедшая приготовить Якову воскресный обед. Чудесно пахло картофельной похлебкой и жареным мясом, но обед был еще не готов. Поэтому Яков налил Альв бокал вина, плеснул себе коньяка и, закурив, папиросу, спросил:

— Что ты сделала с лошадьми, Альв?

— А что я с ними сделала?

Ее удивление казалось искренним. Озадаченный Яков не знал, что об этом и думать, поскольку всему есть предел: терпению, удивлению, воображению, наконец.

— Когда мы пришли на конюшню, лошади, словно бы, испугались, — объяснил он, старательно подбирая слова. — Может так быть, что они испугались тебя?

— Меня? О чем ты говоришь? Как могут лошади испугаться человека, который не успел и слова сказать, и уж точно ничего не успел им сделать?

— Ты что, не помнишь? — Яков все еще пытался понять, не играет ли с ним Альв, но, похоже, она, и в самом деле, не помнила того, что произошло в конюшне.

— Что я должна помнить? — нахмурилась девушка, и Яков увидел, как меняется цвет ее кожи. Несколько мгновений, и Альв стала обладательницей золотистой кожи и темно-синих глаз. Смотрела исподлобья, настороженная и необычно напряженная.

— Лошади испугались и стали сходить с ума...

— Серьезно? Ты не шутишь? — Цвет кожи стал темнее. Это была уже бронза, а не золото. Кобальтовая синь охватила не только зрачки, но и белки глаз.

— Я говорю серьезно, — кивнул Яков, не представляя, куда может завести их этот разговор. — Они буквально взбесились. А потом ты хлопнула в ладоши и что-то сказала. Я не разобрал, что, но мне показалось, что это был какой-то приказ на древнегерманском языке. И лошади сразу же успокоились. Совсем!

Теперь перед ним сидела красавица с кожей цвета темной бронзы и фиолетовыми зрачками, окруженными глубокой синью белков. Но дело было не только в цвете. Зрачки приобрели веретенообразную форму и это были кошачьи вертикальные зрачки. Вот только кошек с фиолетовыми глазами, насколько знал Яков, в природе не существует.

— Я... — похоже, Альв не знала, что сказать. — Я...

Бокал выпал из ее пальцев и разбился. Разлетелись осколки стекла и брызги вина, но Якову было не до них. Альв трясло, как в сильной лихорадке или в начале эпилептического припадка.

— Я... — она силилась, но ничего не могла сказать, а потом резко закатила глаза, захрипела, как при удушье, и опрокинулась на спину.

Он еле успел ее подхватить, но, когда уложил на диван, все уже кончилось. Альв была без сознания, но дышала ровно. Глаза закрыты, но он был уверен, что сейчас они снова голубые, потому что и кожа снова стала матово-белой и гладкой, словно атлас.

* * *

Она очнулась на диване. Как она туда попала и отчего лежит, а не сидит, Альв не знала. Последнее, что осталось в памяти, это божественный запах варящегося супа, который Яков назвал картофельной похлебкой.

— Ты как? — он сидел на стуле рядом с ней и держал за руку. Возможно, считал пульс, а может быть, просто держал.

— Я... — но она не знала даже, что сказать.

— Что здесь произошло? — наконец спросила она.