Пал Вавилон

— Не господь, а вы так рассудили, высокородные да избранные. Потому и народ в темноте держали, чтобы на его горбу ехать. Хрестьянину, поди ж ты, грамота ни к чему, только — аз, буки, веди. И книги тоже — псалтырь да букварь. Ухищрялись, как бы увести народ в темноту от света учения Христова, по словам апостола Иоанна: "Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи". И вы людей розномыслящих жжёте, чтобы с ними уничтожить истину, дабы она не открылась другим.

На вселенском вече такое началось! Степенные высокородные мужи и вельможные толстосумы уже не кулаками грозили, а обнажили мечи, и, размахивая ими, грозя грешнику, да чуть друг другу в давке носы не отсекли.

— В яму тово Тимошку, да в железа!

— В срубе огненном гореть грешнику!

— Все семя его греховное извести — перебить весь поганый род от старцев до младенцев!

Игумен воздел пастырский посох над головой, чтобы усмирить всех горящих благородным негодованием мужей. Высокородные толстосумы спрятали оружие в ножнвх, притихли и снова степенно уселись, надувшись от спеси до одышки. Власть чинного порядка требует.

— Ты сам себя приговорил, отставной нарядчик Тимофей! Там за часовней уже отрыта яма, где поставлен огненный сруб для тебя. Яму ту мы от дождей берегли, покрышку соорудили, каб не намокла солома, какой воспылать жарко предстоит. Скажи последнее слово в своё оправдание — не отрекаешься от намерения покинуть святые намоленные места и отправиться созерцать чужие земли?

— Грешен, не отрекаюсь. Мир хочу своими глазами посмотреть, чужой порядок жизни увидеть и сравнить с нашим.

— Не любите мира, ни того что в мире, окаянные! Никуда из тёмного лесу я свой древлеправославный люд на отпущу. Много тыщ лет народ наш в болотах таёжных и тундряных от соблазнов греховных спасался и тем жив остался.

— Тебе, батька, дай волю, так ты ещё тьмы и тьмы веков русский народ в болоте гноить станешь на радость извечному врагу. И при том вдовьими да сиротскими полушками и шелегами мошну монастырскую набивать не забудешь.

— Так не отрекаешься, еретик, от намерения завести в народе науки, технологии да искусства всякие?

— Грешен, не отрекаюсь. Особенно любо мне искусство книгопечатное, технологии которого пока не ведаю.

— Искусства от слова "искус" пошли. Не бес ли тебя искусил под личиной заморского купца?

— Вы сами беса тешите, а не богу служите!

— Так будь ты проклят миром и клиром, святотатец! Гори ж твоя душа в аду без покаянной исповеди и отпущения грехов!

Проклятие игумена было таким истовым, что аж природу и погоду переменило. Небо потемнело, как будто бы солнце за тучу зашло. Когда высокородные толстосумы охолонули чуток от содрогательства во всех членах и снова вошли в трезвый рассудок после временного умопомрачения страха ради, кто-то из них глянул на небо и возопил:

— Братья! Гляньте на силу бесовскую, что нам солнце застила!

Высокородные бояре, воеводы и церковные чины задрали бороды и кинулись истово креститься да отплевываться.

— Чур меня, чур! Сгинь нечистая сила!

В небе над вечевым пятачком висела громадная подушка, с четырёх концов заякоренная цепями с острыми крюками-"кошками" на концах, уцепившимися за землю.

Нарядчик Тимофей задрал голову и весело крикнул в небо:

— Всё готово, робяты?

— Так точно, твоя воинская доблесть! — крикнул в ответ с высоты один из казаков-ватажников, раскрыв круглое окошко огромадной корзины, прикреплённой ко дну висевшей в небе "подушки". — Загрузились срубами избяными и скотом свойским под самую завязку. Велишь отплывать по воздуху, твоя воинская доблесть?

— С богом! А послезавтра чтоб назад прибыли, как по расписанию указал!

Цепи, с четырёх концов удерживавшие "подушку", дёрнулись, вырвали когтистые лапы-крюки из земли и стали втягиваться внутрь невиданного летательного средства, которое медленно поплыло по небу над рекой противу течения Печоры.

— Сие есть воздухоплавательное грузовое судно для дальних перелётов, — спокойно разъяснил Тимофей вселенскому вечу. — Поднимается в воздух не бесовской, а выталкивающей силой, потому как его сосуд заполнен поветриями водорода и светлорода, какие легче воздуха... Евфросий, развяжи ты меня, что ли!

Великан-келарь обнажил в своей извечной дурацкой ухмылке жёлтые лошадиные зубы и едва только легко дёрнул за конец верёвки, как путы с рук бывшего нарядчика спали сами собой.

— Не сметь! — завопил игумен. — Копейщиков сюда!

Высокородные толстосумы обернулись за военной подмогой, но вечевой пятачок уже оцепили не копейщики, а стрельцы из дружины воеводы Тимофея с многострельными пищалями в руках.

— Вероотступник келарь Евфросий! — сорвался на сиплый писк игумен. — И ты, пёс, бесам продался?

— Запри его в клетку, — приказал нарядчик Тимофей келарю, — чтобы не лютовал зверски, а то помешает в наших делах.

Келарь утробно ухнул в ответ и, как пушинку, без труда втолкнул худенького игумена в клетку с ржавыми прутьями, в которой жгли над костром еретиков. Снял с пояса тяжёлый ключ и запер пудовый замок.

— Вот теперь ты, батька, сам посиди с месяц на воде и хлебе.

— Гы! — глумливо оскалился Евфросий.

* * *

Стрелец принёс воеводе сапоги, штаны, кафтан, шапку и пояс с мечом. Пока Тимофей облачался с помощью келаря, вселенское вече сидело тихо, словно все ожидали смертного приговора для себя.

— Высокородные, никто вам головы рубить не будет! — крикнул воевода, когда облачился. — Отныне я провозглашаю себя великим князем всея Руси и вечевой строй на древлеправославной земле я отменяю на веки вечные! Он не подходит к нашим холодам, нашим бесконечным пространствам, нашей малоурожайной пашне, нашим вековечным обычаям. Бескрайняя страна должна быть из конца в конец одним нарядом стянута, чтобы ей не рассыпаться на самовольные волости. Всякий дьяк или воевода должен перед одним властителем ответ держать. А то при вашем вечевом строе в любой дальней волости налётчики-ватажники злодейски сговорятся, подобьют и подкупят простой люд. Те простодыры проголосуют за лихачей и вече из воров да подлётчиков выберут, а главаря ихнего начальником волости утвердят. И пойдут те лихие да ушлые потрошить православных до последней полушки, покудова их другие кровососы не сменят. Новые власти снова примутся с народа три шкуры драть, низведут до нищеты, а потом с наворованным богатством в иные земли подадутся. Богатому везде будут рады-радёшеньки.

Воевода опоясался, вынул и осмотрел лезвие меча.

— За много тыщ лет наш народ то отступал под натиском ледника до самых Хиндов, то вслед за льдом ворочАлся на высокие Севера. И во всём нас спасали взаимопомощь, взаимовыручка и умение жить в общежитии. Наш народ не перчатка с растопыренными пальцами, а рукавица, собранная в кулак. На Северах не выжить по одиночке. Это на Югах каждый кустик ночевать пустит, и живи сам по себе, как можешь и хочешь, никто о тебе не озаботится. Голодные и холодные зЕмли не для одиночек-вольнолюбцев. У нас только мохнатые зверолюди могут выжить в тайге отшельниками. Они огня не знают, сырым мясом питаются, а хищникам никогда не жить в общежитии — на всех мясной добычи не хватит.

Тимофей сунул клинок в ножны.

— Мы, русские, народ не хищный, а травоядный. На наших холодных и скупых на урожай землях мы не можем себе дозволить такую забаву, как содержать в роскоши высокородных бездельников — лучших людей, воевод да бояр, чтобы они торчали пугалом на земле для острастки простого люда. Отныне я вече ваше разгоняю, заместо него назначаю думу из дельных и годных мужей. Заглавным думным дьяком станет бывший келарь Евфросий. Он лучше всех хозяйственное дело разумеет. Ему же подчиняются все приказные избы со служивыми дьяками и нарядчики на местах. Князь же повелевает полководцами, дружинами и самим заглавным думным дьяком. Нарядчики и дьяки ведают только дорогами, почтой, заводами, технологиями и науками, а приходскими общинами не повелевают — народ на самоуправлении сам управится, чтобы с него приказные семь шкур не драли. Хватит по их душу и налоговых мытарей. Бывших беглых казаков-ватажников из нашенских я назначаю атаманами казачьих войск, каким ещё только предстоит народиться. Казаки — защитники православного общества от вражьих чужинцев и своих злодеев-налётчиков.

Ему поднесли соболью шапку.

— Государственных дел впереди предстоит стоко, скоко в десять годов не переделать. А пока что мои дружинники, чады и домочадцы будут сгонять к пристани в Большом остроге всех вьюношей и юниц из самых дальних волостей. Сегодня же я начинаю отправлять молодёжь вверх по Печоре-реке на обустройство новых поселений через каждые сто вёрст по течению вплоть до волоков на реку Камаю и дале до Волгарчака-городка, где Камая-река впадает в Волгу.

— Кого оставишь на местах? — визгливо выкрикнул игумен.

— Из молодых на Северах останутся только искусные охотники да подземельные умельцы для обустройства новых стекольных, рудоплавильных, орудийных и прочих военных заводов. Отправка остальной молодёжи займёт оставшуюся половину месяца травня, а також месяцы червень и липень. В месяц жнивень мы должны овладеть Астархан-городком и стать владыками всей нижней Волги и Хвалынского моря до пределов Фарсидских.

— А нас куда же? — плаксивым бабьим голоском протянул самый старый и самый толстый из воевод.

— Все сословные величания, поместные и родовые чинопочитания я отменяю. Отныне бывшие высокородные люди — простые землеробы и охотники. Чины и звания отныне даются за заслуги перед отечеством, а не за богатство и родовитость. Архиреи теперь — простые чернецы и приходские попы. Епархиальное правление упраздняю. Назначать молодых попов на приходы будет святительский приказ во главе с главным церковным дьяком. В его ведении будут только учильни, богадельни и больницы. Остальными церковными делами заправляют приходы, свободные от мирской и архирейской власти.

— Все в бедности будут проживать? — скривился самый богатый лабазник, ведавших мучными припасами.

— Толстосумами могут остаться только купцы, кому живая деньга для закупки товаров за границей потребна. У остальных вельмож я забираю деньги в княжескую казну на постройку воздухоплавательных, речных и морских кораблей. Сам я останусь здесь с вами, чтобы строить новые оружейные заводы, стекольни, судостроительные и летательные причалы.

— А знатных людей в расход на распыл? — чуть не расплакался тотсамый родовитый и толстый старик воевода.

— Сами своими руками на себя работать будете, без холопов и закупов.

— Мы к труду и простецкой пище не приучены. Загнёмся, на земле трудясь, от расстройства брюха из-за перловки и ржаного хлеба пополам с корой, что простой народ ест.

Самопровозглашённый князь вспылил, хватился было за рукоять меча, но стиснул зубы, промолчал какой-то миг, чтобы успокоиться. Потом изрёк:

— Самых знатных и высокородных от всех служб отстраняю, чтобы государственному строительству препятствий не чинили. Вы просидите во врытом землю огненном срубе до самого конца месяца жнивня. Еду вам приносить будут ваши домочадцы. А там случай покажет, куда вас определить.

— И под конец подпалишь сруб?

— Может, и подпалю, может, и отпущу вас на домашнее хозяйство. Эй, бойцы, займитесь этими пугалами!

Стрельцы внесли охапки отёсанных палок. Продели в рукава кафтанов и церковных облачений всех вельможных, чиновных и сановных.

— Ну, чем не пугала огородные всамделе? — не по-доброму захохотал новоявленный князь, перекосив от злобы лицо. — Ведите их к смертному срубу и скиньте вниз на солому. Пусть отдохнут и призадумаются погожим летом, какое на подходе.

— А с игуменом что делать? — спросил келарь.

— Подвесьте его в клетке вон на том дубе. Там листва гуще — его дождиком не замочит, солнышком не иссушит. Пусть молится и кается. Отшельникам и столпникам господь все грехи списывает за их подвиги в постничестве и одиночестве.

— А яства и питие? — отчаянно возопил игумен.

— Хлеб и воду тебе из монастыря старушки-богаделки будут приносить, — загыгыкал бывший келарь, а ныне заглавный думный дьяк Евфросий. — И кал твой с земли сметать, как за зверем в клетке в зверинце сметают.

6

На пологом спуске к берегу Печоры — бабский вой и столпотворение.

На якоре у причала стоял караван из трёх тяжело гружённых всяким домашним скарбом длинных плотов с шалашами от дождей и непогоды. Их подтянул сюда водоход с водомётным движителем. Стрельцы и копейщики еле сдерживали натиск толпы, чтобы очистить прибрежный луг.

— Дочушка моя!

— Сыночек мой!

— Куды вас от мамки увозят!

На берегу выстроились пары вьюношей и красных девок на выданье, связанные крепко-накрепко за руки свадебными рушниками. У переносного алтаря со святыми дарами бранились три священника. Дьякон раздувал кадило, подбрасывая в него красные угольки, и всё время тёр рукавом подрясника заслезившиеся от дыма глаза.

— Тимофей, царь Ирод ты поганый! — кричали старые бабы из толпы, еле сдерживаемой копейщиками. — Как я дитю малую под венец пущу? Жалость поимей — девка ещё в возраст не вошла.

— Отныне повелеваю женить и замуж отдавать в шестнадцать лет, а не в двадцать семь, как было допрежь. На тёплых землях русским людям должно плодиться и размножиться, чтобы державу за собой силой удержать. Потребны воины и работники. Каждая баба должна родить, вскормить и ввести в возраст не мене десяти дитёнков.

— Нашим девкам ещё в куклы играться да гулять с парнями в юных летах, а не рожать!

— Доиграемся до вырождения в таёжных болотах. Или сами в зверолюдей мохнатых оборотимся, или зверолюди нас сожрут.

* * *

Все три попа у алтаря разругались вдрызг до того, что наотрез отказались насильно венчать плачущих юниц с зарёванными вьюношами.

— риказал брачевать! — крикнул князь.

— Венчание — таинство, а не присяга для ратников в строю! Всех скопом перед строем не брачуют. Родители благословения не дали.

— Я их сам благословлю.

— Браки совершаются на небесах, а не по воле княжьей.

— Разоблачайтесь, святые отцы! — приказал князь. — Служки-чернецы, быстро надевайте их епитрахили и камилавки да начинайте по законному чину венчать молодых.

— Не можно нам, не рукоположенные в иереи мы.

— Время не терпит — погоды стоят хорошие. Дождей нет, солнышко припекает. Давно такой милости божьей не знали в наших краях. Первая очередь новосёлов должна через сутки прибыть на уже подготовленное место за сто вёрст выше по течению. Что, я сам должен кадилом махать и венец над молодыми держать?

— Архиреи не благословят — боязно нам.

— Облачайтесь, архиреи у меня на соломке в яме отдыхают. Из монастырей всех молодых чернецов отправлю попами на новые приходы для переселенцев в тёплых землях. А вы, старые попы, станете собственноручно монастырские и поповские поля возделывать. "Не работаяй да не яст", как у вас в писании сказано. Пошли вон отсюда!