Укрощение строптивого

Проклятое тело горело под поцелуями, таяло под прикосновениями... и совершенно не желало слушать доводов разума и воли... не здесь, не сейчас... и даже гордость не в силах докричаться и заставить разомкнуть объятия... я разучился притворяться, Арманд, я не могу притворяться перед тобой, я не могу заставить свое тело лгать... оно тает, как воск на огне, и каждым своим мускулом молча кричит — "я твой!"... я знаю, что для тебя я никто, но я готов любить за двоих, слышишь... готов... только бы ты не отпускал меня... солги мне хоть ненадолго, Арманд, не словом, так хоть поцелуями этими — продолжай лгать, я поверю, мне так хочется поверить...

Ранне-осенее солнце расцвечивает его, цветок. Нежность его, упрямые порывы. И в какой-то момент приходится удерживать мальчишку почти силой... кажется, кто-то слишком серьёзно воспринял глубокую мысль о жертвах и брёвнах...

Герцог хрипловато рассмеялся, и с мягкой настойчивостью провёл рукой по напряженной плоти принца.

— Ты прекрасен... — поцелуй, невесомый, призванный, скорее, дать почувствовать тень ласки, отзвук вкуса. — Но пожалуйста... я не хочу видеть то, чего в тебе на самом деле нет...

*Не хочу видеть пошлость и порок, они тебе не к лицу... Успеется ещё, и фальшиво улыбаться в ответ на лисьи улыбки, и отвечать ударом на удар...*

То, чего в нем нет? Да Рион сейчас под страхом немедленной смерти не смог бы изобразить то, чего в нем нет, и скрыть то, что есть — неопытность на грани наивности, нежность, ужас, готовность отдать себя до последнего вздоха, скрыть жаждущую покорность, молящий стон, рваное до всхлипа дыхание... скрыть, спрятать, не тянуться, не льнуть — не мог... разве возможно не обнимать, не покрывать наивными поцелуями сильные плечи, не обмирать, погладив бедро Арманда, разве мыслимо не задыхаться от горя и счастья, от желания и нежности... нужен я тебе или нет — я твой... твой...

Выпить стоны все, до последнего, и дрожь собрать ладонями, и последнюю, ту, что возносит к небесам и вдребезги разбивает сознание, погружая в благословенную тишину, заключить в себя, и целовать, целовать, не давая ни мгновения на то, чтоб открыть глаза, чтоб хоть одна слезинка сверкнула в уголках глаз под пушистыми ресницами...

Его нельзя брать сейчас. Слишком острой будет боль, слишком жестоким контраст между нежностью и неминуемым вторжением... Пусть он плывёт в удовольствии, всё прочее — потом. Сейчас он выйдет, просто выйдет, тихонько притворив за собой дверь. Тогда можно, тогда всё будет можно.

Мэва легонько коснулся спутанных, чуть влажных волос Риона. Вот так выглядят посланцы Света, в которых влюбляются смертные. Растерянные, наивные, и такое желанные...

— Подъём, мой принц... — шёпотом, едва слышным. — Нам пора...

Арманд поднялся с постели, подхватил чистую рубашку, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Служаночка, давешняя бойкая особа, отыскалась быстро. И была явно не против ни шальных поцелуев красивого гостя, ни быстрой, как летняя гроза, и столь же мимолётной страсти.

Когда за Армандом... нет — за герцогом Мэва закрылась дверь и Рион остался один, впервые за эти дни, он скорчился на постели, едва не уткнув голову в колени, и разрыдался — страшно, горько, безнадежно...

Зачем? Зачем ты сделал это со мной?

Вот так — наизнанку, до самого донышка души, донага, до бесстыдного от страсти беспамятства, когда сил нет притворяться, и... и потом просто встать и уйти... вдоволь налюбоваться — и спокойно отвергнуть... разве же я просил что-то взамен, отдавая тебе всего себя, разве просил хоть что-то... только — возьми... страшнее, беспощаднее дать мне понять, что я для тебя, ты не мог бы... игрушка для страшного развлечения... наверное, это и правда забавно выглядит — сопляк, беззащитный перед своей любовью и желанием... полностью открытый, уязвимый... неужели тебе настолько нечем больше развлечься, герцог?

Я сам виноват... сам... я сам хотел... хотел, тянулся, целовал... я сам не оттолкнул, не сказал "нет"...

Но как же больно...

Дурацкие стихи о том, что больно быть не брошенным, а нелюбимым — дурацкие, потому что есть и кое-что больнее — быть нелюбимым и при этом предметом развлечения...

Ну а кто тебе виноват, Рион? Сам это позволил — теперь не жалуйся.

Принц сотрясался, задыхался от рыдания, затыкал себе подушкой рот... так трудно было заставить себя замолчать...

Заставить себя замолчать, встать, одеться, пойти умыться, привести себя в порядок...

Когда принц спустился в зал, герцог сидел за завтраком. Молча, не говоря ни слова, принц сел за стол рядом с ним.

Что-то изменилось. Едва уловимо, но изменилось. В глазах, в серьёзности, в походке. В напряжённом молчании. Вот только что? Так мало и так много он знает о двух принцах. О Рионе, который столько всего учудил в столице, и о том Рионе, который сидел с ним рядом. Разные, Свет, какие же они разные, эти два Риона.

Арманд налил в чашку чай и немного лёгкого молодого вина в глиняную кружку, и отпил по глотку из обеих. По ложке жаркого из мисок, и отрезать кусочек хлеба и сыра. Да, они уехали из столицы, но бережёного во Свете скроют. И о мелочах забывать не стоит.

Глядя из-под полуопущенных ресниц на принца, он гадал. И гадал мучительно, тяжело, теряясь в догадках. Следующие полутора суток им предстоит провести в сёдлах. Всё, остановок не будет. Главное после не свалиться и не протянуть ноги. Никому из них. Ладно его солдаты. Привычны ко всему. Он сам тоже как-нибудь переживёт. Но...

Мэва закусил губы. Ошибся. Жестоко ошибся. Теперь понятно, по меньшей мере, почему о нём говорят как о бесчувственном чурбане.

Даже самый проницательный игрок берёт в расчёт чувства и эмоции. Человеческая природа всегда берёт верх над разумом, всегда. Никто ещё не сумел избежать любви. Безответной, эгоистичной, жестокой. Мэва не любил. Мэва хранил себя, берёг, как мог. Мэва мог быть нежен, мог быть мягок, обходителен, мог сражать наповал, что и делал... Но герцог именно игрок. И важно ему сохранить любой ценой шаткое равновесие: не сломать принца и не дать королю заполучить мальчишку, иначе это будет означать крах.

Младший из принцев, хоть и хороший мальчик, намного уступает старшему. И как король — очень быстро попадёт в зависимость от Парламента. Старший этой ошибки не допустит никогда. При условии, если не допустит ошибки Мэва. А Мэва... герцог сел в лужу.

Когда герцог попробовал жаркое и вино, принц все-таки поднял на него взгляд.

— Спасибо, — сказал он тихо и принялся за еду.

В его голосе не было злости. Потому что злился он не на герцога, а на себя. Недостойно злиться на человека, который взвалил на себя твои проблемы, заботится о твоей безопасности, охраняет тебя от беды... недостойно — даже в ответ на такое страшное унижение... ты сам это допустил, Рион — вот на себя и злись...

Это было какое-то странное оцепенение чувств, отчасти привычное по прежним временам, когда уже не было сил ни бояться, ни надеяться... подолгу в нем принц не пребывал никогда — но иногда это полубесчувствие очень выручало его... выручит и теперь... пока он не найдет в себе силы забыть...

Взгляд был хуже первой и единственной пощёчины в его жизни. Первой и единственной, потому что только она отпечаталась в памяти. Раз и навсегда. Сказать он ничего не сможет. Почему? Кто бы просветил самого герцога. Может — упрямство, может — просто нежелание сознаваться в том, что неправ даже перед самим собой. Но лгать себе — последнее дело.

— Бумагу и перо.

Минута, и всё заказанное — на столе. И Мэва мучительно глядит на лист. Медленно, словно перо весит как грехи всего человечества, выводит на листе буквы. Складывает в слова.

"Прости. Я виноват перед тобой. Это лучшее, что я мог сделать. Быть с тобой сейчас, значит причинить тебе боль. Нам придётся двигаться без остановок, и мы не сможем себе позволить передышек. Потому я не взял тебя..."

Не взял тебя... как неправильно звучит фраза. Как косо и неправильно.

Именно по этому я не любил тебя так, как тебя надлежит любить. А ещё потому, что слеп. И потому что непростительно ошибся.

Герцог придвинул страничку принцу и поднялся из-за стола. Молчание убивало. Так что лучше пока проверить, в порядке ли кони и готовы ли к выступлению солдаты.

Когда герцог пододвинул лист бумаги к принцу и вышел вон, сердце у Риона замерло — а потом снова застучало тяжелыми медленными ударами.

Правда? Или новая игра?

Отчего ты не сказал этого сразу...

И все же...

И все же — правда.

Потому что представить себе игру, ради которой герцог Мэва мог бы сказать "прости", Рион просто не мог. Чтобы герцог при своей-то гордости сказал — "я виноват перед тобой"? Для этого небеса должны упасть на землю — или... или эти слова должны быть правдой.

Потому что... потому что если это новая игра и ложь, лучше бы я умер!

Принц сложил лист бумаги вчетверо и положил его за пазуху. Заставив себя доесть завтрак, он поднялся из-за стола, вышел из зала и отправился искать своего сеньора. И улыбнулся ему быстрой застенчивой улыбкой, проходя мимо — потому что не знал, что еще сказать или сделать здесь и сейчас, на глазах у всех...

Он никогда бы не подумал, что простая улыбка смывает глухую тоску в один миг, и каменная маска-лицо пойдёт трещинами.

И ничего не стоит перехватить на ходу, чуть наклониться, и выдохнуть короткое "спасибо", а потом снова вскочить в седло, продолжить.

Это ведь безумие, бежать. Сущее безумие. Потому что кроме как бежать, иного выхода нет. При чём, для обоих. Потому что... Может жадность, может гордость, а может что-то, что толкнуло его под руку, на секунду обнять и щекой коснуться пушистой прядки, вот оно-то как раз и не позволяло остановиться и оставить всё как есть.

— Держись. Устанешь, не молчи, говори сразу. Останавливаться не будем.

— Продержусь.

И улыбка, неудержимая, ясная...

Ну в уме ли ты, Рион? Там, наверху — весь исцелованный, изласканный, ты чувствовал себя в аду... а здесь, сейчас — одно касание, взгляд, улыбка — и ты счастлив...

Просто это другой взгляд и другая улыбка... и ты улыбаешься герцогу в ответ, и тело почти невесомо, оно сможет все, оно продержится столько, сколько нужно...

Вперёд. Снова вперёд. Не щадя себя, не щадя других, до усталого звона в теле, до судорожно сжатых на поводьях пальцев. Изнурительно, изматывающе, тупо. Бурая лента дороги, лесок, овраг, мостик через ручей, в обход городков и селений. Только отчего-то, казалось, что близко, очень близко тень.

И вчера, и сегодня и завтра, и через три дня. Всё одно и то же, и тяжёлое давящие ощущение, что они опаздывают, что не успевают вовремя.

*Не бойся, главное, не бойся... Я тебя ему не отдам...*

Вот только... Если герцога объявить вне закона, изменником назвать, и предоставить какие-нибудь улики неопровержимые, в его отсутствие раскрыть "заговор", тогда их возьмут голыми руками. И всё будет зря. Но об этом Мэва молчал.

Ещё неделя в седле, и они на месте. Всего только неделя, и, если потребуется, Мэва продержится. Перекроют Восточный и Северный перевалы, и всё, прощайте...

Миля за милей, день за днем.. какие уж там занятия любовью — сил хватает только на ласковый взгляд перед тем как уснуть каменным сном... все быстрее и быстрее... вместе, это главное — вместе... как он только мог усомниться в Арманде, который так рискует ради него — и это не мнимый, это настоящий риск... и с каждым днем он все страшнее...

На очередном привале Рион все же решился заговорить.

— Мой сеньор, — сказал он, разламывая сухарь, — мы неправильно бежим. Я знаю. Вы привыкли сражаться — а я привык врать и убегать, и я это умею... чутье у меня. Мы неправильно бежим, если за нами и гонятся, то для отвода глаз. Нас гонят туда, где нас будут ждать. Не догонять... послать людей наперерез морем... нас будут ждать на подходах к Мэве. Как беглецов. А значит — как виновных... нам надо сделать другое...

*Как трудно говорить более опытному, старшему, своему сеньору, что он неправ... но что же делать, если принц уверен, что они скачут во весь опор прямиков в ловушку — которой можно избежать?*

Кто-то из солдат умудрился подстрелить то ли зайца, то ли ещё какую дичину, и в ожидании позднего ужина маленький отряд перебивался сухарями.

— В Мэву можно добраться четырьмя путями. Через два перевала, горными тропами, или, как ты уже заметил, по морю. Который тебе больше нравится?

Арманд устало опирался о ствол, росшей при дороге липы. Потом — просто растянулся на траве, давая небольшой роздых усталой спине. Потом перевернулся на живот и попросил:

— Излагай свою мысль... и... если тебе не сложно, ты не мог бы немного размять мне плечи?

О, да, гениально! Принц крови, пользующий герцога. С другой стороны, оруженосец, мучающий своего господина. Да... они друг друга стоят!

— Нас будут ждать на всех четырех, — вздохнул принц, подымаясь. — Морем короче и быстрее, раньше нас доберутся. Разрешите снять с вас камзол и рубашку, мой сеньор, через одежду разминать неудобно...

Он аккуратно снял упомянутые предметы одежды с герцога и повесил их на ветку.

— А мысль... — он присел на одно колено и нагнулся, руки его легли на плечи герцога, — такая. Свернуть с дороги в Мэву. В ближайший город. И обрушиться туда с инспекцией. Такой... как снег на голову. Ну — документы с самого начала были затребованы на Данегойю, и выехали мы в нее, верно? ну так это для отвода глаз — а на самом деле мы ехали вовсе даже сюда, и дорогу выбрали окольную, чтобы неожиданно получилось... чтобы никто концы в воду спрятать не успел. И получается, что никуда мы ни от кого не бежим и не скрываемся. Просто поездка такая секретная, что письмо о ней нельзя было доверить даже королевскому гонцу — мало ли кто разнюхает. Никакие мы не беглецы, что вы, что вы — мы искореняем казнокрадство и злоупотребления! Нас там не ждут... о нас такого и вообще не ждут... а нам очень надо своим поведением подтвердить, что мы не изменники — вот мы и подтвердим. Ну как нас после этого арестовывать, если даже мы и захотим после тяжелой инспекции немного отдохнуть в Мэве?

Принц усмехнулся.

— Я четыре года врал и убегал...

Руки его тем временем разминали тело Арманда — такое усталое, что горечь к сердцу подкатывает...

— Ты замечательный интриган, твоё высочество! — Мэва наощупь поймал тёплую ладонь принца и легонько её поцеловал. — Ну, раз ты так славно всё придумал, то быть тебе суровым нашим главой. Тогда давай ещё так... Тебе это задание поручено, дабы доказать, чего на самом деле стоит принц Рион.

Мужчина потянулся, и повернулся на спину, закинув руки за голову. А на лице светилась совсем мальчишеская улыбка. Такая, что прямо из милости просила: ну скажи ДА!

— На самом деле, я согласен. Рискнуть стоит. Не станет же, в самом деле, твой отец направо-налево бросаться формулярами-приказами с указанием задержать особо опасных преступников, нас с тобой? Ох... главное, чтоб ещё четыре года не пришлось. Иначе я превращусь в мешок с гремящими костями, а ты окончательно превратишь свой зад в сплошную мозоль.