Кто виноват в том, что Вагу от таких треволнений разбил паралич?
Кто виноват в том, что страшный ливень, с грозой, разразился сразу после того, как бездыханную Наоми вынули из петли?
Кто виноват в том, что тайно влюбленный в юную мятежницу придворный врач Рональд Гаяр, предпринял отчаянную попытку вернуть Наоми к жизни?
Кто виноват в том, что доктору Гаяру никто не помешал? А благоразумная Пини не стала протыкать себя кинжалом, пока не выяснится, выживет непутевая подруга или нет.
И, наконец, кто виноват, что внезапная непогода вызвала на площади панику, и в узком выходе на улицу Адмиралтейскую случилась страшная давка, в которой погибло больше тысячи человек?
Когда вождь мятежа и любовник Наоми, Второй адмирал Арнольд Сагель привел войска к Вагноку, его ожидали два известия. Оба хорошие. Его драгоценная дикарка — жива! А их отчаянный мятеж стал победившей революцией.
Как говорится, сильно хорошо — тоже плохо. Наоми вскоре охладела к Арни. Она вообще очень переменилась. Стала неулыбчивой, расчетливой, последовательной в решениях. Пережитая временная смерть навсегда наложила отпечаток на ее характер. Вага вскоре умер. Его последняя пассия, тоже из служанок, тринадцатилетняя Антония (Тонка) Аркато, учинила скандал, требуя свою долю наследства и власти. Увы, терзаемый раскаянием Вага, за несколько часов до смерти, вывел дрожащей рукой одну строчку: "Отдайте всё Наоми".
Деньги. Имущество. Власть.
Вот и вся повесть о "девочке из Флаверы".
Дальше — другая история. Жалел ли доктор Гаяр о том, что сделал? Понимал ли, что своими руками создал, как Пигмалион Галатею, Хозяйку Острова? Долгие годы стоявший за спинкой ее трона, нашел ли ответ на горькие слова? "Люди могли меня пытать, мучить, убивать. Почему мне нельзя делать с ними тоже самое?"
"Рука, полная силы" взялась преображать Мир. Пятьдесят шесть лет борьбы, больших побед, малых поражений. Сверхоружие — атомная бомба. Еще немного, и весь Мир выстроится под единый ранжир. Вместо этого — быстрый, ничем необъяснимый крах и капитуляция Острова.
"Всё очень банально. Неограниченная власть лишила ее способности трезво оценивать обстановку и свое место в Мире", — так сказал однажды известный вольнодумец — профессор Арсений Томкин. А его любимая ученица — Лорианна Парк не преминула поделиться умной мыслью с Нойс.
В вагоне охраны, дежурная смена — двое, зевая, посматривали на мониторы.
— Она знает, что мы смотрим?
— Если не дура, то да.
— На идиотку не похожа.
— На шибко умную тоже. Другая бы права качала: где я, кто вы, да как смеете попирать Конституцию; и всё такое. А эта — нахохлилась и полдня не вылезала из постели.
— Проголодалась — вылезла.
— О то ж.
— Знаешь, что в сопроводиловке? Особо опасна; неусыпный надзор; в случае чего глушить немедля усыпляющим газом.
— Охренеть.
— Странное — не это. Подчеркнуто: ни в коем разе не применять оружие. Не дай бог, дамочке вред причинят, или, Дева защити, убьют.
— И чо?
— Все, сколько нас есть, сгниём на каторге.
— Охренеть.
— Что ты все заладил, других слов не знаешь что ли... ох, блин, охренеть!
Оба уставились в монитор.
Расправившись с ужином, Нойс вернула поднос обратно в нишу, та, как и положено, захлопнулась. Лады. Дел на сегодня больше нет.
Она стояла посреди купе, голова склонена, руки безвольно опущены. Встрепенулась внезапно; быстро разделась. Хорошая одёжка, материал теплый, мягкий, эластичный. Облегает тело, но не жмет. Правда, вешаться на нем неудобно; впрочем, она и не думает.
— Фу, ты, я грешным делом, подумал, что она решила того... Но, что она делает?!
Мониторы показывали обнаженную Нойс, сидящую на постели в позе лотоса. Глаза закрыты, дыхание спокойное.
— Охре... то есть, я хотел сказать: чудны дела твои, Господи.
— Она медитирует.
— Чего... а, ну, меди-ти-рует, эка важность. А что это значит?
— Не парься. Наше дело — смотреть. Глаз радует. Что в бабенке такого: мордой лица не так, чтобы очень; росточка среднего, а глаз не оторвать. Пропорции, понял? Соотношение частей, образующих идеальное целое.
— Я ж и говорю: охренеть. Смотри и наслаждайся.
— Не могу. Чудится, что вот-вот случится что-то нехорошее...
— Ни хрена. С чего ты взял?
— С утра она спокойная была. Потом в окно пялилась, ходила взад-вперед. Словно ждала чего-то. Теперь вот, что учудила.
— Смирится, увидишь.
Нойс вздохнула, выходя из транса, с минуту сидела, опустив голову. Микрофоны уловили тихие слова:
— Урагану — время созреть. Держись и правь в гущу. Откроется глаз бури, наступит момент истины. Или ты — настоящий... или на дно. Так он говорил.
— Ну, охре... Что там на нас наступит?!
— Время для правды. Придет, так сказать.
— Оно нам надо?
— Откуда я знаю. Хорош базарить, смотри, давай.
— Нечего. Ни глазеть, ни слухать. Дрыхнет. Вишь, в одеяло завернулась.
— Рано.
— Кому рано, а кому в самый раз. Толку бдеть? Нам с тобой судьба — глаз не смыкать. А ей лучше покемарить. Глядишь, хорошее приснится. Наяву веселье ей не светит. Любопытно: за что ее так? Девчонка-то симпатяга, как поглядеть.
— Не знаю. Никто не знает. Серьезное за ней тянется, так я скажу.
— Ну, охренеть, чо.
Заканчивались тягостные вторые сутки. Впоследствии Нойс не смогла в подробностях вспомнить этот день. Поезд полз медленно, за окном в ночной тиши проплывали придорожные огни. Многие фонари не горели. Прерывистая, тусклая цепочка огней терялась вдали, съеденная темнотой. Когда-то, давно, такая картина вызвала бы душевный подъем. Путь долог, труден, но это — твой путь.
Ты едва сдерживаешь рыдания. Нет впереди ничего. Тьма и безнадежный тупик. Вокруг — развалины былого великолепия. В отчаянии и растерянности стоишь ты на останках мечты. На руинах "Светлого пути"...
Лязгнул, отпираясь, замок. Динамик в потолке зашипел и прогнусавил:
— Выходите. Теплая одежда и вещмешок — в тамбуре.
Набычившись, отодвинула дверь в сторону. В коридоре очутимо тянуло холодом и Нойс, обхватив плечи руками, поспешила в тамбур. Ага, штаны, свитер и куртка-штормовка. Ботинки на толстой кожаной подошве и матерчатые чехлы — их натягивают поверху, чтобы не попадал снег. Бррр... Ежась, быстро облачилась, застегнулась, постояла, согреваясь. Никто не торопил, не подталкивал в шею. В смысле: вокруг не было ни души. Как будто поезд — разумное существо — и сам привез тебя в далекие места.
Нойс натянула капюшон на голову, завязала шнурки, открытыми остались лишь глаза. Кто бы заглянул в них, увидел боль, отчаяние, гнев. "Спокойно, радость моя. Сломаться в самом конце — не для тебя. Ты — сильнее всех". Где обещанный вещмешок? Ах, вот он, дожидается. Нойс подхватила мягкий тюк с лямками на плечо и замерла в ожидании.
За дверью заскрипело, залязгало. "Откидывается трап". Нойс испытала болезненное удовольствие от того, что спустя столько лет механизмы передвижной тюрьмы нормально работают. Хорошо спроектировано, да? Как наяву увидела усмешку Хозяйки. Ее высочество лично составляли спецификацию, по которой группа талантливых инженеров разработала механическое чудо. Простенько, но со вкусом. "Подожди дорогая, то ли еще будет..."
Дверь сама собой открылась. Нойс шагнула по ступеням, вдыхая режущий ноздри морозный воздух. "С удовольствием бы увидела людей. Даже расстрельную команду. Сказала бы: "Глаза не завязывайте. Командовать церемонией позвольте мне. На изготовку! Не тушуйтесь, парни... Целься!.. Огонь!" В последний раз увидеть ночное небо, пусть в облаках и не видать звезд... Главное: знать, что они есть..."
Эдакими бреднями Нойс растравила себя донельзя. Так и сошла с поезда, глотая слезы и шмыгая носом. Огляделась. Она стояла перед черной пастью входа. Справа и слева тянулась сложенная из перекрещивающихся разно-форматных стальных балок стена. Как далеко, во тьме не увидеть. Высоту на глаз тоже не определить. Нойс и не трудилась, так как знала точно. "Сорок метров. Наружный периметр".
Вошла и обнаружила себя внутри коридора, сложенного из металлических прутьев. Ветер свободно гулял меж ними. Раздался мерный рокот, окончившийся тяжким гулом, позади нее сошлись стальные створки наружных ворот. Подавила желание оглянуться. "Допустим, я здесь с инспекцией. Приехала проверить, хорошо ли работает спецтюряга". Маленький самообман помог сохранить хладнокровие и верность шага.
Тусклые лампочки, (не достать рукой и не допрыгнуть), освещали путь. Сверху коридор накрывал такой же стальной частокол. Она шла и шла, как многие до нее. Сотни, нет,... тысячи людей прошли путем, на который их обрекла Хозяйка Острова. Лагерь пустовал больше десяти лет, с тех пор, как Ар Солтиг разгромил Империю Наоми Вартан и освободил узников. После долгих лет неволи узнать, что злодейская власть пала, а старая ведьма мертва — это ли не высшее счастье?
Ночь, мороз, ветер. Расстояние между внешним и внутренним периметрами нарочно сделано таким большим. Пока доплетёшься, сто раз пожалеешь о своей горькой судьбе. Нойс скрипнула зубами. Ускорила шаг. Да-да, именно. Торопись в тюрьму. Так задумано. Она задыхалась от усталости, злости и овладевающего ею отчаяния. В висках будто стучали маленькие молоточки. Хотелось лечь и тут же умереть. Ну, уж это вам дудки. Да и не дадут вот так спокойно сдохнуть. По крайней мере, сейчас.
Поняла, что миновала внутренний периметр, когда перед ней открылось обширное пространство. Различила смутные очертания домов. В одном из них светилось окошко. Нойс угрюмо усмехнулась. Вспомнила, как в тюремном поезде вместе с ужином получила огрызок карандаша и листок бумаги с планом поселения. Сбоку приписка: "Отметьте, где хотите жить. Всё приготовят к вашему приезду". Ух, какая забота! Нойс, недолго думая, поставила крестик на доме, не слишком окраинном, но и не в центре. И, пожалуйста. Судя по всему, ей дали именно то, выбранное наобум жилище.
К тому времени, как она, пройдя короткой улочкой, толкнула незапертую калитку и поднялась на крыльцо, ей стало жарко. Обернулась. Фонарь на столбе перед домом внезапно погас. "Ты добралась, и показывать дорогу больше незачем".
Зато окна, прикрытые изнутри занавесками, светились мягким, призывным светом. Нойс не спешила войти. Рванула завязки капюшона. Ледяной ветер обжег лицо. Запрокинула голову к темному, мрачному небу. Вскинула сжатые в кулаки руки. Прокричала, как вызов имя, которое давно... давно!.. не произносила вслух:
— Я — ...
Вьюга унесла тайное имя, будто и не было сказано.
В комнатах горел свет, было тепло. Нойс устала и потому не спешила снять верхнюю одежду. Лишь расстегнула штормовку, да скинула с плеча вещмешок и, ухватив за лямки, таскала за собой, лениво обходя комнаты. Небольшая гостиная. Спальня. Санузел. Кухня... ну, это мы завтра посмотрим. Кладовка. Опять спальня. Когда-то здесь жила семья. Хозяйка бросала в тюрьму вместе и мужчин и женщин, и не возбраняла им вступать в брак. Значит, то была детская, а это — комната папы с мамой.
Нойс криво усмехнулась. Угадала. Супружеское обиталище. Вон, и портрет сохранился. Любящий муж, не лишенный художественных талантов, нарисовал углем прямо по штукатурке, образ дорогой ему женщины. Чтобы рисунок не осыпался, сверху, вместо лака, скрыл яичным белком. Когда засыхает, то держит прочней некуда. Нойс знала этот способ. Она сама хорошо рисовала и уважала такое умение в других.
Оценила и нечаянный шедевр. Облик молодой женщины, почти девочки, дышал жизнью. Большие, лукавые глаза, тонкие черты лица, сжатые в полуулыбке губы. Волосы заплетены в две косы, одна лежит на груди, вторая заброшена за спину. Девчонка на портрете глядела прямо на Нойс...
Нойс охнула. Надо же было из всех домов выбрать именно этот!!
Здесь жила знаменитая пасквилянтка, чей острый язык чуть не отрезали вместе с головой. Здесь великая насмешница отбывала ссылку, которой ей заменили смертную казнь.
Здесь, в краю вечной зимы, в предгорьях Арктиды, родилась "Северная поэма". Ее, полные гнева и печали строки, Нойс помнила наизусть. И, зная до последней буквы, всё равно перечитывала не раз. Что называется, зацепило.
Она ощутила, как усталость давит на плечи. Уронила вещмешок, тяжко задышала, ухватившись за дверной косяк. Медленно сползла на пол. Но не могла оторвать взгляда от портрета на стене.
Седа Аделия Лин.
5. "Я ВСЁ ОТДАМ..."
Нойс снилось чудо. Растаяли снега. Побежали весенние ручьи. Зазеленели леса. Распустились необыкновенные цветы. Исчезли, рассеялись стены ее огромной темницы. Следом за ними растаял сон.
Сквозь разрисованное морозными узорами стекло сочился серый рассвет. Надо же, за ночь надышала. В пустующем доме не бывает зимних гравюр на окнах.
Протерла глаза. Привстала, оглядываясь. Она спала одетой. Портрет знаменитой насмешницы улыбался ей со стены.
— Доброе утро, — сказала, зевнув, спустила ноги с кровати. Подобрала с пола ботинки. Надела. Встала, попрыгала. Вот тебе зарядка.
Зевая, побрела готовить завтрак. Провиант обязан присутствовать. Хозяйка Острова не имела пошлой привычки морить узников голодом. Ее пытки изощреннее.
Нойс быстро отыскала узкую, утепленную дверь. За ней обнаружилась еще одна. Дальше — кладовка со щелястыми стенами, в ней гуляет морозный сквозняк. Так-то братцы. Здесь обходятся без холодильников. Брось бутерброд с икрой на улице, через год приходи — кушай. Лишь отогрей, чтобы зубки не обломать. Усмехаясь, Нойс ревизовала запасы. С голоду не помрет. Мороженое мясо, овощи, консервы. В больших жестянках — мука. А как насчет масла? Блины на чем печь? Да-да, такие плоские банки. Дюгоний жир. Нежнее лучших сортов сливочного масла. Поклон вам, Хозяюшка, гурманка вы наша.
Вернувшись с охапкой банок и свертков, Нойс вывалила добычу на стол. Вообще-то, пора умыться. Почистить зубки. Потом завтрак сготовить. Покушать в гордом одиночестве, строя в умной голове некоторые тайные планы. Когда они сбудутся, кто-то горько заплачет.
Но, блядь, почему холодно? Нагреватели отключились! Нет тока. При этом на табло в прихожей переворачивается металлический листок, там ясно написано. Бросай свое дело, в поход собирайся. За дровишками. Не в лес, дорогая, лесов тут нет. В сарайчик, поблизости. Скромный такой сараище. Загрузить саночки, небольшие такие сани — лошадь запрягать или пяток собак. Лошадку жалко, околеет вскорости — оттого их здесь нет. Ездовых собачек тоже — ибо кормить накладно. А со сторожевыми псинами познакомишься, когда захочешь отсюда удрать.
Саночки, радость моя, повезешь на себе. Словно ты не знала. В высшей степени полезно для моциона. Успокаивает нервы, разнообразит скудную событиями жизнь. Хорошо, ладно, одеваюсь... уже одета. Где чертовы санки? Раз нет у порога, значит, в сарае. Дважды хорошо: не надо переть их, хоть и порожние, туда. Осталось всего ничего: допереться до сарая собственнолично.
Натянула капюшон на голову, застегнула подшлемник, чтобы дышать носом через него. Утречком здесь холодновато. Да и в другое время дня не запаришься. Пойдем, радость моя. Дверь открываем, с порога сбегаем... уф! Бр-р-р!..
