— ...да, говорил... да, видел... не помню, наверное... да, делал... — слова с трудом проталкивались сквозь спазмированное горло и пропадали где-то в багровой мгле снаружи. Оттуда блёклым облаком прилетел голос Бартоломео:
— Итак, в силу данных признательных показаний, считается установленным как факт, что Ружеро Понтини является соучастником в преступлении против церкви, а именно: составлению заговора по распространению ереси и лишению власти понтифика. Ружеро Понтини, верно ли записанное?
— Да... — багровая мгла сменилась радужными пятнами, океанским приливом пришла тошнота. — Верно...
— Ружеро Понтини вторично подтвердил, уже и без причинения ему боли, что записанное с его слов — верно. — Я пытался успокоить дыхание. Зажурчала вода. Кто-то из братьев, утолив жажду духовную, утолял телесную. Я бы тоже не отказался, но мне никто не предложил. — Теперь тебе будет легче, сын мой. Сказав правду раз, продолжать уже просто. Больше нет смысла лгать.
Я, наверное, всё-таки кричал: горло саднило. Невольный кашель прошёлся по нему изнутри наждаком и ударил молотом по переломанным костям, чуть вновь не вышибив из меня сознание.
— Кто ещё состоял с тобой в заговоре?
— Не знаю... Пишите, кого хотите... Я... подтвержу.
— Это лишнее, Ружеро, — Альфонсо снова подошёл ко мне. — Нам нужны имена тех, кого мы ещё не знаем. А о тех, о ком нам уже известно, мы поговорим позже.
Его лицо, нависшее надо мной, жёлтым пятном выделялось на фоне тёмного потолка, и, почему-то, постоянно менялось, плыло, словно воск в пламени свечи. Я не мог остановить это движение, от которого вдруг закружилась голова, и зажмурился.
Альфонсо не стал повторять вопрос или долго ждать ответа: у ног скрипнуло и я снова зашёлся в крике. На этот раз я почти потерял сознание, но теперь палачи уже знали границы моих возможностей и не дали мне ускользнуть в небытие.
— В наших сердцах нет гнева и зла, Ружеро. Только сочувствие, — признался мне францисканец. — Эта боль не наказание тебе за ложь, нет. Кто мы, чтобы брать на себя право наказывать? Мы хотим помочь тебе, ведь эта боль — ерунда, поскольку она временна. Неприятна? Да. Но она спасёт тебя от гораздо худшей боли, что будет длиться вечно. Ты поймёшь, что будет ждать тебя, если ты попробуешь солгать, и осознание этого поможет тебе удержаться ото лжи. Тем самым, через боль мы спасаем твою душу.
Боль была черная и противная, как расплавленный пластилин. Вонючими толчками она разносилась по всему телу, била в голову, капала из глаз, и не было от нее спасения. Она была чужая и неизбывная, как неприятный сосед. Она не помещалась в меня, я чувствовал, как она, накачавшись в каждую клетку, начинает разрывать меня изнутри, и как же я хотел, чтобы, прорвав кожу, она выплеснулась, наконец, наружу. В глазах, даже закрытых, что-то плыло и мелькали странные какие-то картинки. Снизу выплыла вдруг тонкая короткая полоска, а под ней я разглядел, опять-таки закрытыми глазами: "ЗДОРОВЬЕ 1 ТП/10 ТП". Соотнести увиденное со своим состоянием пришло в голову не сразу, но всё-таки пришло. Чёрт, я же умираю!!!
Даже сейчас умирать мне не хотелось. Очень не хотелось, почему-то. От отчаяния слёзы потекли потоком по щекам. Как же больно и холодно! Как страшно...
— Скажи мне, отрок, ты работал с еретиком и отступником Джованни Россини?
Я хотел было кивнуть, но не смог, и только хрипло выдавил из горла ответ.
— Кто ему платил? — продолжил монах.
— У... Уберти...
— Значит ли это, что Фарината дельи Уберти был главой заговора, заказывающим и оплачивающим услуги богомерзкого каббалиста, чернокнижника, и еретика Джованни Россини?
— Да... — даже такой тихий шёпот давался с трудом. Горло саднило, жуткий холод и дёргающая боль в ногах и плече не давала сосредоточиться, понять вопрос было сложно, а сформулировать ответ и подавно.
— С какой целью Фарината дельи Уберти заказывал услуги означенного чернокнижника?
Мысли словно тонули в ледяном масле, но совсем думать я не перестал. О работе в мастерской уже не спрашивают. Сменили тему? Похоже, сейчас под Уберти копают. Да и хрен с ним, с Фаринатой этим...
— С целью... распространения ереси и... убить папу... святейшество.
— Что именно делал Россини? — а, не. Вот опять про мастера.
— Оружие.
— Какое именно?
— Всякое... Баллисты, катапульты, самострелы... — тут я подумал, что ни мои попытки честно рассказать всё, что мне известно со слов Уберти, ни эта самая "истина", о которой так разорялся Альфонсо, на самом деле им и на пуп не сдались. Оружие — это, конечно, тема, но главное — им надо накопать компромата на Уберти, и пока они не услышат от меня всё, что хотят услышать, не успокоятся. В амнезию мою они, похоже, ни за что не поверят, а вот если буду сливать Фаринату, то, может, выкручусь. Так что простите, синьор Уберти. И Платон мне не друг, и на истину мне плевать. Бодайтесь с инквизицией сами. — Он... на всё оружие знаки наносил... Тайные... Каббалистические... И талмуд в полночь читал. Ещё... синьор Уберти и мастер Россини вызывали... демона, чтобы... продать душу и... получить тайный яд, который... действует только на католиков... От этого яда на лбу... проступает красная звезда... а в той звезде — серп и молот... И по этому знаку... будут узнавать настоящих... сынов церкви и папы...
— Почему — звезда? — растерянно обратился Бартоломео к старшему товарищу. — Символ нашей церкви — святой крест... Почему звезда? Откуда серп?
— Не обращай внимания, брат мой, — пояснил Альфонсо. — Мальчик лжёт. Он хочет нас отвлечь, усыпить наше внимание, и сбить нас с толку, завалив ложными сведениями. Ещё он хочет выиграть время и отдохнуть от боли.
— Вот как! — Бартоломео скривился, глядя на меня, как на что-то совсем уж мерзкое. -Так он больший грешник, чем казался!
— Ничуть, брат мой. Ничуть. Это естественное желание каждого испытуемого на первых допросах.
Альфонсо подошёл ко мне и погладил по голове.
— Сейчас он ненавидит нас. Ему кажется, что мы — плохие, злые люди, и именно в нас причина его бед и его боли. В его несовершенной душе бушует желание хоть как-то навредить нам, хотя бы перед смертью. Он ещё не понял, что причина — зло в его, а не в чьей-то другой душе. Но он это поймёт, брат Бартоломео. Боль и страдания очистят его душу, и он поймёт, что мы любим его, и тогда он возлюбит нас и будет благодарить за это очищение, и примет Бога в сердце своём. Всё это будет. Не надо спешить. Что такое единорог, Ружеро?
— Животное такое, — хотелось, ох как хотелось этому психоаналитику сраному ответную характеристику выдать, но грубить им желание у меня они отбили напрочь. — Лошадь с рогом. Сказочная. Девственниц любит, — говорить было тяжело. Я обнаружил, что опять плачу и всхлипы позорно прерывают мою речь. Боль билась в горло криком, который было трудно сдерживать.
Альфонсо улыбнулся.
— Нам известно про зверя. Но ведь я тебя спросил про то тайное оружие, которое изготовлял Россини, и которое он прозвал "Единорогом". Только не лги и не придумывай ничего про баллисты с тайными знаками.
Всё, шандец. Приплыли. Опять конкретные вопросы, а что нового я могу сказать?
— Если не лгать... то я... не знаю... Пытать меня бесполезно... я память потерял. Если бы знал, давно... рассказал... Но... Там что-то случилось в лабо... в мастерской. Меня... по голове сильно ударило, я... чуть не умер... Не говорил... несколько дней... сегодня только... хоть кого спросите.
— И спросим, — кивнул Альфонсо. — Конечно спросим. Но сейчас спрашиваем тебя.
— Если... опять пытать будете... я со всем... соглашусь, но... как тогда вы узнаете, что правда, а что нет? Рассказать, чего не помню... я всё равно не смогу.
— Фарината дельи Уберти расспрашивал тебя об этом оружии?
Ёксель-моксель! Ну конечно расспрашивал! В чем я тут же сознался. Как и в том, что и сам Уберти ничего нового от меня не узнал.
— Он спрашивал тебя об алхимическом составе?
Ещё бы! Тут Альфонсо стал совсем ласковым.
— Тебе нужно вспомнить, — он почти шептал мне в ухо. — Обязательно вспомнить этот состав, Ружеро.
— Я... мог его не знать... не помню...
— А, может быть, всё же знал? — покачал он головой.
— Может... знал. Не помню... ничего... Будете кости ломать... я... без остановки... говорить буду... боли не хочу... только всё, что под пыткой скажу... совру. Вам такое зачем? Вы ж не узнаете... пока не проверите, а... как проверить? Получается, что... смысла меня пытать... нет.
— Это только так кажется, Ружеро. — улыбнулся он моей наивной логической ловушке. — На третий, пятый, может десятый день, ты поймёшь это сам. Сейчас ты еще не полностью тут. Часть твоей души еще в том мире, где нет ни боли, ни страха. Эта часть еще живет надеждой, что вот-вот — и боль уйдет, все страшное кончится, и ты опять заживешь прежней жизнью. Ты еще не понял, что этого уже никогда не будет и ничего не вернется. Никто не придёт за тобой и не заберёт тебя отсюда. Никогда. И твои мучения в этой жизни не кончатся. И вот когда ты окончательно потеряешь всякую надежду, когда всё на свете, кроме одной минуты, одной секунды без боли потеряет всякое значение, когда твоя душа освободится от всех и всяких обещаний, клятв, привязанностей, дружбы и любви, когда сами понятия чести, верности, и даже добра и зла утратят всякий смысл и превратятся в пустое сотрясение воздуха, когда ты возненавидишь своё собственное тело, приносящее столько страданий и начнёшь мечтать о смерти, пусть даже самой мучительной, вот тогда ты будешь готов сказать всю правду. Поверь мне, Ружеро, так и будет. Нам надо только подождать. Нам ведь некуда спешить. В нашем распоряжении — вся вечность, созданная Господом. А сейчас продолжим, брат Бартоломео, — тон его стал назидательным, как у хорошего учителя. — Испытуемый слишком долго отдыхал от боли. Так он может забыть о ней, а этого допускать нельзя. К тому же пора на сегодня заканчивать. Продрог я. А вы?
— Очень холодно. Да и сыро тут, а это очень плохо для здоровья. Надо вам, брат Альфонсо, будет горячего вина потом с гвоздикой и корицей принять.
— Это да. Ну, давайте напоследок.
Клик, хрусть, треск. Чёрная, пластилиновая боль взорвалась, брызнула раскалёнными стеклянными осколками, обернулась ярко-жёлтой змеёй и ударила изнутри в затылок, отчего глаза мои лопнули, как рыбьи пузыри, и потекли кислотным дождём, а язык стал радугой в в солёной и шершавой пустыне..
ЗДОРОВЬЕ: 0 ТП
iv.
[Год 1263. Август, 8. Вечер]
Ко мне Ты в милости явился,
Чтобы чрез смерть я возродился!
— Л. Дементьева
Раз — и боль прошла. Совсем. Темнота, но я в сознании. Под спиной — не твёрдый пыточный стол, а что-то более мягкое. Перед глазами проплыли малопонятные строчки.
ВНИМАНИЕ! ВЫ (?????????). В СВЯЗИ С ТЕМ, ЧТО ВЫ ПОТЕРЯЛИ ВСЁ ЗДОРОВЬЕ, ВЫ (????????).
(????????!!!)
(??? ????)
(????? ?? ???? ?????!!!)
(??? ????)
ВНИМАНИЕ! ОБНАРУЖЕНА КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА. ФУНКЦИЯ АРХИВИРОВАНИЯ ДАННЫХ НЕДОСТУПНА. НЕВОЗМОЖНО ВЫПОЛНИТЬ ДЕЙСТВИЕ. АВАТАР ПЕРЕНЕСЁН НА ТОЧКУ ПРИВЯЗКИ.
И невидимая милашка с сексуальным голосом:
— Внимание, нет соединения с удалённым клиентом. Поиск соединения прекращён по требованию пользователя 17.157.628.433.999.212, дата и время запроса зафиксированы: 33.12.56.18.93. Поиск стартовой локации. Oшибка в стартовой локации. Локация обнаружена в зоне последней привязки. Обновление стартовой локации невозможно, критическая ошибка в считывании стандартных координат. Обновление невозможно. Невозможно выполнить протокол. Рекомендуется срочно обратиться к администратору. Ошибка обнуления. Обновление статистики. Выполнено с ошибками. Обновление логов. Выполнено с ошибками.
Альфонсо молчал, Бартоломео тоже, станок не скрипел, кости не трещали, в комнате кто-то ощущался... я рискнул открыть глаза...
— Он очнулся! Ружеро очнулся! — тонкий визг ударил по ушам. Бьянка пулей вылетела из комнаты, где я очухался в первый раз. — Мама, мама! Ружеро очнулся!
Если бы не мои глюки, я бы считал, что моё тело по-прежнему ломают три садиста на пыточном столе, в то время как я витаю в счастливом небытии и смотрю мультики, что, к сожалению, не будет продолжаться слишком долго и вот-вот я очнусь и всё начнётся по-новой. Да. Но глюки, парадоксальным образом, убеждали меня, что всё реально, что случилось какое-то чудо, и я перенёсся обратно в дом тётки Пеппины. И это случилось хрен его знает как. Терял я сознание, или нет? Кто-то может подумать, что уж такую-то вещь как потерю сознания не заметить нельзя. Тут я вам авторитетно скажу: хренушки. Ещё как можно. Тогда, если я терял сознание — всё в порядке. Люди Уберти нашли убитого пацана-слугу (а может наружка и не теряла нас из виду и сразу цаппу нажала), проверили дом Пеппины, не нашли меня, пришли к выводу: меня похитили. Кто? Тут, судя по всему, у Уберти не слишком много вариантов. Он в очень тёплых отношениях с инквизицией, а значит с церковью. Ибо та её передовой отряд. До того тёплых, что те не останавливаются перед убийством, чтобы нарыть на Уберти компру. Плюс их интересуют вполне практичные вещи, как то: тип и ТТХ новейшего оружия, разрабатывающегося в КБ Россини, а также формула другого, химического оружия номер два, либо же компонента оружия номер один, либо же топлива к чему-то ещё за номером три. Тогда спецура Уберти шерстит засвеченные окрестные точки, типа церквей, монастырей, и поповских хаз, где могут быть подвалы, внезапным массированным ударом выносит охрану, подавляет локальные остатки сопротивления, меня аккуратно упаковывают в лубки, на носилки — и домой. Финита ля комедия. Наши опять победили. Почему обо мне так заботятся, вплоть до вооруженного конфликта с такой серьёзной структурой, как инквизиция? Ну, Уберти, по идее, уже нечего терять. Во-вторых, это не ради меня, а ради той информации, которой, по их мнению, я располагаю. Противники (с одной стороны церковь, с другой... фиг его знает) уже на пороге открытого столкновения и это оружие, по мнению обеих сторон, явно способно склонить победу на их сторону. Информация о нём настолько важна, что мне впору обделаться от страха, ибо то, что знал Ружеро — а все уверены что так оно и есть — мне абсолютно неизвестно, но поверить мне никто не поверит. Думаю, что и синьор Уберти вряд ли будет долго терпеть.
— Очнулся бездельник' вот ведь какое счастье, что этот дармоед не отдал свою никчемную душу Богу... Видно, и даже Создателю, святый Иисус, она не нужна...
Однако же в этой теории были серьёзные изъяны. Первое: меня в таком случае обязательно должны были доставить к Уберти или в любое другое тайное и/или безопасное место, но уж никак не назад к Пеппине, откуда меня опять с лёгкостью извлекут на счёт раз. Второе: пусть не из гуманных, пусть из самых меркантильных соображений, мне должны были оказывать первую мед помощь и рядом хоть кто-нибудь обязательно крутился бы, помимо Бьянки. Бьянка за первую помощь ну никак не сойдёт. В первый-то раз — ладно, все, в том числе Уберти, были уверены, что я уже не жилец и тайн не говорец. Но теперь-то! Думаю, Уберти бы сам не поленился убедиться, что со мной теперь всё в порядке. Наконец, третье и последнее: голова, левая сторона груди и рука стянуты повязками, как и первый раз, это да, но никаких лубков на ногах я не чувствовал и шевелились они свободно безо всякой боли!
