Лимерики

Впереди перестрелка, прыгаю вниз и бегу по траншее вперед, там уже мелькают наши гимнастерки, слышатся русские матюги и выстрелы из Мосинок. Следующий немец свалился на меня откуда-то сверху. Толстый оказался боров, прыгнул прямо мне на винтовку, я от страха выпалил в него весь остаток патронов в магазине. Туша немчуры бурдюком рухнула на дно окопа, я же тяжело привалился рядышком. Бля, у меня руки реально трясутся.

— Браток, не задело?

Надо мной навис круглолицый, в руках немецкий "Шмайсер", своя винтовка закинута назад, за спину.

— Нормалёк, неожиданно, сука, выскочил.

— Это мы его вспугнули, подожди, сейчас будем фрицев из блиндажа выкуривать.

Я устало киваю, затем вспоминаю, что надо перезарядиться. Как тут это устроено? Нахожу защелку, вынимаю магазин, ищу запасной в подсумке, прищелкиваю. Все просто! Передернуть затвор, проверить чертов предохранитель. Ха, я уже заправский боец! Еще бы — двух фашистов грохнул. Если бы каждый так на войне сделал, то немцев просто не осталось.

Впереди коротко бухает, бежим дальше. Картина маслом! Из блиндажа валит черный дым, наши, оказывается, кроме гранаты туда еще что-то кинули. Из узкого лаза вываливается два задыхающихся тела, их тут же забивают дружным залпом. Еще один фашист оказался хитрее, ползет понизу, пытается стрелять, но короткой очередью капитан останавливает и его, затем бросает внутрь еще две гранаты. Уже немецкие, с длинными ручками. Порядок в звездной пехоте, несемся дальше! На пригорке еще постреливают, где-то даже из пулемета. Но, по ходу дела, мы здесь уже не одни, поодаль замелькали мундиры красноармейцев.

С пулеметчиками разобрался я. Как и задумывал, чуть приотстал от всех и залез на бруствер, оттуда лучше видно. Как только налетевшим ветерком сдунуло дым от горевшего дерева, я разглядел полную будущей трагедии картину. Вперед по немецкой траншее бежали гуськом наши парни, а в метрах двадцати за поворотом в гнезде ворочались два немецких пулеметчика. Похоже, что они уже заметили наших и разворачивали пулемет в их сторону. Ё моё, счас всех положат! Пока моя тонкая натура охуевала от предстоящего пиздеца, руки дело делали.

Руки реально молодцы! Я оперся о бревно, в прицел легли серые с болотным оттенком мундиры фашистов, палец мягко выжал скобу, винтовка немного дернулась, снова прицел, снова выстрел, очухался я уже, когда в мою сторону откуда-то также начали стрелять. Больно я уж выделялся на фоне неба, пришлось тут же сигать в окоп. Вскоре совсем рядом грохнуло, заложило уши, а сверху посыпалась земля и по каске застучали мелкие камешки. И откуда только они и берутся на нашей земле? Мы же не в горах.

— Парень, ты живой? — надо мной нарисовалась знакомая круглолицая рязанская морда. Закопченная дымом, поперек щеки грязное пятно, глаза красные.

— Нормалёк!

Я продул уши, мне помогли встать, короткий обстрел из миномета кончился. Ох, ты ж блять, я начинаю различать из чего по мне шмаляют!

— Пошли!

Все сгрудились около пулеметной ячейки. Капитан и тот молодой светловолосый парень возится с немецким пулеметом, мосластый коротко мне кивнул. Да ладно, спасиба не надо, но видно, что меня уже приняли в свою ветеранскую команду. Делом доказал, что крутой перец! Жутко хочется пить, тянусь за флягой и чертыхаюсь. Какого хрена делать её из стекла? Она разбита, в мокром брезентовом подсумке шевелятся только осколки.

— Бери, братан, — кто-то протягивает мне немецкую флягу. Ох, до чего вкусна водица! На зубах какой-то неприятный привкус, видимо, с губ. В воздухе пахнет невероятной кислой гадостью, наверное, от пороха и тротила. Оборачиваюсь на круглолицего, хоть спросить, как его зовут, но не судьба. Судьба на войне, вообще, полная сука!

Стрельба началась внезапно, видимо, не устояли соседи, отступили, и на остаток нашей роты навалились с двух сторон. Пока я заполошно менял опустошенный магазин в траншею ворвались с обеих направлений. Стрельбы почти не было, в такой тесноте особо винтовками не поворочаешь. Немцы перли на нас с засученными рукавами. Неожиданно вспомнилось, что это не от их невероятной крутости, те ещё долбоёбы оказались на самом деле, просто их мундиры слишком теплые, солдатне банально жарко было.

Капитан успел свалить двоих говнюков из автомата, пулемёт починить, видать, не получилось, и схватился за ТТ. Ну да, кстати, в рукопашке пистолет самое то. Мосластый выхватил саперную лопатку, сверкнувшую на солнце бритвенной заточкой, и ринулся вперед. Я честно сказать, поначалу оплошал, застыл алтайским истуканом, пока моих братанов резали. Очнулся только после того, как увидел, как на дно широкого в этом месте окопа опустился знакомый светловолосый паренек, из его груди торчал штык. Вот тут я натурально озверел.

Рукопашка еще тот людоедский вид боя. Обычно ты наблюдаешь противника в прицел, чаще всего далеко и больше воспринимаешь его как движущуюся мишень. Здесь же прямо напротив тебя оскаленные рожи, сшибающий с ног запах мужского пота, узкая площадка, насквозь пропитанная адреналином. Даже не помню, как вытащил свой штык-нож, даже не успел толком разглядеть его. Ничего себе такой ножичек, длинный, как кинжал, с долом посередине, заточка с одной стороны. Вот уж хрен вам, вспомним молодецкие забавы реконструктора и недавний опыт мясницкой работы.

Первым под раздачу попал жирдяй с толстыми щеками, он несся на меня с винтовкой, на конце которой было прикреплено лезвие длинного немецкого штыка. Нырок вниз, удар, затем в шею снизу. Еще одна фашистская сволочь стоит ко мне спиной, удар чуть ниже ребер, тело кулем валится вперед. Сталкиваюсь с мосластым, его саперная лопатка перемазана кровью, он коротко кивает и встает ко мне спиной. Понеслась!

Я не столько колол, сколько размахивал мельницей, резал руки, головы, прыгал, отскакивал, главное — не входить в клинч и не дать себя схватить для бессмысленного барахтанья на дне окопа. Какая-то сволочь в сером тыкает штыком упавшее тело товарища, я в ярости хватаю чью-то винтовку и бью ею как дубинкой по его голове. Он сваливается вниз, приноровившись, разбиваю ему башку в хлам и тут же оттаскиваю в сторону. Братан, не успел! Круглолицый лежит не земле, весь истыканный штыком, силится мне что-то сказать напоследок, но изо рта сочится струйками кровь, вместо слов лопаются кровавые пузыри. Как же так...братан.

На нас наваливаются сверху, от бешенства уже совершенно ничего не соображаю. Наверное, так вели себя Берсеркеры. Вот передо мной оказался совсем еще молодой пацан, пытается унять хлещущую из горла кровь, добиваю его коротким тычком сверху вниз чуть выше ключицу, сам уворачиваюсь от удара прикладом, перехватываю винтовку двумя руками и дергаю на себя. Немец валится прямо мне под ноги, хватаю его левой рукой за волосы, правой режу горло, как барану. Меня окатывает настоящим фонтаном крови, но я уже снова в пути, яростно прыгаю на бугая, который душит капитана. Теперь в крови мы оба. Окатило буквально с ног до головы.

Но все когда-нибудь кончается. Вокруг нас поднялась, заорали, успел только осознать, что над окопами летает отборный русский мат. Наши! Я обессилено привалился к краю траншеи, устало опустил руки и оглянулся. Вот что надо писать художникам баталистам! Скрюченные в последней позе трупы, умирающие в муках люди, кровь, ошметки мозгов, как ливерная колбаса валяются вылезшие из животов кишки, во рту железистый привкус крови, воняет дерьмом и сырым мясом.

Бля, я и точно весь в крови! Лицо липкое, форма пропитана тёмно-красной субстанцией, здесь не только сама кровь, но и еще сукровица, ошметки мяса и ливера. Сапоги также заляпаны грязью и кровяной кашей. Меня всего передергивает, но в целом как-то по фиг. Руки потряхивает от выброса адреналина, и еще от чего-то. Нервный тик начался? Кто-то стонет, двигаюсь в ту сторону. А, немец, лежит на спине с разорванным брюхом, смотрит на меня одновременно с ужасом и мольбой. Извини, камрад, сегодня твоя очередь. Коротким взмахом штыка перерезаю сонную артерию и шатающейся походкой иду дальше.

Все собрались около пулемета. Капитану перевязывают голову, шея синяя, мундир изорван. Тут же мосластый, смотрит на меня как-то странно, рядом с ним еще один из наших, коренастый с черной щетиной на лице. Остальные из свежих бойцов, смотрят на меня как на приведение. А мне хорошо, я сейчас живой и целый! Ловлю на себе испуганный взгляд санитара, пожилого дядьки с седыми висками. Щерюсь в ответ, того аж передергивает. Добил же меня взгляд капитана. Он точно принял меня, всего заляпанного в крови и улыбающегося, за очередного свихнувшегося после боя бойца. На войне бывает и такое. Резать живых людей — это вам не тут и не там. Это, блять, хорошо!

Вытягиваюсь во весь рост и поднимаю заляпанные по локоть руки вверх. Из груди неистово вырывается клокочущий крик! "А-а-а-а-а-а!!!" Ближайшие ко мне бойцы отпрядывают в стороны, в их глазах плещется откровенный страх, заметен настоящий ужас. Это в глазах тех, кто совсем недавно шел под пули и минометные разрывы, кто только что пробежал смертельную пятисотметровку.

Но не могу ничего с собой поделать, от запаха крови и вида трупов меня только пьянит и возбуждает.

— А-а-а-а-а-а!

Волчья ночь

— Воу-у-у-у-у-у!

Ночь, ночь, ночь! Бег, бег, бег! Вместе, вместе, вместе! Бег, ночь, вместе, свобода, блаженство. С непередаваемым наслаждением ощущаю, как под лапами ложится хрустящий, пахнущий свежестью снежок, по бокам мелькают тени мохнатых елей, слышится учащенное дыхание собратьев. Это просто невероятное наслаждение — нестись куда-то вперед, толкая мощными лапами сильное тело, ощущая рядом верных товарищей из своего клана. Таких же сильных, смелых, жаждущих крови и готовых на все ради неё.

Моё сознание как будто раздвоилось, я еще помню, что человек, но одновременно зверь. Даже не знаю, как это описать, такое и во сне никогда не приснится. Я все-таки умер и в процессе реинкарнации попал в тело животного? Но где вы такого огромного волка видели? Нет, к черту мысли, не надо сейчас быть человеком, следует полностью отдаться животным инстинктам. Это невероятно здорово!

Здорово видеть все в каком-то серебристом ореоле. Зрение, вообще, совершенно другое. Я как будто вижу мир через широкоугольный объектив, захватывая не только картинку спереди, но и с боков. Не стало глубоких теней, все просматривается отлично, даже сейчас ночью. К отличному ночному зрению прибавилось невероятно расширенное обоняние, я чую каждого из нас по отдельности, мир состоит из огромного множества запахов и вдобавок полон всевозможных звуков, многие из которых я раньше не слышал. Это обостренное восприятие мира приносит неимоверное удовольствие. Как же мы все-таки слепы люди, нелепые прямоходящие обезьяны. Меня аж передергивает от брезгливости.

Бег, бег, бег. Ночь, ночь, ночь. Мы знаем куда и зачем бежим, и почему делаем этой ночью. Этой ночью, волшебной ночью! Упоение собственной мощью, здоровьем, молодостью. Это все делает нас невероятно сильными и целеустремленными. Вряд ли кто из жителей леса встанет сейчас у нас на пути. Дурных нема. Я отчетливо ощущаю страх зайца, метнувшегося пулей в чащобу, испуганную донельзя лису, затаившуюся по ту сторону заснеженного оврага. Лес наполнен всевозможными звуками и ужасом, страхом перед нами — Волколаками!

Последняя преграда — незамерзший до конца ручей. Пахнет талостью и бегущей водой. У воды на самом деле очень много запахов: стоялая, болотная, речная, озерная, вся она отдает совершенно по-разному, людям не понять. Как не понять и удовольствие от бега. Хотя, наверное, это все-таки ощущают бегуны марафонцы. Они-то точно проходят такие дистанции из-за принуждения или прихоти, это их обычное состояние, они ближе к природе, чем другие люди. Прыжок! Невероятно приятно ощущать себя таким сильным и ловким. Все члены стаи выполнили огромный прыжок совершенно непринужденно. И снова бег, теперь вверх, уже близко.

Деревья резко раздвинулись в стороны, открывая лысое навершие холма. Они добежали до верха и остановились, образовав круг. Меня услужливо пропустили в середину. Все ждут, когда Это начнет Первый. То есть я. Поднимаю голову. Она светит, она зовет, она ждет. Невероятно красивая, серебристая, волшебная тарелка на небе. Глубоко в душе я понимаю, что это всего лишь планета, отражающая солнечный свет. Но сейчас все по-другому, сейчас она наша богиня, и мы споем ей сегодня великую Песнь!

Это невозможно описать. Люди не достигают подобного пика наслаждения и никогда его не достигнут. Они слишком примитивны в собственных заблуждениях. Цари природы...ха, никчемные обезьяны, попавшие по прихоти эволюции на самый верх. Голова запрокинута к черному небу и из глубины могущественного тела вылетает звук, протяжный, волчий, растянутый, окутывающий окружающий нас лес со всех сторон. Ко мне тут же присоединяются собратья. И мы все вместе поем эту старинную песню, пришедшую к нам из глубины веков и постоянно повторяющуюся в период полнолуния. Времени волшебства и колдовства, злобных чар и высоких поступков.

Как вам описать этот обряд, примитивным жалким людишкам? То, что в этот момент вырывается из глубины нашей души, рыкает из луженой глотки. Ты перестаешь замечать все вокруг, отдаешься полностью древнему гимну Волколаков. Внимая Её, даря Ей собственное естество, все до конца без остатка. Это состояние...оно больше всего напоминает оргазм. Нет, не так. Предчувствие оргазма. Когда женщина под тобой уже не чует себя, она полностью отдалась твоей сексуальной воле и может только стонать и извиваться, хватая руками твои плечи, царапая спину, сжимая в жесткой хватке ягодицы, закидывая ноги все выше и в безмерном наслаждении поднимая свой таз навстречу твоему неудержимому напору.

Когда тебя уже почти накрыла та волна невероятного блаженства, остались последние секунды фрикций мужского поршня, разрабатывающего мокрую камеру. Эти моменты... Когда сперма уже в пути, тело безмерно напряжено, натянуто как струна. Да, именно струна! Струны, они дрожат в безмерном напряжении, они звенят у тебя в голове, напрягают твой живот, начинают играть бабочкой в паху, проталкивают накопившееся семя вперед по стволу, готовясь взорваться им в следующую секунду, принося одновременно удовольствие и успокоение, боль и наслаждение, взрыв эмоций и экстаз с нотками усталости. Это как делать последние шаги на давно штурмовавшийся семитысячник, готовясь устало повалиться там, на пике, чтобы обозреть этот мир с невероятной высоты.

Так и есть! Предвкушение кайфа, наивысшего наслаждения, только растянутое на минуты, когда ты чувствуешь напряжение всего своего взлохмаченного тела, от кончика, жадно вдыхающего свежий воздух носа, до окончания вставшего в напряжении колом хвоста. Тело, как некая натянутая до края струна, яростно вибрирует, пока из множества волчьих глоток вырывается безмерно длинный вой. Молитва нашего рода, пришедшая из глубины веков.

Всё, мы выбросили накопившееся напряжение, еще какое-то время смотрим на Неё, затем оглядываемся друг на друга. Ритуал пройден, хвосты скачу, как маятники от полученного удовлетворения, лапы нетерпеливо топчутся, морды собратьев обращены ко мне.