Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

Плеснув ковш кваса на каменку, я растянулся на полке. Неожиданно накатила усталость — видимо, схлынул адреналин. Банщик запаздывал, и я чуть не уснул, когда моей спины коснулся веник. Эх, хорошо! Казалось, с каждым ударом из тела уходила немочь и кусками отваливалась грязь и кровь. Перевернулся на бок и от неожиданности едва не упал с полки. Оказывается, парит меня не старик-банщик, а давешняя спасительница, которую я увез из кабака вместе с прочим добром. Ошалелыми глазами глянул на совершенно обнаженную девицу и не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Ты чего это?

— Так, парю... веником!

— Да чую, что не оглоблей, ты хоть бы рубаху не снимала.

— Так и ты, господине, вроде без штанов. К тому же рубаха у меня одна осталась, не дали твои вои собраться.

— Ты это, я женат вообще-то!

— Так и я не сватаюсь вроде, а парю... веником!

Что-то я туплю, блин! Господи, на все твоя воля... но я ведь не железный!

Так в моей жизни появилась Настя. Когда она отмылась от той ужасной косметики, покрывавшей ее лицо при нашей первой встрече, оказалось, что она очень привлекательная молодая женщина с правильными, четкими чертами лица, прекрасной, хотя и несколько полноватой, фигурой и просто умопомрачительными волосами. Среди вывезенного добра была шкатулка с бумагами, где среди прочего была и кабальная грамота на нее. Я сразу предложил ей вольную, тем более что хозяин ее "волей божьей помер", но она отказалась.

— Куда мне идти? — просто объяснила она. — Замуж меня такую все одно никто не возьмет, родни в живых не осталось, идти некуда, лучше уж так.

Официально она моя холопка, ключница. Ведет хозяйство, стирает, готовит еду. Не такая простая задача, кстати, со мной ведь куча народу живет. Лелик, Болик, Клим, денщики, вестовые. Гротте с офицерами частенько заходит. Я никогда не спрашивал ее, как она попала в такую жизненную ситуацию, а она не рассказывала. Да и зачем — Смута не то что по людям, по всей стране катком прошла. У каждого свое горе, свое несчастье. Ну расскажет она мне, как семью, а затем и свободу потеряла, а чем я ей помогу? Разве как поручик Ржевский в том анекдоте — трахаю и плачу.

Приближалось Рождество, когда пришли очередные вести из Пскова. Там окопался очередной самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия. Я в своей прошлой-будущей жизни слышал только о двух, но, как оказалось, разных самозванцев по Руси-матушке ходило не меньше дюжины. Этот окопался в Пскове, пытался организовать поход на Москву, рассылал прелестные письма по всей стране и грабил окрестности. Еще когда был жив король Карл, он посылал людей, видевших первого Лжедмитрия, чтобы удостовериться в личности человека, называвшего себя русским царем. Убедившись, что этот человек обманщик, он повелел прекратить всякую связь с ним. Этой осенью еще до моего прибытия полковник Эверт Горн пытался выбить его из Пскова, но безуспешно. Горожане не пожелали открыть ворота шведам и отбили штурм. Впрочем, с тех пор псковичи успели пожалеть о том, что вообще связались с этим прохиндеем. Он обложил все подконтрольные ему территории непомерными поборами и не гнушался никакими злоупотреблениями. Об этом мне поведал при очередной встрече митрополит Исидор. Вообще, глава православной митрополии, после того как я возвратил некоторые захваченные у бандитов церковные ценности, стал относиться ко мне если не с симпатией, то, по крайней мере, без вражды. Мне трудно объяснить, чего ради я их вернул, но что сделано, то сделано и принесло свои плоды. Так вот Исидор поведал мне, что Горн вступил с самозванцем в переговоры и обещал ему герцогство взамен на присягу шведскому королю. Надо сказать, если у меня с кем-то из шведских офицеров и не сложились отношения, то это был Эверт Горн. Человеком он был крайне неприятным, высокомерным с подчиненными и заискивающим с вышестоящими. Хотя во владении воинским искусством ему нельзя было отказать, это нас не сблизило.

Над всей этой ситуацией следовало поразмыслить. Я искренне сочувствовал своим предкам в их нелегкой борьбе за независимость своей родины, но сам вмешиваться не хотел. Я считал, что довольно и того, что отпустил чуть ли не лучшее свое воинское подразделение. Что они и так справятся со своими проблемами, я знал, а вот в том, найдется ли мне место в освобожденной России, был не уверен. В конце концов, можно ведь Родине и по-другому помочь. Скажем, развернуть боевые действия в Прибалтике и отвлечь таким образом короля Сигизмунда от московских дел. Опять же насколько я знаю, шведы эти земли и так завоюют, чего бы не поторопить. Да и деньги, что ни говори, в семью. И вот тут была проблема: чтобы ударить по южной Эстляндии, занятой поляками, из Новгорода, надо было пройти мимо Пскова. В Пскове же сидел самозванец с довольно сильным отрядом, который вполне мог испортить мне всю малину. Выбить его из города? Светлая мысль, да только он довольно хорошо укреплен, и даже через полсотни лет куда более многочисленным войскам Алексея Михайловича взять его не удалось, когда Псков восстал. Откуда знаю? Книжку в детстве читал об этих событиях. Да и зачем брать — чтобы шведов оттуда потом колом было не выгнать?

Так уж сложилось, что в Европе военное время — это лето. Зимой же вояки расползаются на зимние квартиры, зализывают раны, пропивают награбленное — короче, отдыхают от ратных трудов. Иное дело Россия, народ в ней неприхотливый, может спать в снегу, греться у костра, питаться тем, что подстрелит в лесу. Зимнее время самое подходящее для набега, пока враг заперся в городе, можно перешерстить окрестности на предмет материальных ценностей у населения. Пожечь посады, угнать пленных, да мало ли чего. Тактика эта, прямо скажем, татарская, но и поляки, и особенно литвины, тоже так умеют. А вот города брать зимой трудно, для этого нужна артиллерия, а попробуй дотащи ее по сугробам. Осадные работы опять же как вести, коли земля промерзла? Вот опять горючими слезами оплакал неразумный герцог Мекленбургский, что отпустил русскую хоругвь. Но что же делать, слезами делу не помочь, и полк (не весь) бодро шлепает в сторону небольшого городка Порхова, что в восьми десятках верст от Пскова. Солдаты, впрочем, недурно одеты, на санях везут припасы. Овчинные полушубки и костры не дадут замерзнуть, в котлах варится сытная похлебка, а от обязательной чарки кровь быстрее бежит по жилам.

Порхов — городок невелик, но главное не город, а хорошо укрепленная, хоть и небольшая, крепость. Каменный замок в форме неправильного пятиугольника с одним скругленным углом на берегу реки Шелони. Гарнизон хоть и мал, а опытен, так что с наскоку не взять. Впрочем, я пока не собираюсь его брать. Мои солдаты, став под городом, развернули лагерь, обыватели, похватав самое ценное, спрятались в замке, со стен которого на нас настороженно смотрели бородатые ратники. Едва мы показались, в сторону Пскова ускакал гонец предупредить. Мне, собственно, того и надо.

Едва услышав, что шведы осадили Порхов, самозванец велел седлать коней, чтобы бежать в сторону Гдова. Надежды на псковитян, которых он нещадно притеснял и грабил, у него не было никакой, поэтому при малейшей опасности он постоянно менял место. Запахнет жареным в Пскове — отойдет к Ивангороду, осадят Ивангород — побежит в Псков, прихватив награбленное. Вот и сейчас, не дожидаясь развития событий, Лжедмитрий III рванул из города в сопровождении своих казаков. Основой отряда самозванца были "воровские" донские казаки. Впрочем, где они сейчас не воровские? Все они — и донцы, и запорожцы, и волжцы, и терцы — ринулись в изнемогающую от распри страну в чаянии зипунов. Жгли, грабили, убивали, насиловали, уводили в полон. Не гнушались разорять православные монастыри и грабить церкви. Как там сказал, точнее скажет, поэт? "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Ну-ну!

Впереди и сзади своего "войска" "Псковский Вор" пустил по сотне казаков налегке. В середине же в сопровождении самых верных людей шел он сам и вел тяжело навьюченных коней с награбленным в Пскове. Вот и сам самозванец в богатой шубе, не иначе снятой с какого-то важного боярина. Голова покрыта собольей шапкой, украшенной каким-то немыслимым пучком перьев и жемчужных нитей. Красавец, что тут скажешь! Впрочем, красоваться тебе недолго осталось, не знаю как кара господня, а я до тебя почти дотянулся.

Взмах руки — и по казакам хлещет залп с двух сторон дороги. Падают люди, взвиваются на дыбы лошади. Ржание коней перемежается криками умирающих и руганью живых. Барабанная дробь — и мои драгуны начинают сжимать кольцо. Казаки, положив коней, пытаются отстреливаться из ружей и луков. Паники в их рядах не наблюдается, они ждут подмоги. Ну ждите, ждите! Стрельба моих драгун становится все чаще, недостатка в порохе у нас нет. Но вот наконец возвращается воровской авангард. Казачки со свистом и улюлюканьем атакуют заслон из моих драгун, а те, не выдержав их атаки, отходят в лес. Вот встрепенулся и самозванец, размахивая саблей, пытается организовать контратаку. Вот воодушевившиеся воры, вскочив на коней или оставаясь пешими, начинают теснить нас. Наступает кульминация боя, и в этот момент на казаков обрушивается эскадрон моих кирасир. Я нарочно пропустил вражеский авангард, чтобы он, пройдя вперед и вернувшись на помощь своим, утоптал дорогу в снегу. И теперь моих мекленбуржцев не остановить. Закованные в броню, на хороших конях они разрезают отряд самозванца, как нож масло. Первые шеренги, едва доскакав до воров, делают залп из пистолетов и тут же с палашами наголо атакуют в конном строю, топча конями пеших. Конные казаки, очевидно знакомые с тактикой польских гусар или турецкой тяжелой кавалерии, пытаются раздаться в стороны, но их тут же берут в клещи мои драгуны. Сотня казаков, шедшая в арьергарде, увидев, кто их атакует, с ходу разворачивает коней и уносит ноги. Я иду вперед со своими драгунами — тех, кто сдается, вяжем, тех, кто пытается кидаться на нас с саблями, стреляем. Бой окончен, ибо то, что сейчас происходит, уже не бой, а резня. У самозванца, по моим подсчетам, было около шести сотен людей, примерно трети удалось уйти, больше сотни погибло, остальные сдались. У меня было три сотни драгун и столько же кирасир. Что же, недурно!

Пока мои орлы сгоняли в кучу пленных и сортировали трофеи, ко мне притащили связанного Лжедмитрия.

— Кто таков?

— Я государь Московский Дмитрий Иоаннович, — произнес вор с легкой истерикой в голосе. — Спасся я в Москве от Шуйского, и потом...

Не, эту фигню я слушать не намерен, делаю знак драгунам, и самозванец затыкается от удара под дых.

— Послушай меня, урод! Я понятия не имею, кто был тот человек, которого короновали в Москве как царя Дмитрия, но это точно не ты. Кроме того, его все равно убили, и в этом нет никаких сомнений. Потому как если московские бояре что и делают хорошо, так это убивают. Того мерзавца, которого все называли Тушинским Вором, тоже убили. И знаешь, что я тебе скажу? Тебя тоже убьют, поскольку имя, которое вы все принимаете, определенно приносит несчастье. Не хочешь называть себя — дело твое, но, если ты еще раз назовешь себя царем Дмитрием, я прикажу тебя выпороть! А теперь расскажи мне, любезный, о чем это вы с полковником Горном договаривались.

Когда мы подошли ко Пскову, я приказал поднять белый флаг, вызывая горожан на переговоры. После некоторой заминки открылись ворота, и из них вышли несколько человек. Я принял их с максимально возможной в моем положении любезностью.

— Кто ты и чего от нас хочешь? — спросили меня делегаты от города.

— Я великий герцог Мекленбургский Иоганн Альбрехт Третий, — отвечал я им. — Нахожусь на службе шведского короля Густава Адольфа, а к вам прибыл для поимки человека, называющего себя московским царем. Этот человек, очевидно, самозванец и вор. Такие, как он, сеют смуту и мешают дружбе между Русью и Швецией.

— Хороша дружба, — горько усмехнулся один из псковичей, седой как лунь старик, видимо, посадский староста. — Осадил Порхов, к Пскову с воинской силой пришел. Ну да ладно, нету у нас царя Дмитрия! Бежал он, и весь сказ!

— Я знаю, но скажите мне, псковичи, кто из вас видел самозванца и мог бы его узнать?

— Да все мы его видали, — загудели парламентеры.

Я хлопнул в ладоши, и мои люди подтащили связанного Лжедмитрия.

— Смотрите внимательно, горожане! — возвысил я голос. — Узнаете ли вы ложного царя, который обложил вас непомерными податями, грабил вас, позорил ваших жен и дочерей? Вижу, что узнаете. Ты, старик, сказал, что я осадил Порхов, так ведь? Ты поедешь со мной, я велю пропустить тебя к воротам крепости, и пусть тамошние жители расскажут тебе, чинили ли мои солдаты какое-нибудь разорение Порхову или его окрестностям. Я не враг Руси и русским людям. Я хочу, чтобы ваша Смута прекратилась как можно скорее. Да, я хочу, чтобы вы выбрали своим царем королевича Карла Филипа, и считаю, что это пойдет на пользу вашему царству. Возвращайтесь в город и скажите жителям, что я схватил самозванца и собираюсь выдать его князю Дмитрию Пожарскому. И пусть они пришлют ко мне в Новгород своих лучших людей для переговоров. Я честью своей клянусь, что не буду чинить им никаких препятствий, если они не захотят присягнуть королевичу Карлу, как это сделали новгородцы.

Парламентеры выслушали мою речь со всем возможным вниманием, затем из их рядов выступил довольно молодой по сравнению с прочими человек и спросил — верно ли я собираюсь выдать вора Пожарскому?

— У тебя не псковский выговор, уж больно ты окаешь, — сказал я ему, выслушав его речь. — И зипун на тебе явно с чужого плеча, и видом ты на посадского не похож. Я не знаю, кто ты, но если тот, кто я думаю, то поезжай к князю и скажи ему и Минину, чтобы прислали ко мне честию послов, и я выдам им вора. Я сказал!

На этом разговор с горожанами не кончился. Едва я отпустил посланцев, передо мной возник попик с седой бородой и в рваной рясе.

— Пресветлый князь! — заявил он мне. — Сии воры есть вероотступники и не пожалели ни храмов святых, ни слуг божиих в своей безбожной корысти. Они не жалели ни вдов, ни сирот, ни храмов господних.

— Я понял! — ответил я попу. — Но чего ты от меня хочешь?

Дело оказалось, впрочем, совсем простым. Воровские казаки разграбили церковь, в которой настоятелем был жалобщик. И он недолго думая прибыл с претензией ко мне.

Говоря по совести, первым моим побуждением было послать служителя церкви. Дескать, Господь терпел и нам велел, но, поразмыслив, я ответил ему, что он может искать пропажу в моем лагере, и, где бы он ни нашел, я обязуюсь ее выдать.

Увы, из всех вариантов выпал самый неприятный. Искомая икона была опознана в добыче благородного кирасира фон Торна, родственника покойного Мэнни. Я по одной этой причине оказывал этому парню покровительство, чувствуя себя виноватым перед его семьей. И вот поди же ты, именно в его добыче отыскалась злополучная икона, отождествляющая всех псковских святых.

— Господин фон Торн! — объявил я городу и миру. — Сию икону необходимо вернуть истинному владельцу, посему извольте назвать вашу цену.