Рана на руке заболела, начала кровоточить — магия Хорвека ослабевала вместе с ним. На повязке проступили темные пятна, и смутное ощущение опасности заставило меня спрятать руку под плащ. Уна творила свое колдовство, странно изогнувшись над Хорвеком, а ее спутники, спешившись и бросив своих лошадей, безмолвно стояли вокруг, повинуясь какому-то неслышимому указанию — цепь живых мертвецов, охраняющих своего собрата. Но Мике среди них не было.

Я отступила еще на шаг, и еще — прежде чем отважилась оглянуться.

Он стоял позади меня, жадно принюхиваясь.

Мне следовало испугаться, но я давно привыкла превозмогать страх. Все, что я могла потерять, было потеряно в тот миг, когда Хорвек заключил перемирие с ведьмой. Все — кроме жизни, но я теперь ценила ее весьма низко.

"Мике, — я обратилась к нему мысленно, не отводя глаз от его зрачков, светящихся ледяным синим светом. — Ты помнишь меня? Ты слышишь меня? Что она с тобой сделала? Я так старалась тебя спасти — неужели ты все забыл?.."

Мне показалось, что на его лице отразилось замешательство — чувство, свойственное в большей степени людям, нежели зверям. Мике пытался вспомнить — я была уверена в этом, — и, следовательно, он слышал мой призыв, но не понимал, о чем именно его просят. "Почему я перестала видеть те сны? — горько спрашивала я у себя. — Я ведь могла спасти его! Что если наша связь оборвалась из-за того, что я боялась и в глубине души не желала возвращаться в тот заснеженный лес? Мне не следовало жалеть себя, я не имела права бояться. И теперь все кончено, он не сможет освободиться из-под власти этой рыжей твари..."

Возможно, он просто чуял запах крови, но губы его приоткрылись, словно он силился что-то произнести.

"Прости меня, Мике, — я медленно двинулась к нему, заставляя себя верить, будто он слышит мои мысли. — Мне не удалось, но я пыталась, клянусь!.."

-Не приближайся к нему, — хлестнул меня ледяной голос колдуньи. — Еще один шаг, и я прикажу ему перегрызть твое горло.

Я обернулась — она уже поднялась с земли и медленно стряхивала с одежды налипший лесной сор. Колдовство не далось ей легко — ее лоб блестел от пота, а дыхание сбилось. Наверное, это было непростое дело — сохранять жизнь в том, кто живет вопреки законам богов и людей. Но ее слабость была, как всегда, обманчива. Одно стремительное движение — и ведьма очутилась совсем рядом. В следующий миг я, не успев даже заметить, как она замахнулась, неловко упала на колени — пощечина была по-мужски сильной. После такой устоять на ногах непросто даже тому, кто не измотан болью и лихорадкой от воспаляющейся раны. В голове звенело, свет померк, и я смутно помнила, как Хорвек, лицо которого я не могла разглядеть из-за приступов дурноты, помог мне взобраться на лошадь — кто бы еще это мог быть, если не он?..

Следующим моим ясным воспоминанием, относящимся к тому проклятому дню, стал вечерний привал. Уна, отвернувшись ото всех, по своему обыкновению пела у огня одну из своих чужестранных песен; ее голову украшал странного вида венок из колючих прошлогодних трав, иссохших за зиму. Или острые изломанные стебли, венчающие ее голову, привиделись мне и на самом деле то были спутанные от дикой скачки волосы?.. Затем она оглянулась на Хорвека, повторила последнюю протяжную строчку песни, понизив голос до ласкового вкрадчивого шепота, и безо всякого перехода тихо произнесла, словно продолжая напевать:

-Так и быть, я позволю тебе быть со мной рядом. Но не смей самовольно вмешиваться в мои дела и не давай непрошеных советов, покойник. Лодо принадлежит мне, и моих сил достанет на то, чтобы поддерживать в нем искру жизни... некоторое время. Точь-в-точь как и в тебе, Хорвек. Я многим пожертвовала, чтобы получить своего прекрасного принца и никому его не отдам прежде, чем он станет для меня бесполезен. Он честно оплатит каждую каплю магии, которую я потратила, чтобы его заполучить.

-Как скажешь, — отвечал Хорвек, поглаживая мое плечо. Он все еще пошатывался, но с каждой минутой глаза его становились все яснее, и даже при свете костра было видно, что мертвенная бледность уходит с его исхудавшего лица. Пожалуй, именно таким я его увидела впервые, еще не зная, какой короткий срок жизни отведен странному существу, не принадлежавшему ни к миру людей, ни к миру демонов.

-Я расскажу тебе, как обманула то колдовство, что его охраняло, — Уна изгибалась и потягивалась на своем ложе из еловых ветвей как игривая кошка, лукаво косясь на Хорвека, словно что-то в его взгляде согревало ее сильнее, чем пламя костра. — О, это было хитрое заклятие — оно отражало и возвращало зло тому, кто пожелал его королевской семье. Никогда еще я не видела столь хитроумный магический щит, и едва не погубила себя, когда наслала на короля Астолано злейшее из своих проклятий...

Хорвек молчал, ничего не поясняя, и я со внезапным бессмысленным злорадством подумала, что у нас осталась общая тайна, до которой рукам Уны пока что не дотянуться. Какая в том была польза для меня? Кто знает... Но Хорвек снова не захотел поделиться с рыжей чародейкой правдой, открывшейся ему в Астолано. Быть может, сын Белой Ведьмы не желал, чтобы кто-то узнал, как ее сила очутилась в услужении у королевского рода? Или же уловка Виллейма-Ведьмоубийцы была слишком хитроумной и опасной для того, чтобы рассказывать о ней кому угодно — даже чародейке, заключившей с тобой вечное перемирие?.. Ни единым словом он не дополнил рассказ Уны, и она продолжала говорить, впав в блаженное и самодовольное забытье. Я смутно догадывалась о том, что чародейка устала от многолетнего молчания и сходила с ума из-за необходимости таиться — о, как же она хотела явить миру свое могущество!.. "Посмотри же, как я хороша! — говорил ее горящий и требовательный взгляд, обращенный на Хорвека. — Тебе одному дано понять, как много я умею и сколь велико мое мастерство. Ты такой же как я, и знаешь цену колдовству и мести. Разве не прекрасны мои чары? Видел ли ты еще когда-нибудь паутину, сплетенную изо лжи и зла c таким мастерством?"

Одна часть истории Астолано открылась мне в тот день, когда я увидела как бродячие актеры, обряженные в обноски и лохмотья, разыгрывают смерть южной колдуньи от руки славного короля. Вторую часть, скрытую от глаз людей, рассказал мастер Глаас у того самого камня, где Виллейм-Ведьмоубийца обманул Белую Ведьму. Третий рассказчик — королевский племянник Эдарро, — видел упадок королевского дома, укравшего силу ведьмы, но не понимал, в чем его причина. Настало время для заключительной части истории, и рассказать ее могла только Уна, чья темная воля вела род Виллейма к погибели. Чем дольше я ее слушала, тем больше мне казалось, что это одна из тех сказок про прошлые темные времена, которые так любил рассказывать бедный Харль. Да ведь Уна и была той самой злой ведьмой из старой сказки! Она не искала себе оправданий и не лгала, будто ее устремления сколько-нибудь благородны и честны — пожалуй, она сочла бы подобное унижением: ей хотелось власти и она собиралась получить эту власть, уничтожая на своем пути все, что казалось помехой.

СКАЗКА РЫЖЕЙ УНЫ

-...Вышвырнуть меня! — продолжала она, погрузившись в воспоминания, и пальцы ее скрючивались, как когти хищной птицы. — Он приказал слугам избавиться от моего тела, точно я умерла и превратилась в грязь, в падаль!.. Я пообещала вернуться, и от мысли, что умру, не исполнив своего обещания, кипящая кровь хотела разорвать сердце на клочки. Но все же я была слаба — мое собственное заклинание едва не убило меня, отразившись от невидимого тайного щита, как луч света отражается зеркалом. Никогда еще мне не приходилось чувствовать разрушение собственного тела. Каждый час забирал у меня столько же сил, сколько у обычных людей забирает десятилетие, и рассвет следующего дня я встретила изможденной старухой. Мои бедные волосы осыпались, клочьями падая на землю, и я видела, что они за ночь стали белыми, как северный мох. Кожа покрылась незаживающими язвами, трещинами, которые сочились сукровицей и чесались, заставляя меня еще глубже раздирать их своими желтыми кривыми ногтями. Каждое утро я думала, что не доживу до вечера, а с заходом солнца начинала страшиться, что не встречу следующий рассвет. Люди, испугавшись моего уродства, плевали мне вслед и проклинали, считая, что я принесу в их поселения болезни и смерть. Поначалу я боялась, что заклинание уничтожит мой разум, и я забуду все, что знала, чтобы сойти в могилу безвестной жалкой старухой. Но этот страх оказался напрасным. Разрушающее действие продолжалось до той поры, пока я не стала жалким подобием человека, однако ум сохранился ясным. И это тоже было частью проклятия, ведь мне предстояло до скончания дней помнить о том, чего я лишилась.

Были дни, когда я призывала смерть, но затем вспоминала, что король Астолано жив и торжествует. Ненависть поддерживала меня — ты должен знать, как это бывает, покойник...

Я шла от селения к селению, с трудом отрывая искривленные ноги от земли, и заставляла себя думать лишь о том, как избавиться от проклятия, которым сама себя наградила. Когда-то сила уже покидала меня и возвращалась, но для этого требовалась богатая жертва... На этот раз мне не по силам было принести ее. Как-то я изловила в лесу ребенка, мальчика... Но он сбежал, вывернулся, а затем меня едва не растерзали на клочки разгневанные крестьяне, которым он рассказал про старуху-колдунью, грозившую ему ножом. Безнаказанно человеческую кровь могут проливать только сильные люди. Или богатые. А у меня в ту пору не имелось ни сил, ни золота. Много дней мне пришлось прятаться в лесу, забиваясь днем в ямы под вывороченными старыми деревьями, в заброшенные норы, в сырые овраги, дно которых покрыто стоячей водой. Чтобы не умереть с голоду, я ела червей и земляных лягушек, подбирала всякую падаль, которой побрезговало лесное зверье. Мало-помалу я продвигалась на север. Люди гнали меня прочь, едва завидев, но существа, подобные мне самой — уродливые старухи, которых считали ведьмами, — иной раз проникались сочувствием и пускали на порог своих грязных хижин. От одной из них я узнала, что некий знатный человек из столицы тщетно ищет помощи у здешних лесных ведуний, и, повинуясь какой-то неясной надежде, поспешила ему навстречу. Я не могла в ту пору сотворить самое простое заклинание, но помнила кое-какие тайные рецепты зелий — а он, если верить полоумным лесным ведьмам, искал исцеления от некой тайной болезни. Для чего-то судьба свела нас у порога грязного дома очередной деревенской знахарки — я верила в это неистово, как только могут верить обреченные люди.

Она умолкла, погрузившись в воспоминания, которые, как мне казалось, причиняли ей сладостную боль — Уна до сих пор черпала силу в той ненависти, что разгоралась тем сильнее, чем полнее было ее бессилие. И я с ужасом и отвращением поняла, что сейчас чувствую то же самое. Разве не похожи мы были? Обреченные, растоптанные и слабые — но продолжающие верить, что судьба позволит отомстить тем, кто причинил нам боль. Означало ли это, что мы одинаковы? Нет, я не смогла бы смириться с этим. Но, глядя на Уну с ненавистью, я думала в тот миг, что мы с ней равны, как бы ни претила ведьме эта мысль.

-...Я искала его повсюду, вынюхивая след, как собака, — продолжала Уна. — Меня гнали от порогов постоялых дворов, словно чумную, не желая, чтобы постояльцы видели поблизости зловонную уродливую старуху. Но я уверялась все сильнее — рано или поздно мы повстречаемся. Так и вышло — он сам нашел меня, и тотчас приставил к моей груди острие меча. "Зачем ты ищешь меня, грязная нищенка?" — спросил он, и я по его голосу угадала многое. Тот человек был богат. Тот человек привык повелевать. И горе его было таково, что ради избавления от него он решился бы на что угодно — даже на разговор с отвратительной старой ведьмой, раздирающей свои язвы и пожирающей насекомых. О, как долго он меня искал! Столько же, сколько я ждала его — способного платить золотом, кровью и жизнями. Мне следовало цепко держать в руках дар судьбы и любой ценой исполнить желание отчаявшегося человека. "Что за беда заставила тебя искать помощи у лесных знахарок, скрывая свое имя и титул?" — спросила я, и вопрос мой ударил в цель, как раньше бил точно в сердце мой кинжал — когда руки были сильнее, а глаз — острее.

Он едва сумел ответить мне — так дрожал его голос. "Кто ты? " — спрашивал он, не решаясь коснуться моих страшных рук, брезгуя приблизиться к зловонным лохмотьям, скрывавшим увечное тело. Я отвечала, что мне открыты многие тайны огня и ветра, ночных небес и соединений звезд — и он поверил мне, ведь иного выхода у него не было. Так и не назвав своего настоящего имени, этот глупый господин велел мне ждать на том самом месте, где мы повстречались, и вскоре за мной прибыла черная грохочущая повозка, окна которой были наглухо заколочены, а двери закрывались снаружи на тяжелые засовы, словно в ней собирались перевозить лесного бесноватого зверя. Раньше я бы решила, что это ловушка, клетка, в которой излишне доверчивую ведьму доставят прямиком к костру. Но терять мне было нечего, и я вошла внутрь, помедлив лишь для того, чтобы полюбоваться на испуганные лица слуг, которые морщили носы от вони и более всего на свете желали побыстрее запереть за мной двери на все замки и засовы. Вот так, в черной повозке, скрытая от глаз людских, в сопровождении молчаливой свиты я прибыла в город, который показался бы почти каждому смертному величественным и многолюдным — но только не тому, кто видел Астолано и понял его суть.

Ты знаешь, о чем я говорю, покойник. Столица Юга — несравненна, в каждом ее камне содержится частичка пророчества, что обещает: "Здесь воцарится магия! Здесь услышат поступь величайшего из чародеев!". И это ожидание, из которого соткан воздух Астолано, пьянит лучше любого вина, лучше самой горячей свежей крови — я испытала это в полной мере, и, точно так же, как и ты, поняла, что буду возвращаться, пока не исполню пророчество — или же пока не погибну, пытаясь его исполнить. А тот, другой город, куда меня привезли... Что ж, я видела его стены и дома в щелку — он был велик, он был красив, он был старой столицей славных королей — да и только. Разве мало таких городов в подлунном мире?

Мы прибыли к городским воротам в сумерках и дождались ночи, прежде чем повозка тронулась вперед, по узким городским улицам. Горожанам она, должно быть, казалась полуночным призраком, явившимся из преисподней. Возможно, так оно и было — ведь внутри была я, я!..

И ведьма расхохоталась, встряхивая своими огненными волосами. Уне нравилось думать, что ей по силам стать проклятием для целого города — и она не скрывала этого.

-...Они не желали, чтобы я знала, куда меня привезли, оттого запрещали задавать вопросы, а затем закрыли глаза бархатной повязкой. Никто не решился прикоснуться к моим лохмотьям, и мне велели держаться за край длинного шелкового пояса — он указывал мне дорогу. Но разве можно обмануть ведьму? Эти предосторожности и ухищрения сказали мне больше, чем любые слова. Я подчинялась их приказам, изображая покорность и равнодушие, но душа моя пела — как поет она сейчас. Магия не предавала Рыжую Уну, свою возлюбленную дочь — это она привела меня сюда, подсказывая и направляя, и она желала нашего воссоединения с той же силой, что и я сама. Меня, ослепшую и смиренную, вели по лабиринту, в сердце которого было спрятано нечто, способное вернуть мои силы. И я не собиралась отступать.

1234567

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓