Волхвы Скрытной Управы. Меч( ч. 2)

А рядом вторят еще четыре винтовки.

Сифоны рванули разом. Или показалось? Но грохнуло так, что даже здесь заложило уши. Коноводы, устроившиеся в полуверсте, аж присели. Не от испуга. От удивления. И тут же бросились успокаивать перепуганных лошадей. А над скалами прошуршала волна перегретого воздуха, пыхнувшая чуть ощутимым жаром в лица.

— Перуновы блискавицы... — прошептал ошарашенный эффектным взрывом Звяга, — Помог, батюшка...

— Они самые, — искренне согласился стрелок, бережно погладив кончиками пальцев тонкий ствол. — Пристрелочно-зажигательная, — принюхался. — Обожаю запах сгоревшего напалма по утрам. Это запах победы!

И снова вжал приклад в плечо, выбирая следующую цель.

Привыкший к непонятным словам, что постоянно звучали от русина с глазами цвета харалуга, скрытник тряхнул чубом, налезшим на лоб, и вскинул ладонь, прикрывая от солнца глаза. Не каждый день можно увидеть, как один за другим превращаются в клубки пламени грозные ромейские корабли... И как уцелевшие пытаются развернуться, наталкиваясь друг на друга и подхватывая, словно чуму, пятна пламени. И горят. И тонут. Тонут... Тонут...

А над морем продолжали свою песнь снайперские винтовки. И даже ревущее пламя не могло перекрыть предсмертные крики побежденных.

Кордно, лето 782 от взятия Царьграда, листопад

Богатое на события выпало лето. Простому люду страсти те видны не были, хоть бушевали не шутейно. 'Дело нохчей' не закончилось разгромом боевых группировок. От посланских и горных шакалят потянулись ниточки. Очень нехорошие ниточки. Корабельные канаты. Тати заметали следы, как могли. Но Управа волчьей хваткой впилась в глотку подыхающему зверю. Полетели важные головы. И те, кто торопился подняться повыше или мошну потуже набить, позорными делами не брезгуя. И другие, что благодушествовали, про дело забыв. Кто в поруб пошел, ожидая суда. Кто отставкой отделался. Кого при задержании 'оформили'. Пинегин Теремную Стражу принял и на Управу кликнул* Лютого. Кликнуть-то кликнул, да кто ж ожидал, что Князь на то согласится? Маленький человек Буривой, хотя и рода знатного. И чины не те.

Не знамо, родовитость роль сыграла, или Пинегину поверил самодержец. Может по бересам посмотрел, но стал Лютый по Управе старшим. Ну а чтобы чины должности соответствовали, воеводу получил, разом через звание прыгнув. Не часто так бывает, но на то Князь и Великий, чтобы волей своей мог привычный порядок поменять...

На новом месте пришлось трудно. Непривычно теми руководить, кто еще вчера равным был, а то и постарше. Пока втянулся, пока разобрался, а на носу листопад, зима скоро...

Про дело русинское не забыл, но сил ему уделял немного. И то, надо сказать, посерьезнее вопросы стояли, а Гридница со своей работой справится. Нужен окажется, Скворец из-под земли достанет. Если такой за работу взялся — считай, сделана. Только время нужно. Не любит былое суеты и беготни пустопорожней.

Группа, в основном, корпела в свитницах, выискивая несоответствия в источниках и вычисляя, где нужно искать подтверждение невероятной версии. В конце серпня стрый Ждан и сам Голуб укатили к Русскому морю, где проторчали два месяца. Вернулись довольные донельзя, сходу вызвонили Буривоя. Позвонили одновременно, сидя рядом в салоне самобега, и даже не заметили, что повторяют действия друг друга. Розмыслы, что с них взять!

Выбраться в Гридницу у Лютого никак не получалось. Лишь через седмицу вышло. Тяжело было выбрать время, но сумел. И не пожалел.

Оба розмысла смотрели на воеводу, как коты, объевшиеся сметаны. Долго молчали. Ставили самовар, колдовали с пакетами, разливали взвар по чашкам. Ждан Ярославов вытащил откуда-то банки с домашним вареньем... Буривой не мешал. Сами скажут.

Наконец не выдержали. Скворец протянул волхву небольшой комок металла.

Буревой повертел бесформенную железяку в руках.

— Это что?

— Думаю, пуля, — сказал Ждан. — Нашли ее в детали корабельного набора.

— А по порядку?

— По порядку так, — Голуб, в котором военный потеснил розмысла, перехватил инициативу. — Игорь в Царьградском походе сжег ромейский флот. Известное дело и серьезная загадка. Никогда до этого Константинополь не терпел такого поражения на море. Согласно источников, русы горящими стрелами подожгли дромоны.

— Чушь редкостная, — прокомментировал Ждан. — Можно подумать, ромеи не умели с пожарами бороться. Огнемет посреди деревяхи стоит, а техника безопасности не отработана... Да у них чуть ли не негорючие одежды были...

Скворец кивнул.

— По предположению знакомого тебе Торгвассона, поджог был осуществлен иначе. С берега, путем бросания больших горящих снарядов. Чуть ли не сосудов с зажигательной смесью. В общем, тоже бред. Найти флот никому не удавалось. Было мнение, что корабли сгорели без остатка.

— Так же не бывает, — удивился Лютый. — Даже обгоревшие детали набора уцелеть обязаны. Не дотла ведь выгорали, раньше топли.

— Правильно, не бывает, — подтвердил Ждан, с гордостью глядя на братича, — не там искали. Мы этот флот нашли!

— Да ну! И как? В Книге про это почти ничего нет. Никаких подробностей. Мстислав же на Итиль ходил.

— А голова зачем? — довольно усмехнулся стрый. — Высчитали мы.

— Понимаешь, — опять заговорил Голуб, — поставили себя на место русинов из Книги. Что грозит русам? Флот. В их истории он решил исход в пользу ромеев. А как бороться с флотом? Сжечь. Собственным греческим огнем! Одна пуля из снайперского самострела в чан, и привет дромону. И всему, что близко. А если в каждый дромон по пуле? И противопоставить грекам совершенно нечего. Взрыв емкости — это не привычные стрелы с горящей паклей! Ящик с песком не поможет. А дальше просто. Присмотрели места, удобные для такого дела, поплавали с воздухогворами*, и получите. С первой попытки! Совместили приятное с полезным. Какое там вино...

— Поработать всё же пришлось, — уточнил Ждан, оборвав воспоминания соратника по истреблению перебродившего виноградного сока, — сильно занесено всё. Два месяца ковырялись! Зато на дне! Остатки нескольких судов! Изуродованные внутренним взрывом чаны греческого огня. И один целый. В нем сохранившаяся смесь. И в окружающих деревяшках пулю нашли. Во входном отверстии застряла! Видишь, с одной стороны следы средовоздействия есть, а с другой нет. Однозначно, дромоны были расстреляны снайперами. Из оружия огненного боя уровня нашего века!

— Погоди, стрый, — возразил Лютый. — То, что это пуля, еще доказать надо.

— А входное отверстие?

— Да даже если пуля. Может, стрельнул кто в рыбу лет десять назад, а попал на дно.

— Да ты что, Буринька! Не веришь?!

Буривой улыбнулся:

— Проверяю. Доводы нужны железные. И не в смысле материала, из которого 'пуля' сделана.

— Погоди, воевода, — Скворцу явно приятно было называть Лютого новым званием. — Что ты на это скажешь?

Новый довод представлял собой продолговатый полый цилиндрик, закрытый с одного конца. Тоже не новый.

— На гильзу от самострела похоже.

— Не просто похоже. Один в один. Вот только размер, каких ни один производитель не выпускает и никогда не выпускал. Кстати, заинтересовало нас происхождение слова 'гильза'. Совершенно не славянское слово. Вообще, подобных слов в современных языках не имеется. Разве в древнегерманском есть. При чем здесь он?

— Подожди, Голуб Мстиславович, — остановил воеводу Буривой, — ты считаешь доказанным, что ромейский флот был сожжен огнестрельным оружием?

— Ничего я не считаю. Но иначе объяснить, как эти штучки оказалась там, где его нашли, не могу! Возраст гильзы подтвержден. И нашли ее именно там, где могла быть оборудована стрелковая лежка. Лучшее место. А дальше...

Лютый вздохнул:

— Верю я вам. Я — верю. Но как доказательная база этого недостаточно. Мало ли чем может оказаться предмет, похожий на гильзу. Пока только ясно, что роем мы в нужном направлении.

— С этим согласен, — кивнул Скворец, — будем рыть дальше. Кому взвару?

Он отошел к самовару и наполнил чашки.

— А еще, Буривой Володимеров, просьба к тебе. Мечи свои дай на обследование. Гарантирую, не испортим.

— Какие мечи? — не сообразил Лютый.

— Родовые, — уточнил Ждан. — Ту пару, что в тереме на почетном месте висит. Давненько они там обретаются. Терем тебе ведь от предков по матери достался? А родительница твоя род от Нежданы-поляницы ведет, если былинам верить. Не ее ли оружие? Возраст изучим, состав по материалам. Глядишь, еще одна зацепочка будет...

Примечания

Кликнул — здесь: предложил, порекомендовал.

Воздухогвор — акваланг

Шаркил, лето 6449 от Сотворения мира, травень

— Воды...

Голос Атлы был хриплым и тихим. Но Кабир расслышал. Поднялся с кошмы, приподнял голову десятника, поднес пиалу с водой. Атлы напился, оглядел то ли юрту, то ли шатер, в котором держали пленных, и спросил:

— Где мы?

— У русов, — ответил торк. — Здесь они лечат раненых.

— Лечат? — удивился десятник. — Врагов?

— Угу, — ответил Кабир. — Русы всех лечат. Да и не враги мы им, — и поправился. — Уже не враги.

— Почему?

— Токак мертв. Армии нет. Мы в Шаркиле. Русы пошли на Итиль. Думаю, уже пришли. Каганата больше нет.

— Сколько прошло? Времени.

— Две руки дней.

— За две руки дней взять Шаркил?

— За день! — торк покачал головой. — Сдали без боя.

Десятник обреченно откинулся на лежанку.

— И здесь измена! Каган-бек здорово насолил своему богу.

— В Шаркиле не было предателей. Русы пообещали жизнь и свободу. Или предложили сжечь город греческим огнем. На выбор.

Атлы поморщился, болела пробитая стрелой грудь, да и рана на руке ныла. Тихо прошептал:

— А с нами что? Мы кто — рабы?

Кабир улыбнулся:

— Тенгри-небо не оставил своих детей без присмотра. Русы не берут рабов. Мы можем уйти.

— Просто уйти? — горько сказал Атлы. — Без коней и оружия, нищие и босые...

Кабир довольно цокнул языком:

— Твой Кузы пасется рядом с моим Ясаком, а сабля стоит у изголовья твоей лежанки. Не могу сказать, что удалось спасти все, что у нас имелось, но твой пояс у меня. Вместе с зашитыми золотыми. Если думаешь, что этого мало, можно наняться к русам и повоевать на их стороне.

Десятник задумался. Потом произнес:

— Нет уж. Надоело. Предпочту увидеть кибитки торков и получить подзатыльник от отца. Да и жены не должны забывать, как выглядит их властелин.

— Вот и я так думаю, — согласился Кабир. — Как сможешь сесть на коня, так и двинем...

Итиль, лето 6449 от Сотворения Мира. Травень

Город горел. Неохотно дымили бедняцкие юрты и полуземлянки. Ярким пламенем полыхали дворцы тарханов. Чадно коптили прибрежные склады, распространяя вокруг себя тошнотворный запах горелой рыбы, смешанный с привычной портовой вонью. Потрескивая, пылали караван-сараи и 'веселые дома'. Пожар шел сплошной полосой, не спеша, но уверенно. Беря в осаду один дом за другим, захватывая улицы и кварталы, пардусом с раскаленной шкурой, перепрыгивая с острова на остров. И безуспешно пытались узкие полоски проток преградить путь огненной стихии. Первый же порыв ветра перебрасывал пожар дальше. Пламя то рвалось в воздух с басовитым ревом, то раскаленным ветром припадало к земле, чтобы снова взвиться огненным драконом, пожирая следующий дом. Город горел...

Город умирал. По тем кварталам, которых еще не коснулась жадная пасть пожара, стремительными тенями проносились на полном скаку всадники, насаживая на пики или полосуя мечами каждого, осмелившегося показаться наружу. Очаги сопротивления гасились мгновенно и безжалостно. А если какой-то особо отважный горожанин рисковал-таки высунуть нос, опасливо вслушиваясь в отдаленный топот копыт, то разбросанные вокруг трупы быстро охлаждали желание куда-то бежать. Впрочем, те, кто хотел отсидеться в норе — тоже обречен. Рано или поздно, но хлипкую дверь вынесут ударом ноги, и в дом ворвутся опьяневшие от крови и боя воины. Побрезгуют захватчики, то подберется безжалостный и вездесущий огонь...

Дворец держался. Обложенный плитами белоснежного мрамора поверх обожженного кирпича, он не поддавался огню. И пусть пала охрана стен, и ухоженный парк — украшение города и всей Вселенной, завален трупами защитников. Но остатки ларисиев удерживают западные двери... Каган-бек Иосиф с саблей в руке лично отражал атаки озверевших язычников, рвущихся к его богатствам. Даже не зная, что происходит вокруг, Иосиф понимал: конец. На западе и на востоке вставало зарево.

Полыхали казармы на западном острове и торговые ряды на восточном. Русы обрушились с двух сторон огромными силами, а значит, все донесения доглядчиков оказались одним большим враньем. Не Константинополь был истинной целью славянских полчищ. Итиль! И ушедшая в большой поход на север армия, скорее всего, попала в ловушку хитроумных русинов и уничтожена. Помощи ждать неоткуда... В гибели войск Иосиф был уверен полностью — иначе не пропадали бы в степи гонцы один за другим...

Ларисии бились с мужеством обреченных. Вот отбит очередной натиск, и волна врагов откатилась назад. Враги?! Наемники и верные слуги в прошлом! А сегодня — мерзкие предатели, переметнувшиеся на сторону русов. Проклятые степные выродки! Отхлынувшая волна атакующих не стала кидаться на щиты и копья гвардейцев. Нет! Росский строй расступился, пропуская вышедших вперед воинов с самострелами. Теми самыми. Чтобы их добыть, хазары прошлой зимой сложили немало голов, а добыча оказались никчемной безделушкой...

Иосиф вздернул над головой изщербленную саблю:

— Вперед!

Ларисии рванулись на прорыв. Главное — стоптать тонкую линию стрелков, вооруженных никчемным хламом, разорвать строй. И в каменный лабиринт улиц, знакомый до последней пылинки! Не догонят и не найдут!

Остатки отряда мусульман разом повалились на землю. Русы выстрелили. Залпом. Последний каган-бек Хазарии упал позже всех, хотя получил болт первым. Пока падали бойцы мусульманской гвардии, умирающий правитель смотрел на торчащий из нагрудной пластины лучшего византийского панциря толстый хвостовик самострельного болта. 'Обманули, — с горечью подумал Иосиф, чувствуя, как уходит из тела жизнь. — И здесь обманули... Это не безделушки...'

Победители уже врывались в беззащитный дворец. Один из русов задержался над телом убитого — сдернул богатый шлем. И с размаху ударил топором по шее, перерубив хрящи и позвоночник. Поудобнее ухватил за длинные, почти женские волосы, и сунул в мешок, стараясь не запачкаться в крови. Обычай, конечно, грязноватый. Но, нет лучшего средства от самозванцев, чем голова каган-бека, выставленная на всеобщее обозрение. А можно отправить в кадке зеленого вина в предательский Царьград. Там тонкость момента оценят по достоинству.

* * *

Город горел... Донч осторожно, одним глазом, выглянул из-за угла мазанки. Узкая кривая улица пуста. Только роется в пыли убежавшая откуда-то курица, да лежит под стеной убитая старуха Парсибит, скорчившись иссохшимся от старости телом. Ну, это не страшно. Будучи живой, Парсибит иногда угощала курагой, а мертвой — вряд ли кинется с голодным рыком, подобно гулю. Так что, пусть лежит.