Игра на выживание

Кто был тот человек? Почему он оставил ему жизнь? Что произошло тогда?

Раз за разом Хикару задавал себе эти вопросы. Когда он рассказывал о произошедшем полиции, он рассказал все подробно, и эти же вопросы Синдо видел в глазах полицейских. Почему он выжил? Только ли потому, что деньги уже были переданы? Ой, вряд ли. Особенно учитывая тот факт, что эти деньги потом нашли. Абсолютно не тронутые, до последней йены. Полиция медленно и печально заходила в тупик, не находя основных составляющих любого преступления: цели и мотива. Похищение ради выкупа отпадало само собой, а иных мотивов и целей не видел никто. Не видел их и Хикару.

Не видел, да. До того момента, пока не получил то письмо. То письмо, которое никогда не покажет никому. Письмо, полное пронзительной нежности и легкой грусти, и пожелания удачи и счастья. И гордости. И еще — любви.

Там, в этом письме, говорилось о многом: о прошедших годах и не прошедших чувствах, о гордости и о надежде, об отчаянье и об уверенности. И читая его, Хикару думал о Сае. Наверное, тот тоже мог бы написать такое письмо, если бы был жив. Синдо раз за разом перечитывал не слишком-то длинное послание, и в каждой строчке, в каждой букве чувствовал любовь. Письмо дышало ей, оно было ей пропитано — любовью, да еще печалью и нежностью.

Письмо было без подписи.

На письмо Хикару не ответил. Ему было нечего отвечать. Потому что кем бы ни был этот человек, он сделал свой выбор тогда, когда похитил их. И еще тогда, когда не подписал письмо. А Хикару сделал свой, приняв готовность умереть за любимого человека. Того, кто был рядом так долго. Того, с кем можно было бы прожить вместе долгие годы. Кто дарил тепло и радость прикосновения.

Акира был для него единственным. Тем, кого Хикару сейчас любил больше жизни.

А что будет дальше? Да кто ж его знает-то?!

И потому Хикару ничего не ответил, но письмо сохранил. Он мог хотя бы это.

* * *

А где-то далеко кареглазый мужчина в отличном костюме небрежным движением откинул за спину длинную косу и улыбнулся, глядя в ночное небо. Он недавно отправил письмо человеку, который заслужил собственное счастье больше, чем кто бы то ни было другой. Мужчине было грустно, потому что счастьем этим стал не он, но иного не стоило и ждать. Просто...была надежда. Глупая, бессмысленная надежда на чудо, которого не могло случиться.

Мужчина протянул руку к далеким звездам и сжал ее в кулак. Даже по прошествии нескольких лет, он все еще не мог привыкнуть к этому телу. Оно казалось тяжелым и неповоротливым после тысячи лет призрачной легкости, но оно было живым. Он так хотел этого: вернуться, обрести тело, чтобы иметь возможность быть рядом. Наверное, лишь эти звезды знают, через что пришлось ему пройти и какие законы бытия нарушить, чтобы вернуться вот таким — живым, настоящим. Вернуться — и узнать, что все изменилось, а мальчик вырос, и изумрудные глаза смотрят на совсем другого человека с восхищением и любовью.

Живого человека, близкого.

* * *

И впервые за долгие, долгие годы захотелось растоптать, уничтожить этого другого, чтобы навсегда — только для себя оставить эти изумруды, и этот свет... Вот только опыт минувших столетий ясно твердил, что ничего не выйдет. Что время ушло безвозвратно и навсегда, и что его светлячок не узнает его больше.

И все равно оставалась надежда, и имя этой надежды было — го. Но и тогда Хикару не узнал своего учителя. И тот, кого когда-то звал Фудзивара-но-Сай, прошедший через ад и вернувшийся на землю, осознал, что здесь, на земле, ему больше нет места. И никогда не будет.

У него еще оставалось го, но одного го ему уже давно было мало. Без света этих глаз... Мужчина улыбался, глядя в ночное небо. Улыбка его была немного горькой, немного нежной, немного ироничной. Она просто была, не желая уходить со спокойного лица. Он думал, что это — его судьба, вот так вот уходить, оставляя самое драгоценное кому-то другому.

— Кавасаки-сама, завтра будет собрание кредиторов. Вы придете, — трель телефона и голос секретаря в трубке. А он все еще не мог привыкнуть к этому своему новому имени. Не мог привыкнуть к тому, что теперь у него есть тело, деньги и все, что только может пожелать человек, очнувшийся после трехлетней комы и наконец восстановивший былую физическую форму. Хотя бы отдаленно. По крайней мере, научившийся обходиться при ходьбе без костылей и трости. Хотя уставал он все еще часто от самых незначительных нагрузок, ну да чего там говорить... Он был рад и этому. Потому что не ожидал, что получиться. Потому что не ожидал, что сможет, сумеет, пробьется обратно. Что сможет занять тело живого человека, что вообще найдет тело, которое можно занять, не убивая и не подавляя душу и сознание.

Тогда, много лет назад, он слукавил, отвечая на вопрос Хикару. Потому что даже тогда он мог завладеть телом человека, который его видел. Как любой другой онрё, Сай мог это сделать — вот только это означало неминуемую смерть сознания и души владельца, а с принципами самого Сая это не согласовывалось совершенно. Приходилось обитать в гобане. Но... у него оставалось то, ради чего стоило поступиться принципами. А оказалось: у него и не было ничего, а все любовь и нежность обернулись льдинкой, растаявшей в теплой ладони.

А значит, все было бессмысленно и глупо, как и многие другие людские поступки и чаяния.

— Нет, Саори-сан, у меня есть другие дела на завтра.

— Кавасаки-сама, с вами все в порядке? — В голосе секретаря отчетливо слышалась тревога.

— Да, все хорошо, — мягкая улыбка сопровождала эти слова. Мужчина закрыл глаза, и перед ними снова кадрами старого фильма возникал образ Хикару Синдо. — Спасибо, Саори-сан.

— Кавасаки-сама, где вы? Я приеду за вами? Кава...

Мужчина нажал кнопку сброса и выключил аппарат. А потом снова подставил лицо холодному звездному свету. Как все глупо и бессмысленно. А звезды на черном ночном небе были так похожи на гобан, на переплетение черно-белых ходов. Он проиграл в этой игре. Он снова проиграл...

Мужчина, которого когда-то звали Фудзивара-но-Сай, еще раз улыбнулся и сделал шаг вперед. И на мгновение ему показалось, что за спиной выросли крылья.

Удара об асфальт он не почувствовал.

* * *

— Сегодня в Синдзюку было найдено тело заместителя председателя совета директоров Схаи ииндастриал групп господина Кавасаки Котаро, тридцати шести лет. По предварительным данным, которые удалось получить нашему корреспонденту, единственной версией полицейских остается самоубийство...

Хикару выключил телевизор и потянулся к лежащему под подушкой ноуту. Скоро должен был прийти Акира, у которого с утра была какая-то важная встреча, и Хикару хотелось поиграть немного до того, как придет его любимый. Иначе он рисковал нарваться на скандал и конфискацию заветного аппарата — Акира был трепетен до смешного. За здоровьем Синдо он следил гораздо тщательнее самого Синдо. И пусть тот, первый, самый глубокий страх уже поотпустил, Тойя все равно частенько напоминал наседку. Хикару не смеялся, потому что не было в этом ничего смешного. Совершенно. А было немного грустно смотреть на такого Акиру — заботливого, носящегося с ним так, словно Хикару был стеклянным и мог разбиться от малейшего неосторожного прикосновения. И больно до невероятия видеть мелькающую в глазах цвет морской волны — таких любимых глазах — вину. Акира винил себя, а Синдо — себя, и ничего с этим сделать не получалось. Быть может, только времени и дано будет стереть это чувство, заменив его светлой нежностью разделенной на двоих любви. Но пока... было так, как было.

Иногда к нему заходил старший Тойя. Когда он пришел в первый раз, Акиры не было, и Синдо удивился этому визиту. Но мужчина просто сел рядом с кроватью и долго молчал, а потом склонился в глубоком поклоне. Все также молча. И Синдо поклонился в ответ — насколько позволяло его состояние. Они поняли друг друга без слов. Затем бывший Мэйдзин приходил еще несколько раз, принося с собой складную доску для игры в го и набор камней, и тогда они играли, хотя Тойя-сан всегда прекращал игру при малейших признаках недомогания у Синдо, а в начале такое случалось довольно часто.

Синдо ненавидел свое состояние, ненавидел быстро уставать, ненавидел быть беспомощным. Его деятельная натура, привыкшая к регулярным инъекциям адреналина в кровь, требовала немедленно чем-то заняться. К концу месяца, на котором настояли врачи, он ворчал, что отлежал себе весь зад, а ноги у него вообще скоро совершенно атрофируются. Так что выписка была практически праздником, и судя по лицам медперсонала — не только для самого пациента.

* * *

Они теперь жили вместе — по умолчанию съехались. Просто, все было так безумно просто. Просто Акира поехал с ним, в его квартиру. Просто остался в ней до утра. Просто — так безумно просто получилось все между ними. Нет, они ничем таким не занимались, просто — лежали рядом, деля одну кровать на двоих, и голова Акиры так привычно покоилась на плече Синдо, а пальцы Хикару путались в волосах любимого. И казалось, что их кровать — это плот, и они плывут по этой ночи вдвоем, и от одного неверного движения все перевернется и пойдет ко дну.

— Переезжай ко мне, — тихие слова, казавшиеся призраками ночи, такими же, как переплетение лунных теней на полу. Акира сначала подумал, что ему эти слова приснились, но Хикару повторил. — Переезжай ко мне.

И Акира улыбнулся, и ответил:

— Конечно.

Они были вместе, и они не скрывали этого: ни взглядов, ни жестов, ни чувств. Они не скрывали ничего, но начавшийся было скандал быстро пресекли друзья и родные, выступавшие на стороне ребят единым фронтом. Явно не ожидавшие такого единодушия акулы пера быстро сникли и уплыли на поиски других, более доступных, жертв своего писательского таланта, напоследок философски заметив, что этого, возможно, и следовало ожидать с самого начала. Парням было как-то плевать.

А еще Хикару пришел к своей подруге детства с цветами. С огромным букетом, из-за которого едва видно было его макушку. Потому что обещания нужно выполнять, особенно если это обещание дано самому себе. И еще потому, что хотелось сделать что-нибудь приятное именно этой скромной девушке, которая всегда была рядом, помогая и поддерживая в самые трудные минуты, и которой он ничем не мог отплатить, кроме вот этого вот огромного букета.

Что ж, она все понимала. Наверное, она поняла все намного раньше самого Хикару, потому что лишь улыбнулась радостно и затащила его пить чай на кухне, и кормить, и расставляла цветы по вазам и вазочкам, и щебетала что-то о том, что скоро выйдет замуж, и про то, как она счастлива иметь такого замечательного друга. Хикару слушал, опустив подбородок на руки, и улыбался, поддакивая в нужных местах. На прощание он получил материнский поцелуй в лоб и шутливый подзатыльник за слишком редкие визиты.

А дома его ждал Акира, и был поцелуй, долгий и нежный, полный любви, и были объятия и ласки, и бесконечное море нежности, и нарастающая страсть.

И было: прохлада простыней на разгоряченной коже.

И было: капельки пота, бегущие по телу, которые так чудесно ловить языком.

И было: закушенные губы и стоны, жаркие стоны, и тяжелое дыхание, и поцелуи, и невыносимый, огромный жар, нарастающий изнутри.

И было: единение тел и душ, и крик наслаждения, нашедшего, наконец, выход.

И бесконечная нежность объятий после, и смущение, которого не было раньше, и так смешно от этого смущение, и невероятно легко на сердце. И душ — вместе. И перестеленная кровать — аккуратист-Акира. И сплетение их тел, и волос на подушке, и улыбки. И утренний кофе, сваренный Акирой, и омлет, на скорую руку сделанный Синдо, который он пересолил, засмотревшись на взъерошенного с утра любимого. И возмущенный вопль Тойи, когда он этот омлет попробовал.

Они просто были молоды, молоды и влюблены.

Они просто — были.

Жизнь — это бесконечная игра в го, но ведь в игру эту можно играть только вдвоем.

* * *

Все у них было хорошо, и жизнь постепенно входила в привычную колею. Снова — игры, защита титулов и победы в новых и новых кругах войны за новые титулы. Но не титулы были важны, совсем не они. Самым важным в этих играх были сами игры, и каждый их них играл ради самой игры. Ради того ощущения, что возникает от вида изломанных и строгих линий на поле битвы, на котором вместо солдат — черно-белые камни.

Все было хорошо.

Вот только Акира никак не мог забыть то самое, ушедшее, словно дурной сон, время их злоключений. Раз за разом прокручивая в голове разговор, ища новые и новые, не замеченные ранее, детали — Акира все яснее понимал, что он — второй. Не замена, нет. И Синдо он действительно небезразличен, но все же... он был вторым, и это мучило гораздо сильнее, чем даже собственная вина перед другом. А вина не ушла, она лишь затаилась до поры в самой глубине сердца, деля его с двумя соседками: любовью и ревностью.

Акира ревновал, ревновал отчаянно и безумно. Ревновал, не позволяя этой ревности ни на миг вырваться из-под контроля холодной логики. Не позволяя ей проявиться, выплеснуться вовне разговором, обвинениями или даже — пусть, пусть же! — истерикой.

Нет.

Никогда.

Он не позволит себе подобной слабости. Больше — нет.

Акира знал: Синдо любит его. Действительно любит. Невозможно было не видеть этого в простом и открытом Хикару. Но этот свет был зажжен не Акирой и не для Акиры, и тот чувствовал себя мотыльком, летящим на свет и тепло золотистого огонька свечи, только для того, чтобы сгореть в этом притягательном и светлом пламени. А пламя не заметит, оно будет все также согревать кого-то своим теплом, и свет дарить оно будет кому-то другому.

Но мотылек этого уже не увидит.

Акира чувствовал, как начинают обращаться в пепел его крылья.

А еще он ловил себя на мысли, что постепенно сходит с ума.

Он отчаянно не хотел беспокоить любимого, и столь же отчаянно боялся того дня, когда найдется кто-то, кто заставит сердце Хикару забыть о Сае. Кто-то, кто займет в сердце Синдо то место, которое так хотел занять Акира.

Наверное, он вел себя глупо. Да, точно.

Наверное, он просто боялся, что Синдо уйдет.

Наверное, это было потому, что Акира чувствовал, что Синдо не принадлежит ему полностью.

Наверное, он просто был эгоистом, слишком жадным ребенком и просто ревнивым ослом.

Он боялся. И этот страх заставлял его вести себя едва ли не хуже иных ревнивых жен. Синдо молчал. Молчал, когда поймал случайно Акиру за чтением его, Хикару, мобильника. Молчал, когда Акира отказывался отпустить его одного куда-либо. Молчал... только хмурился все сильнее, и непривычные морщинки появились на его лице. Их не было раньше. И от этого Акире становилось еще хуже.

Он знал, что мучается сам и мучает Синдо.

Он знал... да все он знал. Просто он не мог иначе. Страх, безумный страх, поселившийся в его душе в тот момент, когда он услышал историю о Сае, этот самый страх заставлял его поступать вот так вот глупо.

Синдо молчал. Но и он понимал, что дальше так не может продолжаться. Потому что иначе Акира сойдет с ума. Вот только Хикару абсолютно не знал, что можно сделать. Потому что разговоры в такой ситуации не помогут, как не помогут и поступки. На самом деле только сам Акира мог справиться с этим, но для начала надо было осознать проблему... И Хикару отправился за советом к единственному человеку, с которым в данной ситуации мог посоветоваться.