Небо и земля

— Мама, глянь, кого мы нашли! — не удержавшись, закричала Люнечка, разбудив квартиранта. — Посмотри, какой хорошенький! И он наш. Можно, он у нас останется? Ну, пожалуйста, мам. Ему у нас понравилось. Он кушает хорошо и малыкает.

— Мурлыкает, — поправила Эммалиэ. — Представляешь, увидели случайно на прогулке. Я бы мимо прошла и не заметила, а Люнечка глазастая, разглядела. Он к подъездной двери жался. И не пищал, иначе его быстро бы прибрали.

— Тоже удивляюсь, — согласилась Айями, погладив котёнка. Тот напоминал мохнатый колобок с раздувшимся как мячик животом. — Где же твоя мамка? Бросила тебя, бедняжку.

Невероятно. Живой котёнок! На третьем году войны в городе исчезли и кошки, и собаки. Одних переловили с банальным умыслом — на еду, а другие удрали подальше от людей, спасая шкуру. А Люнечка вообще познакомилась с домашними питомцами по картинкам в книжках.

— Сейчас народ не особо бедствует, благо даганские пайки выручают. Вот и не кидаются на кошек, как раньше. Она, наверное, в подвале пряталась и мышей ловила, там и котят принесла. Деток-то кормить надо, вот и отправилась за пропитанием. Да, видно, попалась кому-то на глаза и сгинула, — предположила Эммалиэ.

— Давайте за остальными детками сходим! — загорелась Люнечка.

— Думаю, их уже забрали добрые хозяева. Такие, как ты, — ответила Эммалиэ, и женщины понимающе переглянулись.

Если мальцы не замерзли, не погибли от голода, и им достало сил выбраться из подвала, то наверняка нашлись "добрые" прохожие, не погнушавшиеся прихватить животинку с прозаичной целью. В кастрюле всё съедобно. А что, в войну и птичьи гнезда разоряли, и воробьёв с синицами ощипывали на похлёбку.

— Ума не приложу, как быть, — вздохнула Айями.

— Настоящее чудо, что он здоров. Ни блох, ни лишаёв. Но поверь, если бы не Люня, я бы не обратила на него внимания, — сказала Эммалиэ виновато.

"Я бы, не задумываясь, прошла мимо, но Люня вцепилась в котёнка — не оторвать" — с легкостью расшифровала Айями. И не осудила. Нелегко избавиться от привычки, выработавшейся в войну: лишние рты не нужны, в том числе, и кошачьи.

— Давай оставим. Мамулечка, ну, пожалуйста, — взмолилась дочка. — Я буду слушаться, честно-честно. И бабе буду помогать, и тебе. И съем весь лук из супа, только не выгоняйте кису.

Она так жалобно упрашивала и приготовилась плакать, что сердце Айями дрогнуло.

— Ну, хорошо. Назначаю тебя ответственной за воспитание нового члена семьи, — заключила она, и Люнечка запрыгала от радости, а котёнок испугался и спрятался за шапкой.

Тем же вечером женщины, прихватив свечи, с осторожностью спустились в подвал, где надолбили смерзшегося песка для туалетного лотка. К слову, котёнок не привередничал и с охотой уплетал всё, чем его кормили, видно, наголодался на год вперёд. И при ближайшем рассмотрении оказался кошечкой, которую дочка назвала поначалу Звездочкой. Но Эммалиэ переубедила: нужно звучное и короткое имя, чтобы животное быстро привыкло. В итоге, перебрав подходящие прозвища, остановились на Кнопке, уж больно маленькой казалась кошечка.

Кнопка потеснила принцессу Динь-дон в борьбе за внимание дочки. Люнечка не могла надышаться на котёнка и возилась с ним днями напролёт. Теперь все разговоры в семье велись вокруг новой жилички. Да и Айями отдыхала душой, почесывая за ушком кошечки, тянувшейся к ласке как росток к солнцу. Поэтому, когда Веч вернулся в город, первым делом поделилась новостью о нежданном "подарке" судьбы. Наверное, рассказывая с невольным восторгом, Айями и сама превратилась в большого ребёнка, потому что Веч слушал с улыбкой, накручивая светлую прядь на палец.

— Значит, нашла себе забот по горло? А я думал, скучала, — сказал с притворным упрёком.

— Скучала, — призналась Айями и смутилась. Зато Вечу польстило. — Эммал... мама говорит, теперь у нас бабье царство. Мы с ней, Люня, Динь-дон и Кнопка.

— У вас там цветник. Розарий, — засмеялся он.

— Знаешь, мне совестно. Многие живут впроголодь, а у нас в доме кошка. Люди не поймут.

— Ну, сколько она съедает? Размером с кулачок и ест в пять раз меньше, чем весит. И потом, разве появление кошек в вашем городе — не показатель того, что жизнь налаживается? А впроголодь живут лишь лентяи и религиозные фанатики. И ваша пацанва теперь ловит голубей из-за азарта и на продажу, а употреблять их в пищу многие брезгуют.

И всё же слова Веча не успокоили. Из памяти еще не истерлись безнадежные времена, когда в еду шло всё, могущее пережевываться, поэтому кошка в доме показалась бы кому-то издевательством и насмешкой.

— Ладно, если тебя тревожит, приноси зверюгу, пристроим её в казарму. Не пропадёт, — пообещал Веч.

Зато Люнечка, узнав о великодушном предложении господина подполковника, устроила истерику с безутешными рыданиями. Не помогли и уверения в том, что у даганнов животинке будет привольно и сытно. Дочка, объявила, заикаясь от плача:

— Ну и выгоняйте. Уйду от вас и буду жить вместе с Кнопой.

Вот так вот. Айями опешила, натолкнувшись на такое проявление характера, хотя и в мыслях не имела доводить ребенка до слёз. А Люня отстояла за усатой-полосатой право на проживание в квартире.

Вскоре прозвучал первый звоночек, подтвердивший слова Мариаль о далеко идущих намерениях даганнов в захваченной стране. Причиной стало объявление, вывешенное на площади возле ратуши. В нём сообщалось, что в ближайшее время часть военнопленных будет конвоирована из местной тюрьмы в концлагерь вблизи Алахэллы. К объявлению прикололи кнопками списки — амидарейские имена даганскими буквами, отпечатанные в столбик на машинке.

Городок всколыхнулся. У доски объявлений образовалось столпотворение: женщины выискивали в списках имена родных. Многие плакали.

— Не пойму, зачем лить слезы, — удивился Имар, глядя из окна на скорбные лица амидареек. — Их мужей ведь не на смерть посылают, а перебрасывают на другой участок работ. Пусть жёны получают разрешение в миграционной службе и отправляются следом.

— Многие женщины добрались сюда с детьми, устроились на работу, худо-бедно обжились. А сейчас придется покидать город и уезжать в неизвестность. А ведь вы обещали, что им позволят отправиться семьями в Даганнию, — ответила Айями.

Наверное, резковато высказалась, потому что Имар поджал губы.

— Они отправятся, но позже, — сказал с недовольцей. — Планы нашего командования изменились, а мы выполняем приказы.

И Имар неукоснительно им следовал. С некоторых пор он появлялся в комнате переводчиц в начале рабочего дня или незадолго до его окончания. Забегал на минутку, второпях проверял готовые переводы, раздавал задания и исчезал. Потому что с утра до вечера инженеры пропадали в городе и в его окрестностях, выясняя, осталось ли в этих местах что-нибудь стоящее, и заодно оценивали, имеет ли смысл рвать пупы, разбирая и вывозя строймат.

А Эммалиэ поведала новость, услышанную от приятельницы: теперь рубка леса ведется не массово, а избирательно. Руками заключенных даганны валят деревья с ценной древесиной — ясень, дуб, клен, а прочее разнолесье игнорируют. Подходящих рощ и дубрав в окрестностях — раз, два и обчелся, поэтому день ото дня заключенных отвозят на вырубки всё дальше от города. Эдак часами катаются в грузовиках вместо того, чтобы работать, а такой расклад дел неэффективен для даганнов.

Перемены в устоявшейся городской жизни взволновали население и взбудоражили Айями. Она бы не побоялась спросить у Веча, что означают маневры даганнов, но тот, как и Имар, с недавнего времени пропадал в отъездах по пригородам, отменяя вечерние свидания, и реже вызывал днём в кабинет на третьем этаже. А при нечастых встречах категорически отказывался обсуждать какие-либо вопросы, кроме нейтральных тем.

— Послушай, я с трудом выкроил этот час и не хочу растратить его на пустые разговоры, — заявил, увлекая Айями на тахту.

Свидания теперь получались смазанными и наспех. Господин подполковник стал рассеянным и задумчивым — что в постели, что за коротким ужином. А иногда трапеза и вовсе отменялась. Веч, скупо объяснив: "Что поделаешь, служба. Зовет и днем, и ночью", отбывал по делам, а у входа дожидался автомобиль, и водитель-даганн сопровождал Айями до порога квартиры.

"Занят, устал, озабочен. Чем?" — ломала голову Айями.

И Мариаль, несмотря на близость к источнику информации в лице господина помощника, имела смутное представление об изменениях в стратегии даганнов, поэтому оставалось лишь гадать о причинах происходящего, что Айями и делала: на работе — в компании переводчиц, а дома — вместе с Эммалиэ.

— Они не успевают, а времени в обрез. Вот и торопятся. Расставляют приоритеты, чтобы переправить в Даганнию самое необходимое, — сказала Мариаль в уборной, куда напарницы отлучились под предлогом мытья рук.

— Невыгодно держать ораву ртов, если нет равноценной отдачи. Работников нужно обогревать, кормить, лечить. Охранять, в конце концов, — размышляла Эммалиэ вслух. — Всё, что имелось ценного и полезного на нашем направлении, даганны уже вывезли. Тут не осталось ничего, кроме разграбленного жилья и жидкого леса. Вот они и решили, что убыточно дислоцироваться в нашем городе. На столичном направлении больше перспектив, и затраты окупятся.

Эммалиэ рассуждала, помешивая кашу, чтобы та не пригорела, а Айями, кутаясь зябко в платок, застыла в задумчивой неподвижности у окна. Или, что случалось чаще, замирала за будничными хлопотами и прислушивалась. К себе.

Время неумолимо движется вперед, и его не остановить. В воздухе пахнет предвестием весны. На неё намекает и ноздреватый снег, припекаемый лучами, и жиденькие сосульки, недавно появившиеся на козырьке. А солнце, месяц назад царапавшее диском кровлю дома, теперь тянется к зениту, потихоньку удлиняя дни. Когда сугробы потекут ручьями, даганны покинут городок, и Веч уедет вместе с соплеменниками. А вдруг его отъезд случится раньше? Командование прикажет, и господин подполковник, откозыряв, беспрекословно подчинится.

Разлука близится, она неотвратима. По сути, теперешние отлучки Веча — своеобразная репетиция, позволяющая свыкнуться с неизбежным финалом отношений с даганским офицером.

Много имен в списке. Почитай, две трети тюрьмы отконвоируют под Алахэллу, но и тогда в городке останется больше сотни пленных. Это же настоящая воинская рать! Дай им автоматы, запросто сомнут вражеский гарнизон. Но и даганны не дураки, и прекрасно понимают: у кого оружие, тот и прав, и диктует условия. Поэтому плачь не плачь, а деваться некуда. В миграционной службе возник ажиотаж: женщины торопились получить разрешение на проезд к новому месту жительства и ругали на все лады неспешность даганского бюрократизма, но опять же, меж собой.

Победители не стали тянуть и буквально на следующий день отправили в концлагерь первую партию заключенных. Уменьшая количество арестантов, даганны решили сократить и численность гарнизона, перенаправив под Алахэллу часть военных и львиную долю автотехники. Даганское руководство рассудило, что здесь без толку бить баклуши, когда каждая пара рук на счету, зато передислокация к амидарейской столице принесет больше пользы. Инженерную службу тоже сократили. Остались двое: Имар, на которого возложили обязанности начальника службы, и другой инженер с надменным лицом, свысока относившийся к переводчицам.

Однако и меньшим числом даганны несли службу в прежнем режиме — патрулировали улицы, объезжали пригороды и поселки, охраняли тюрьму, гаркали при построении на плацу, то бишь на площади перед ратушей. Установленное течение жизни в городке внешне осталось неизменным: фонари и прожекторы по-прежнему разгорались с наступлением вечера, ступеньки к прорубям на реке регулярно очищались от наледи, дежурный в фойе окидывал входящих внимательным взглядом. Но глаза Айями подмечали перемены, а сердце сжималось в беспокойном предчувствии.

Хорошо, что встречи с господином подполковником стали реже и короче, иначе ни ему, ни Айями было бы не о чем говорить. Веч по рассеянности не замечал немногословия своей спутницы. Видимо, новые стратегии даганнов оказались настолько серьезными и важными, что и во время свиданий он не мог отвлечься от дум, мешавших полноценному уединению с мехрем. Видимо, из Айями получилась аховая мехрем, коли не сумела заставить своего покровителя забыть хотя бы на час о насущных проблемах.

И снова потянулись амидарейки к Айями. Просили походатайствовать, чтобы мужа, сына или брата оставили в городской тюрьме. Ведь женщины, приехавшие к близким, успели прижиться в городе. Да и тюрьма под боком, что удобно, и местная врачевательница не обделит вниманием, всем поможет. А концлагери оборудованы временно, бараки сколочены абы как, и условия содержания пленных там гораздо хуже, чем в здешнем городке.

Ну, как тут ответить отказом, видя слезы в заплаканных глазах? И опять Айями просила за чужих мужей и сыновей, выкраивая минуты у недолгих свиданий с господином подполковником.

— Я, конечно, могу устроить, чтобы мужа твоей амидарейки оставили здесь. Но вместо него придется отправить кого-то другого, — ответил Веч, надевая свежую рубаху. — Командованием рассчитана новая норма пребывания заключенных в городе, и их останется не больше и не меньше. По какому принципу предлагаешь сортировать кандидатов? К примеру, можно бросить жребий или отобрать по длинным именам. Или, наоборот, по коротким. В конце концов, не случилось ничего страшного. Рано или поздно твои амидарейки уедут с мужьями в Даганнию. Не пойму, почему заранее убиваются по ним, точно по мёртвым.

Куда ему понять? Женщины и так потрепаны войной и ожиданием, как вдруг возникла очередная отсрочка и незапланированный непонятный пункт назначения. Опять чемоданы, опять поиски жилья, опять попытки трудоустройства. А что маячит впереди? Туманные обещания даганнов.

Куда амидарейкам понять, что есть вопросы, по которым решение господина подполковника непоколебимо? Поэтому его ответ: "пусть не теряют время, а поторопятся с разрешением на переезд", дипломатично перефразированный Айями как: "увы, списки составлены заранее, и изменить их не представляется возможным" вызвал у женщин глухое недовольство, которым они не преминули кинуть в виновницу отказа. Пусть и в спину, зато не таясь, громко.

— Зажралась и забыла, что такая же амидарейка как и мы. На даганских харчах память-то быстро отшибает...

— Ни стыда у неё, ни совести. Запрыгнула в койку к ироду и о муже не вспомнила. А ведь он отдал жизнь за свою семью и за страну...

— Верно. Амидарея не прощает предательства...

— Воротит нос, словно мы надоедливая мошкара...

— Спит с врагом и хоть бы хны. Бесстыжие её зенки...

В основном, не церемонились в выражениях женщины из числа приезжих, а местные помалкивали, не встревая. Если первые приехали в город к родным, которым повезло не быть убитыми в войне, то у вторых близкие погибли или пропали без вести, и кое-кто из горожанок, как и Айями, встречался с даганскими вояками, стараясь не афишировать скандальные отношения. Но, в отличие от других, Айями "закрутила" с высокопоставленным офицером, а значит, у неё имелись связи. В стремлении ужалить её да побольнее преуспела парочка заводил из приезжих. Каждый раз, сталкиваясь с Айями у проруби, женщины начинали меж собой пересуды, упоминая об объекте злословия в третьем лице. Устраивали настоящие спектакли с таким расчетом, чтобы Айями попала в число слушателей.