Так рисуют его испанские историки тех времен. Утверждают, впрочем, что в нем было больше фанатизма, чем благочестия, что необузданное его властолюбие не умерялось великодушием, что на войне он был не рыцарем, а деспотом, что искал не славы, а только владычества, и что политика его была бездушна, себялюбива и вероломна. В Испании его называли мудрым и дальновидным, в Италии благочестивым, а во Франции и Англии — тщеславным и коварным.
Портрет этот будет неполным, если не рассказать о фортуне монарха, политика которого имела такое влияние на жизнь Колумба и судьбы Нового Света. Успех сопутствовал ему на каждом шагу. Будучи младшим сыном, он, однако, взошел на трон Арагона по праву наследования. Кастилию он приобрел женитьбой, Гранаду и Неаполь — завоеванием, Наварра же досталась ему, как досталась бы любому, кто захотел бы завладеть ею, когда Папа Юлий II отлучил от церкви ее государей и отдал ее на произвол первого попавшегося захватчика. Он послал войско в Африку и подчинил или обратил в вассалов и Тунис, и Триполи, и Алжир, и большинство берберских царств. Он овладел и Новым Светом, причем без особых затрат, благодаря открытиям Колумба, которые были полностью оплачены его супругой Изабеллой. Три замысла лелеял он в своем сердце с начала царствования и неотступно стремился к их выполнению: покорение мавров, изгнание евреев и введение инквизиции. Все три он осуществил и был награжден Папой Иннокентием VII званием "Католичнейшего величества", которое его наследники упорно сохраняли за собой.
Авторы-современники описывают Изабеллу восторженно, правда, их славословие освящено временем. Мало кто в истории может сравниться с нею в беспорочности и обаянии. Она была среднего роста, хорошо сложена, держалась с достоинством и изяществом, вместе степенно и приятно. Кожа лица была белая, волосы — рыжевато-каштановые, глаза — голубые и кроткие. Во всем облике королевы присутствовала удивительная скромность, украшавшая редкостное упорство в достижении целей и серьезность помыслов. Сильно привязанная к супругу, ревностно отстаивавшая его репутацию, Изабелла, тем не менее, неизменно сохраняла за собою неотъемлемые права государя-союзника. Она превосходила его привлекательной внешностью, внутренним достоинством, тонкостью ума и величием души. Сочетая мужскую энергичность и решительность с милосердием женщины, она входила в военный совет супруга, лично участвуя в его походах, и, бывало, превосходила его твердостью и смелостью действий, и одновременно, будучи вдохновляема более верным пониманием доблести, вносила в его ловкую, расчетливую политику возвышенный и благородный дух. Однако более всего воссияли достоинства Изабеллы в гражданской истории их царствования. Ее доброжелательная, материнская забота была постоянно направлена на реформирование законов и устранение зол, причиненных длительными внутренними войнами. Она любила свой народ и, неустанно радея о его благе, смягчала, насколько было возможно, суровость действий супруга, стремившегося к тому же, но склонного забывать меру. Так, почти фанатично набожная и, пожалуй, слишком подверженная влиянию своих исповедников, королева восставала против любых попыток утвердить религию в ущерб человечности. Она энергично противилась изгнанию евреев и введению инквизиции, хотя, к несчастью для Испании, ее сопротивление мало-помалу было преодолено ее духовниками. Изабелла всегда отстаивала милосердие по отношению к маврам, хотя и была душой борьбы против Гранады. Войну она почитала необходимой для защиты христианской веры и избавления подданных от свирепого и грозного врага. Если все ее помыслы и радения о народе были полны величия и достоинства, то в обиходе ее отличали простота, скромность, непритязательность. В промежутках между государственными делами она созывала к себе самых выдающихся людей науки и литературы и советовалась с ними о поощрении словесности и искусств. Именно благодаря ее попечительству университет Саламанки достиг высот, которые выделяли его среди других рассадников учености того времени. Она учреждала награды и почести за распространение знаний, она способствовала развитию новоизобретенного искусства книгопечатания и поощряла печатные мастерские во всех частях королевства; книготорговля была освобождена от пошлин, и книг, как нас уверяют, печаталось в Испании на заре этого промысла больше, нежели в наш просвещенный век.
Удивительно, насколько судьбы стран порою зависят от достоинств отдельных людей и насколько великие личности, объединяющие, пробуждающие и направляющие скрытые силы страны, способны придать ей собственное свое величие. В таких личностях воплощается идея ангелов-хранителей, коим небо поручает судьбы держав. Таким был принц Энрике для Португалии, такою была для Испании славная Изабелла.
Глава 3
Обращение Колумба к королевскому двору Кастилии
Колумб появился в Кордове в начале 1486 года. Однако он обманулся в своих упованиях на немедленное содействие двора. Ему даже не удалось добиться, чтобы его выслушали. Фернандо де Талавера, приор монастыря Прадо, вовсе не был расположен в его пользу, несмотря на письмо Хуана Переса де Марчены: планы Колумба показались ему сумасбродными и невыполнимыми. В самом деле, предмет его обращения к правительству и то убогое платье, которое он по бедности вынужден был носить, не вязались в глазах придворных с размахом его замыслов. "Поскольку он был не из их числа, — говорит Овьедо, — и одет был, как простолюдин, да вдобавок рекомендован был лишь письмом серого монаха, они не верили ему и не прислушивались к его словам, что доставляло ему великие муки". Долгое вынужденное ожидание в кулуарах двора вызывало у Колумба немало гневных нареканий. Следует, однако, учитывать ситуацию, в которой находились тогда государи, — она была неблагоприятна для его ходатайства. Война с Гранадой была в самом разгаре, и король с королевой лично участвовали во многих кампаниях. Когда Колумб прибыл в Кордову, двор походил на военный лагерь. Соперничающие эмиры Гранады — Мулей Боабдил по прозвищу Эль-Сагаль, и его племянник Магомет Боабдил, которого наделили прозвищем "Чикито", — заключили союз, и их объединение требовало неотложных и решительных действий короны.
В начале весны король выступил походом, чтобы осадить мавританский город Лоху. Королева хотя и осталась в Кордове, но была непрерывно занята отправкой войск и припасов для армии, одновременно не оставляя дел гражданского управления. Двенадцатого июня она выехала в лагерь, участвовала в осаде Моклина, и оба государя находились некоторое время в долине Гранады, вдохновляя войска на решительный штурм. Они едва успели вернуться в Кордову, чтобы отметить свои победы народными торжествами, как пришлось двинуться в Галисию на подавление мятежа, поднятого графом Лемосом. Только оттуда они смогли переехать на зиму в Саламанку.
Беглый обзор занятий и беспокойной жизни испанских государей в первый год по приезде Колумба дает представление об их правлении во все то время, что он вел переговоры, которое в точности совпало с периодом мавританской войны. Двор постоянно перебирался с места на место, как то диктовалось обстановкой. Сами государи либо были в пути, либо находились в ставке, а когда выдавались дни передышки от нелегких ратных трудов, их времени и внимания требовали тысячи дел, связанных с преобразованиями и реформами, которые они проводили во всей стране. Неудивительно, таким образом, что за столькими неотложными делами, к тому же весьма обременительными для казны, у царственных супругов нашлось не много времени, чтобы заняться планом поисков островов в океане, требовавшим внимания и огромных затрат, между тем как сама затея всем казалась блажью пустого мечтателя. Сомнительно даже то, что обращение Колумба было незамедлительно доведено до их сведения. Фернандо де Талавера, которому надлежало выступить ходатаем, относился к нему неприязненно, да и сам был поглощен делами, будучи одним из духовников королевы во время "Священной войны" и выезжая вместе со двором к театру военных действий.
На протяжении лета и осени 1486 года, пока велась кампания, Колумб оставался в Кордове. Средства к существованию он добывал, по-видимому, черчением географических и морских карт, полагаясь на то, что время и старания доставят ему влиятельных сторонников и друзей. Ему приходилось терпеть насмешки пустых и высокомерных людей — одно из главных препятствий для скромного достоинства при любом дворе. Однако по натуре он был жизнерадостен, верил в свое начинание, что поддерживало его в любом испытании. В манерах Колумба было благородство, а в разговоре — серьезная искренность, и друзья постепенно появились. Одним из самых полезных оказался Алонсо де Кинтанилья, главный эконом Кастилии, который принимал его в своем доме и стал горячим сторонником его теории. Он познакомился с Антонио Джеральдини, папским нунцием, и его братом, Александром Джеральдини, наставником малолетних детей Фердинанда и Изабеллы, и оба искренне присоединились к его взглядам. Благодаря друзьям он был представлен Педро Гонсалесу де Мендосе, архиепископу толедскому и великому кардиналу Испании, наиболее высокопоставленной персоне двора.
Последнего король и королева постоянно держали при себе и в мирное, и в военное время. Он сопровождал их в кампаниях, и они никогда не предпринимали важных шагов, не посоветовавшись с ним. Это был человек цепкого ума, незаурядного ораторского дарования и деловых качеств; одевался он просто, но на редкость изысканно, в манерах был сдержан, учтив и любезен. Тонкий знаток наук, великий кардинал, однако, как и многие ученые того времени, почти ничего не смыслил в космографии и относился к ней с предубеждением. Когда с ним впервые заговорили о теории Колумба, она поразила его своими еретическими основаниями, несовместимыми с описанием формы земли в Священном Писании. Но дальнейшие разъяснения оказали воздействие на этого человека, наделенного сообразительностью и здравым смыслом. Он рассудил, что в попытках расширить границы человеческого знания и исследовать плоды творения нет ничего противного религии; сомнения его разрешились, и он любезно и благожелательно выслушал Колумба.
Последний, сознавая, с каким важным лицом говорит, приложил немалые старания, чтобы убедить его. Кардинал оценил величие замысла, силу аргументов, а также благородство и искренность Колумба. Он сделался твердым и верным его сторонником. По представлению великого кардинала Колумб удостоился аудиенции государей. Представ перед ними со скромностью и одновременно убежденностью в своей правоте, он чувствовал себя, как потом замечал в письмах, орудием в руках Провидения, призванным осуществить его волю. Фердинанд слишком хорошо знал людей, чтобы не оценить Колумба по достоинству. Он понял главное: как ни дерзновенно вознесся мореплаватель в мечтах, замыслы его зиждутся на практических и научных основаниях. Амбиции короля воспламенились возможностью открытий, могущих превзойти те, которые широко прославили Португалию. Тем не менее, он, как всегда, сохранил хладнокровие и осторожность и решил посоветоваться с наиболее просвещенными людьми королевства и руководствоваться их решением. Поэтому он поручил Фернандо де Талавере, настоятелю Прадо, собрать лучших астрономов и космографов на совещание, на которое пригласить и Колумба, ознакомиться с его доводами и представить обоснованный доклад.
Глава 4
Колумб перед комиссией в Саламанке
Диспут о предложении Колумба происходил в Саламанке, ученые которой славились на всю Испанию. Проводился он в доминиканском монастыре Св. Стефана, оказывавшем гостеприимство Колумбу на протяжении всего разбирательства.
Религия и наука были в то время тесно связаны, особенно в Испании. Сокровища учености были сосредоточены в монастырях, и университетские кафедры пополнялись исключительно черным духовенством. Господство клира распространялось на государство так же, как на церковь, почетные и высокие посты при дворе вверялись, за исключением наследственной аристократии, почти одним только духовным лицам. Нередко кардиналы и епископы в шлемах и латах даже возглавляли войска, а во время "Священной войны" с маврами посоху епископа иной раз сопутствовало копье. В эпоху, отмеченную возрождением просвещения, но еще более — распространением религиозного фанатизма, Испания в своем религиозном рвении превзошла все другие христианские страны. В королевстве только что была учреждена инквизиция, и любые воззрения с малейшим намеком на ересь были чреваты страшными последствиями.
В такое время и была созвана в монастыре Св. Стефана комиссия из ученых клириков и университетских профессоров, перед которой Колумб должен был изложить и аргументировать свои взгляды. Что ж, невежды и невежи всегда осмеивали его как пустого фантазера, но он был убежден, что люди просвещенные и беспристрастные безусловно признают его правоту.
Можно догадываться, что большинство членов комиссии вошли в нее с предубеждением против Колумба, как бывают предубеждены высокопоставленные и сановные люди к бедным просителям. Они склонны взирать на человека, отданного на их суд, как на своего рода правонарушителя или мошенника, чьи провинности и прегрешения надлежит выявить и разоблачить. Так и Колумб предстал перед ученым собранием в невыгодном свете — никому не известный моряк, не входящий ни в какое ученое сообщество, без чинов и регалий, которые иногда придают некий ореол даже посредственности. Часть членов комиссии считала его, вслед за молвой, авантюристом, в лучшем случае — пустым мечтателем; другие были подвержены болезненной нетерпимости к любым новшествам в устоявшейся доктрине, которая воспитывается в неповоротливых умах педантов монастырской жизнью. Что за поразительное зрелище представляло собою, должно быть, это достопамятное собрание в зале древнего монастыря! Простой моряк, выступающий перед внушительным жюри из профессоров, монахов и прелатов, отстаивающий свою теорию с естественным красноречием и, так сказать, представляющий в этом суде интересы Нового Света. Историк утверждает, что когда он начал излагать свои аргументы, то слушали его только монахи обители Св. Стефана, смыслившие в науках больше, чем университетские профессора. Остальные же упорно держались одной позиции: после того, как столько искушенных философов и космографов изучали форму земли и столько умелых мореплавателей бороздили моря в течение тысяч лет, величайшей самонадеянностью для простого смертного было бы полагать, будто ему суждено совершить грандиозное открытие. До нас дошли некоторые из возражений, выдвинутых комиссией. Впоследствии они навлекли на Саламанкский университет немало насмешек. Однако же все эти возражения свидетельствуют не столько о несостоятельности упомянутого заведения, сколько о несовершенстве тогдашней науки, а также и о том, что знания, хотя и быстро распространялись, но встречали на своем пути сопротивление клерикалов. Оказавшись в тупике религиозных разногласий, человечество отступило от рубежей античного знания. И вот, на самом пороге развернувшейся дискуссии, вместо доводов географического свойства, на Колумба обрушили поток цитат из Библии и Нового Завета — Книги Бытия, псалмов Давида, Книги Пророков, Апостола и Евангелий. К сему были добавлены толкования отцов церкви: св. Хризостома и св. Августина, св. Иеронима и св. Григория, св. Василия и св. Амвросия, а также и Лактанция Фирмиана, достопочтенного поборника веры. Философские рассуждения смешались с положениями вероучения, математическая же аргументация отметалась напрочь, если шла вразрез с текстом Писания или комментарием одного из святых отцов. Так, камнем преткновения для некоторых саламанкских мудрецов стал вопрос о существовании антиподов в южном полушарии, настолько несомненном для ученых мужей древности, что по ответу на него Плиний отличал образованность от невежества. Некоторые из оппонентов Колумба решительно опровергали эту основу его теории, ссылаясь на Лактанция и Августина, чтимых в те времена едва ли не наравне с Евангелистами. Но хотя эти два автора и были, благодаря превосходной образованности, ярчайшими светилами золотого века церковной учености, их труды способствовали продлению сумерек науки.