| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
После 'разборки' с людьми купца, Дан, все-таки, закончил разговор с Ларионом. Дан предложил охотнику пойти к ним с Домашем, а, точнее, конкретно к нему, Дану, на службу. И рассказал, в чем эта служба, собственно, заключается. По ходу же повествования Дан разъяснил и все плюсы, и минусы, все условия данной службы, включая и такие нелицеприятные — было, было у Дана ощущение, что Ларион, хоть и был постарше Клевца, Рудого и Хотева, но выдержит все — и такие нелицеприятные, как большие физические нагрузки. Ларион предложение Дана принял. Заодно, тут же, выяснилось и почему. Грубо говоря, Ларион, как и бывший охотник Хотев решил 'сменить обстановку'. Но, если Хотеву хотелось просто чего-то нового, то Лариону стало 'тесно' в лесах вокруг Новгорода, а уходить далеко от Новгорода он, по каким-то своим причинам, не торопился... К тому же, охотнику, как оказалось, 'до глубины души' стало обидно, что какие-то наемные рутьеры без проблем уронили его на землю, обезоружили и столь же легко скрутили. А он даже не в состоянии был им помешать — тех двоих, что Ларион ухайдокал на заимке Шуги, охотник в расчёт не принимал. Понимал, что сие было случайно... И также он понимал, что не сумел бы, на той заимке, ни защитить жену Шуги Милушу, ни самого себя... Охотник решил, что впредь он в плен ни за что не попадет и научится драться, как воин. Наиболее же быстро это можно было сделать, поступив в дружину какого-нибудь боярина, а лучше всего именно к тому боярину, что избавил и его и других новгородцев от ганзейцев. Тем паче, что какой-другой боярин в дружину Лариона и не возьмет — нахрена ему нужен великовозрастный охотник, не знающий воинского дела, а Дан сам Лариона приглашал заходить. И воины у боярина Дана явно непростые, а с некими хитрыми ухватками — Лариону достаточно было увидеть, как они, пусть и не как охотники, однако контролируя все вокруг, шли по лесу, и, как они всегда становились так, дабы бывшие пленники постоянно были у них на виду, и никто не оказался за спиной... Именно по этим причинам Ларион и притопал к Дану. А тут, из разговора с боярином выяснилось, что он еще и денюжку хорошую платит своим... — 'те-ло-хранителям', — повторил, про себя, это слово Ларион...
Дан узнав, что Ларион, временно, живет у Шуги и вместе со всем семейством Шуги восстанавливает починок крестьянина, спросил охотника, как найти жилище Шуги и попросил его еще на несколько дней подзадержаться у крестьянина. Пожить, так сказать, до следующей седмицы, пока плотники не завершат в усадьбе Дана дом-казарму для телохранителей, а также для всех прочих приживал Дана.
Ну, а на утро следующего дня Дан засобирался на подворье Святой Софии, на малый совет новгородской осподы. Опять одел зеленый длинный мятель-кафтан, портки сменил с простых на дорогие, сапоги обул мягкой выделки, опоясался боярским 'золотым' поясом, пристроил на голову мягкую шапку с отворотами и завернулся в черный плащ-опашень. Есесенно, и сопровождение его — Рудый и Клевец приоделись соответствующе, ведь Дан, как и всем, платил им денюжку. И немалую...побольше, чем Якуну с Седым Хирви, а теперь еще и Андреасу с Иоганном.
Хоть и называлась 'оспода', на которую явился Дан малым советом, но столько людей с золотыми поясами, да еще собравшихся в одном месте, Дан, пока, не встречал. Ему, даже закралась в голову мысль о некоем королевском совете где-нить во Франции или Испании — так, как он себе его представлял, исходя из просмотренных в будущем-прошлом 'исторических' фильмов. Впрочем, стоило только Дану увидеть несколько далеко не восторженных — от его присутствия в этом зале...попросту говоря — откровенно враждебно смотрящих на него, харь, как все наваждение, весь какой-то, не совсем ему самому понятный 'Ах!' от посещения 'малой 'осподы', от того, что его, фактически, пригласили на заседание государственного совета Новгорода, Господина Великого Новгорода... Мигом улетучился! И заодно 'испарил' с собой и все впечатления от лицезрения Грановитой палаты, где происходило оное заседание 'малой 'осподы'. Собственно, упомянутого заседания Дан так и не видел — его пригласили в палату тогда, когда 'оспода', можно сказать, уже вдоль и поперек порешала все вопросы. И многие из участников совета, на момент появления Дана, имели — под боярскими шапками, которые на совете они не снимали — весьма злобно сверкавшие глаза на красных и потных физиономиях... Вероятно, от произошедших на 'осподе' всяческих словесных баталий.
Как выяснилось, Дана пригласили, дабы... Нет, все же Марфе Борецкой было присуще определенное чувство справедливости и Дана пригласили, дабы отблагодарить его от имени Господина Великого Новгорода, и — вот этого, Дан точно не ожидал — пожаловать ему землю в возмещение той территории, которую Дан, якобы, отдал, вместе с залежами серебра, ганзейским купцам... То есть, той территории, которую, с легкой руки воеводы Василия, хотел Дан того или нет, но все 'заинтересованные' лица — и боярыня Борецкая, и ее сын Дмитрий — посадник Господина Великого Новгорода, и второй посадник — Офонасий Груз, и архиепископ Иона, и много еще кто — посчитали наследством Дана. Стоя посередке зала, куда его, по традиции, как бы вывели-подвели два дюжих, краснорожих и одетых во все красное, молодца-бирича, размерами немногим меньше самого Дана, он даже не знал радоваться ему сему событию — тому, что отныне он, вроде того, что настоящий, 100%-ный, владеющий землей, новгородский боярин — или нет. Будто и уважила его Марфа Борецкая, ведь, наверняка, не так просто было 'продавить' решение о жаловании чужого, малопонятного боярина новгородской землей... — А с другой стороны, — думал Дан, — ну, и 'на фига' мне эта земля сдалась? Ведь, наверняка, она пустынна или почти пустынна — в противном случае мне вряд ли бы дали ее... Хотя бы, просто потому что Новгород не классическое феодальное государство, где землю дают вместе с крестьянами, а... А, значит, и пользы мне с этой земли никакой. Она, тупо, не нужна мне... Однако, — ворочались мысли в голове Дана, — и отказаться от 'подарка' нельзя. Не поймут-с, пусть я, как бы, и чужеземец, и странностей у меня, на взгляд новгородцев — слава богу, Семен 'просветил', да, и сам я чувствую — хватает. Обидятся же, как пить дать, очень сильно обидятся! И в первую очередь — Борецкие! Ведь, отказавшись, я покажу, что мне плевать на их старания и я эти старания абсолютно не ценю. Марфа, обязательно, — размышлял Дан, — после такого унижения, да еще на виду у всех, усложнит мне жизнь. А оно мне надо? Эти проблемы?
— Нет, конечно, — думал Дан дальше, — история уже сдвинулась с места и в городе происходит то, что не случилось в прошлой 'жизни', но! Но, в самом ли деле изменения настолько глобальны и бесповоротны, чтобы история, описав круг, не легла на прежнюю колею? Ведь, войну с Москвой Новгород еще не выиграл... И винтовку с пулеметом я еще не изобрел, песни Высоцкого и Пугачевой не перепел и, как настоящий попаданец, англичанам не напакостил и к Сталину на прием не попал... А, если серьезно — сделать еще нужно ой-е-ей сколько. Причем такого, до чего Борецкая сама, со своими сторонниками, не додумается, либо, ежели и додумается, вряд ли решится. И притом сделать, как можно быстрее. А, без Марфы, — Дан, про себя, тяжело вздохнул, — а, без Марфы, пляши тут — не пляши, ничего не выйдет. Поскольку я сам в Новгороде, по большому счету, никто и имя мое — неизвестно... Ну, или почти, никто и, почти, неизвестно, — тут же поспешил успокоить персональное 'эго' Дан. — Посему улыбаемся и машем, улыбаемся и ма...тьфу ты, кланяемся и улыбаемся... — И Дан, сделав радостное лицо, при всем 'чесном' народе, невзирая на ряд 'радостно' смотрящих на него физиономий — на этих 'радостных' физиономиях отчетливо читалось: — 'удавим, собственными руками удавим, коль подвернется оказия ...' — с небольшим поклоном, так, чтобы и свое, 'знатное' достоинство не уронить... — ибо не приведи господь склониться слишком низко, как обычный простолюдин, или наоборот, вообще не поклониться — мол, убог ваш дар за мою землю. Впрочем, Дан уже достаточно 'пообтерся' в местной жизни и с 'кружком' Борецкой тоже достаточно пообщался, чтобы не совершить подобную глупость... — и, чтобы уважение к 'обчеству', за пожалованную землю, показать, с благодарностью принял из рук сына Борецкой, посадника новгородского, Дмитрия свят Исааковича, грамоту о владении землей на Олонецком погосте, близ озера Онего.
Глава 7
Столь 'радостное' событие — превращение Дана из непонятного 'заморского' аристократа в стопроцентно новгородского боярина, хошь-не хошь, однако пришлось отметить. Но в очень узком кругу, прямо-таки 'очень'. Дан, конечно, возвратясь с 'осподы', рассказал Семену старшему, Вавуле, Лаврину и, почему-то, Седому Хирви — а они уже всем остальным, о пожаловании его землей на Олонецком погосте, но какого-либо восторга или повышенного любопытства это известие ни у Лаврина, ни у Вавулы, ни у Семена — разве что Седой Хирви с прищуром, насколько позволял ему шрам, взглянул на хмурое лицо Дана — не вызвало. Все и так давно считали Дана боярином, а есть у него земельные владения или нет... По тому, самому, большому, счету — всем это было 'до лампочки'. В мастерской и без того хватало событий, чтобы еще и интересоваться землей Дана. Ну, подумаешь, не было у него земли, а теперь одни 'благородные доны' пожертвовали ему, то бишь другому 'благородному дону' землю...вот, пусть, теперь 'дон' сам и выкручивается... Кхм, то есть одни новгородские бояре, в награду за некие заслуги, выделили землю другому, пусть и не совсем новгородскому, боярину. И что? Как уже упоминалось — 'в мастерской и без того хватало событий, дабы еще интересоваться и наличием или отсутствием земельных владений у Дана'. По той же причине ни Лаврин, ни Семен, ни Вавула — никто из 'старожилов' 'не вникал', то есть не обсуждал 'шашни' Дана и с новгородской 'верхушкой'. Ну, да, видели на подворье, и не один раз, тысяцкого Господина Великого Новгорода и биричи городские таскались в мастерскую, как на работу, но это только вначале в диковинку было, а потом, как-то, стало привычно. Разумеется, далеко не к каждому новгородскому боярину тысяцкий Господина Великого Новгорода сам является и от посадника Господина Великого Новгорода присылают часто биричей, но то дело десятое и к работе мастерской не относится... В общем, работникам мастерской не интересны были дела Дана не касающиеся работы этой самой мастерской.
В курсе всех событий, связанных с новгородской 'верхушкой', был, лишь, напарник Дана -Домаш. Ему Дан, как радеющему за Новгород человеку и могущему что-то подсказать или посоветовать, многое, но не все, сам рассказывал — и, естественно, направляясь с 'осподы' домой, тоже зашел на Торжище в лавку Домаша, дабы сообщить о наделении его, Дана, новгородской землей. Но землей не вблизи города, где все давно поделено и занято, а, ажно, возле Онежского озера. На что Домаш, в этот момент, как раз диктовавший, пристроившемуся к пустой полке Стерху, что из товара нужно в лавке... — перед пареньком лежал лист бересты и в руке Стерх держал писало-новгородскую 'авторучку', костяной стержень с заостренным концом... — на что Домаш, на секунду оторвавшись от диктовки, кивнул головой и сочувственно произнес: — Не переживай, что-нибудь придумаем. Вечером обговорим...
Напарник Дана, не будучи изначально 'зашорен' психологически — иначе бы он просто не сумел из воина 'переобуться' в гончара, да, общаясь еще постоянно с Даном, имевшим весьма нестандартный — с точки зрения средневекового новгородца — взгляд на жизнь в Новгороде и демонстрировавшим все время какой-то необычный — опять-таки, с точки зрения жителя средневекового Новгорода, каким являлся Домаш — подход к работе в мастерской, подход, тем не менее, приносивший солидные барыши, 'воленс-ноленс', но постепенно и сам стал выходить за рамки неких условных, 'средневеково-новгородских', стереотипов мышления. Это раньше для Домаша было: — Оу, земля — это святое! Получить во владение такой большой кусок земли, это, это... Больше и желать нечего! — А, сейчас...сейчас... Посему Домаш, как и Дан, смог сразу оценить 'всю скрытую прелесть' подобного дарения, к тому же, еще... — ну, не удержался Дан и скривился, говоря о 'осподском пожаловании'... — и наблюдая расстроенную физиономию напарника.
Упоминая, что никто из работников мастерской 'не вникал и не влазил' в дела Дана, в дела Дана за пределами мастерской, нужно, все же, отдельно сказать о Семене, сыне Далева, по прозвищу — Старший. Дан с самого начала своего 'новгородского пути' понял, что Семен обладает довольно острым умом и изрядной наблюдательностью, то бишь, многое подмечает. И, притом, не только подмечает, но и делает из увиденного и услышанного некие свои выводы, и выводы, как был случай убедиться Дану, довольно грамотные... Собственно, Дан давно пришел к заключению, что, если бы не излишняя живость характера Семена, толкающая его, порой, на плохо обдуманные поступки, живость, более присущая жителю солнечной Италии, чем обитателю сырого и холодного Приильменья, то он, Семен, как минимум, сейчас являлся бы 'житним человеком'. Доступно говоря — довольно богатым обитателем города. И, естественно, было бы глупо думать, что человек с таким умом и наблюдательностью, как у Семена, ни о чем не догадывается... А, еще, пожалуй, Рудый и Клевец, поскольку они всюду 'тягались' за Даном, могли все знать или, даже, пожалуй, все знали о связях Дана с 'административно-управляющей' верхушкой Новгорода. Однако, ни Рудый, ни Клевец не имели привычки исповедоваться кому-либо о делах Дана. Не имели, потому что Дан в самом начале их 'карьеры' грамотно разъяснил Рудому и Клевцу, что им можно рассказывать о том, что они будут видеть и слышать, находясь рядом с Даном, а о чем лучше сразу забыть... Из всего вышесказанного следует лишь то, что, если для работников мастерской, вроде бы ничего экстраординарного в наделении Дана землей не было, то дома, Дан, 'таки' вынужден был отметить это событие. Но ночью и в постели со Жданой. И единственным подходящим для этого способом. Ибо Ждана, хоть и была, стопроцентно, уверена, что Дан аристократ заморского 'кроя', а иного Дан говорить ей не стал — посколько сильно сомневался, что сумеет объяснить своему дорогому, ненаглядному, любимому, крепко привязавшему его к своей споднице-юбке и прочая, прочая, прочая 'секс-символу', будто он родом из грядущего — однако превращение Дана еще и в самого что ни на есть 'взаправдашнего', 'сермяжного и посконного' новгородского боярина, ее только обрадовало. Обрадовало, потому что жизнь она хотела прожить в родном Новгороде и ни в какую 'заморщину' ехать не желала и Дана отпускать тоже не собиралась! Потому, коль ее Дан аристократ, то лучше, дабы он был новгородским аристократом. И, если для внешнего мира ничего, из ряда вон выходящего, в этот день не произошло — ну, да, пожаловали боярина Дана землей, так, на то они и бояре, чтобы землей владеть — то для внутреннего миропонимания Жданы сие было событие! И являлось праздником. А праздник необходимо отметить... Естественно, Дан не возражал, совсем никак не возражал, потому что просто не успел, однако утром... Ах, это утро! Утром Дан, после многократного ночного его изнасилования женой, встал на слегка подгибающихся ногах, шатаясь во все стороны и решительно не способный ни на какие тренировки с телохранителями и малолетней занудой Вайке. Пожалуй, стоит добавить, что к этим тренировкам, с согласия — и после некоторого размышления — Дана, присоединились и 'приведенные в чувство'...хотя, как приведенные, не зря же в родном времени Дана существовала пословица: — Горбатого могила исправит... — более-менее 'приведенные в чувство' Мерене и Майму. На стремление заняться собой у обоих было сильным и, как понял Дан, на это стремление очень сильно повлияла стычка с Вайке и то, что она им здорово накостыляла... Хотя, до результатов племянницы Седого Хирви и Майму, и Мерене было далеко.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
