Тетрадь 89

Как всегда, в дни, когда у него школа, он до или после уроков — смотря по смене — заходил пообедать к "Соловьям". Его здесь уже хорошо знали: а как же, вторник и пятница, в одно и то же, ну, примерно, время, и так уже почти три месяца. Половой сразу провёл его к столу, за которым он обычно сидел, обмахнул столешницу салфеткой.

— Как всегда?

— Как всегда, — кивнул Эркин.

Как всегда — это полный обед. И так тоже повелось с первого раза. Когда его спросила: "Чего тебе?", — и он ответил: "Пообедать".

Здесь не курили, еда была вкусной и сытной, и в развешенных по стенам клетках пели птицы. Как-то, заметив, что он вслушивается в птичье пение, сидевший за соседним столом немолодой, судя по обильной проседи в ухоженной бороде, но крепкий кряжистый мужчина с гордостью показал ему на клетку с самым голосистым.

— Мой это, — и стал объяснять: — Вот, принёс, чтоб молодые учились. Они ж друг у дружки перенимают.

— Так это школа, — радостно удивился Эркин.

— Это ты точно сказал, парень, — кивнул мужчина. — Ну, а мой учителем. Я его к самому Рогожину возил, чтоб от его певунов вот энто колено взять.

Слово за слово, услышав, что Эркин из Алабамы, бородач требовательно сказал:

— Не слышал тамошних. Ну-ка, покажи.

Эркин, как смог, тихонько посвистел, подражая слышанному на выпасе. К его удивлению, все птицы сразу замолчали, словно тоже прислушивались, а от соседних столов стали заинтересованно оборачиваться. И под одобрительные кивки людей Эркин закончил уже практически в полный голос. Конечная трель у него не очень получилась: не хватило дыхания, но бородач кивнул.

— Понятно. Небогато, конечно, наши больше колен дают, но одно там очень ничего было.

— Лешева дудка с каким переливом, заметил? — откликнулись от соседнего стола. — Надо подумать.

— Подумаем, — кивнул бородач.

Эркину уже надо было бежать в школу, и он простился с бородачом, даже не спросив его имени и не представившись. Но теперь, когда они иногда сталкивались в трактире, то кивали друг другу, и Эркин с удивлением заметил, что относиться к нему здесь стали заметно приветливее, видно, бородач занимал здесь не последнее место.

Сегодня его не было. Эркину хотелось спросит нём, но как, не зная имени, объяснить, о ком речь, да и пора уже. Он расплатился и ушёл.

И снова шёл быстро. Не от боязни опоздать, нет, он был уверен в своём чувстве времени, а от ощущения своей силы и ловкости, от радостного чувства владения своим телом. Да, он набрал свою силу, взял всё, что ему было отпущено, и гибкость его, разработанность суставов, то, что уже сам сделал, — всё его. И уже возле завода пошёл в общей толпе.

— Хей! — окликнул его маленький Филин.

И изумлённо уставился на Эркина, услышав вместо русского "Привет" или "Здравствуй" приветствие на шауни.

— Ты ж... ты ж не знаешь... — наконец выдохнул он.

— Не знаю, — кивнул Эркин. — Но я учусь.

Маленький Филин открыл было рот, но они уже у проходной. Пропуска... табельные номера... а дальше уже каждый к своей бытовке, а они у всех бригад не просто разные, а зачастую в разных коридорах.

У себя Эркин быстро переоделся. Совсем тепло, но чего-то небо опять хмурится, и он сунул в карман куртки свою рабскую шапку. Среди замызганных кепок и выцветших пилоток она смотрелась нормально, он потому и принёс её на смену ушанке.

— Мужики, готовы? — Медведев уже стоит в дверях. — Тогда айда.

Пятничная смена особая. Впереди два дня выходных, неделя свалена, так что... так что давай, старшой, полчаса побегаем — глядишь, на минуту раньше уйдём.

— Мороз, давай сюда. Откати их к путям, щас платформу подгонят.

— Ага, понял.

— Миняй, куд-ды ты её, давай левее.

У Медведева из-под кепки выбиваются слипшиеся от пота волосы. Ему пятничная смена — лишняя головная боль: задела оставлять нельзя, всё за смену разгрести надо.

Начали смену при солнце, а уже прожекторы включили.

— А насколько по асфальту катить легче.

— Ага, это ты сообразил, а тормозить? То-то!

— Ряха, мать твою, не мельтеши под ногами!

— Саныч, давай дурынду сюда!

— Мороз, без тебя закатят! Давай на мешки!

— А куда их?

— Геныч там. Увидишь!

И оглушающий звон обеденного сигнала. И хотя многие бросали свою ношу там же, где их застал звонок, Эркин всё-таки дотащил и свалил в штабель свой мешок.

— Упрямый ты, — хмыкнул Геныч, помогая выровнять ряд.

— Ага, — выдохнул Эркин, восстанавливая дыхание. — Айда?

— Айда, — согласился Геныч.

В столовой тоже всё как всегда вечером в пятницу. Выбор поменьше или вообще бери, что осталось, и народу немного.

Эркин, как обычно, сел с Колькой. Потом к ним подсели Петря с Серёней. Они собирались в воскресенье на танцы с дракой и договаривались кто кому втыкать будет. Эркин переглянулся с Колькой, и тот хохотнул:

— Как бы вам не навтыкали.

Петря пренебрежительно сплюнул, а Серёня вдруг согласился:

— Если с Николина конца, то могут. Там Тёмка, ну, он на масленичных всех перестоял.

— Он вам и навтыкает, — понял, о ком говорят, Эркин и встал.

Своё он уже съел, а впустую сидеть за столом не любил. Засмеялся, вставая, и Колька.

— Это уж точно.

К выходу они шли не спеша, чтобы всё отведённое на перерыв время мспользовать на полную катушку.

— А ты? — спросил Эркин. — Пойдёшь на танцы?

Колька пожал плечами.

— Не знаю, — и тихо. — Так на земле наломаешься...

Эркин кивнул. В самом деле, Колька один и кормилец, и добытчик, и работник, какие уж тут танцы. Это молодым гулять, силу тешить да перед девками красоваться. Они — парни, а Колька — хоть и холостой, а мужик. И неожиданно для себя спросил:

— Жениться не думаешь?

— Пока обхожусь, — хмыкнул Колька и нехотя пояснил: — На моё хозяйство не любая пойдёт, — и твёрдо закончил: — И не всякую позову.

Эркин кивнул. Понятно, что такой груз не каждой по силам, а уж про желание и говорить нечего. Это своя ноша не тянет, а чужая...

— Эй, мужики, — окликнул их саныч. — Давай, что ли, становимся.

— Становимся!

Эркин плечом толкнул Кольку в спину и, доставая на ходу рукавицы, пошёл на своё место. Колька недоумевающе оглянулся на толчок, но, тут же поняв, кивнул с улыбкой.

Начал моросить дождь, и Эркин вытащил из кармана и натянул на голову шапку.

— Берись?

— Вял! — ответил он Генычу, взваливая на спину очередной мешок.

Привычная работа не мешала думать. Вот так же, подталкивая плечом в спину, он водил Зибо в рабскую кухню на еду, когда Зибо уже совсем ничего не видел. Они шлёпали через двор напрямик, по лужам, потому ка, чтоб обойти, это Зибо надо за руку или за плечо вести, а тогда все увидят и всё сразу поймут, и окажется Зибо на Пустыре. Что-то Зибо всё-таки видел или просто помнил, но в кухне сразу шёл к столу, садился на своё место и вцеплялся обеими руками в миску. Он сидел рядом, и таскать у Зибо еду никто не смел, даже не рыпнулись ни разу.

Эркин недовольно тряхнул головой, отгоняя всё это, не нужное, мешающее сейчас. Ну, было это, ну, так что? Сейчас-то ему это совсем ни к чему. Зибо сколько лет уже в овраге и вообще... с чего это ему в голову полезло?

Дождь всё сильнее, мокрый асфальт становится скользким, злее ругань... и наконец звонок и усталый голос старшого:

— Шабашим, мужики!

Эркин помогает шофёру закрыть борт грузовика и закрепить брезент.

— Всё, езжай.

— Счастливо отдохнуть.

— Гладкой дороги.

И не оборачиваясь на рокот мотора, Эркин пошёл к бытовке. Устал он чего-то. Ну, ничего, сейчас оботрётся холодной водой, немного потянется — привыкли уже все к этому, не цепляются — и сгонит усталость, чтоб до дома дойти.

В бытовке шумно и тесно. Умываются, собирают сменку в стирку, переодеваются, Ряха опять что-то треплет под общий гогот. Эркин особо не вслушивался, но смеялся вместе со всеми. Чепуха, конечно, но смешно. Пару раз ряха опасливо на него покосился, но Эркин отвечал тем спокойным прозрачно-невидящим взглядом, как обычно на него смотрел. В самом-то деле, пока Женю не задевают, ему на Ряхину трепотню плевать трижды и четырежды. То есть, это если сначала на три умножить, а потом что получится ещё на четыре? Много выходит. Хорошо сказано.

— Мороз, идёшь?

— Иду, — Эркин запер шкафчик и пошёл к ждавшему его у двери Миняю. — Всем до понедельника.

— И тебе!

— Бывай!

— Счасливо, Мороз.

Дождь уже кончился, пахло мокрой землёй и зеленью. Миняй длинно тоскливо вздохнул. И Эркин сказал тихо, словно извиняясь.

— Я скотником в имении был. Пять лет.

Миняй кивнул.

— Понятно. Я ж не в обиду, землю... её чувствовать надо, — и снова вздохнул.

Эркин не знал, что сказать, и ограничился таким же сочувственным вздохом. И до самого дома они шли молча, но рядом.

Как всегда, Женя ждала его. Андрей был у себя, но, когда Эркин вымыл руки и сел за стол, появился на кухне со словами:

— А мне чего-нибудь дадут?

— Андрюша, — укоризненно сказала Женя, наливая ему чай. — Услышит кто, так может подумать, что тебя голодом морят.

— Я не подумаю, — заверил её1 Эркин. — Я его знаю.

— До чего ж братик у меня отзывчивый да заботливый, — восхитился Андрей. — Как у тебя сегодня?

— Всюду отлично, — улыбнулся Эркин, сразу догадавшись, что Андрей говорит о школе. — А у тебя?

— Кругом пять!

— Какие вы оба молодцы! — восхитилась Женя. — А завтра шауни?

— Точно! — рассмеялся Андрей.

Эркин с улыбкой кивнул.

— Да, Женя.

— Спорим, — вдруг сказал Андрей, — завтра мы вдвоём будем.

— Тим придёт, — покачал головой Эркин. — Тим сдохнет, а не отступит.

— Думаешь? — задумчиво спросил Андрей.

Эркин убеждённо кивнул. Андрей напряжённо свёл брови, думая о чём-то своём, быстро покосился на Женю и тряхнул головой.

— Ладно, его проблема, — быстро допил чай и встал. — Спасибо, Женя, вкусно, как никогда. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрюша, — улыбнулась женя.

— Спокойной ночи, — кивнул Эркин.

Когда Андрей вышел, Женя протянула руку и погладила Эркина по плечу. Он перехватил её руку и поцеловал.

— Устал, милый?

Эркин ещё прижимал пальцы Жени к своим губам и потому только молча помотал головой. Он действительно не ощущал усталости, но совсем не хотелось шевелиться, вот так сидел бы и сидел, уткнувшись лицом в тонкие и такие сильные пальцы, вдыхая любимый запах.

Он ещё раз потёрся лицом о её руку и отпустил, легко встал.

— Уже поздно, Женя, ты устала.

— Ничего, — Женя встала, мягко отбирая у него посуду. — Ты иди, ложись, я всё уберу и приду. Ну же, Эркин.

— Да, иду.

И — как не раз уже бывало — усталость настигла его по дороге в спальню. Он сбросил на пуф халат и, как-то тупо удивившись тому, что ковра на кровати уже нет, и когда это Женя успела, рухнул на постель и провалился в сон. И даже не проснулся, когда Женя поправила ему одеяло и поцеловала в висок.

— Спи, милый, спи, мой родной.

Эркин во сне шевельнул губами, словно отвечая ей.

Утро выдалось тёплым и солнечным. Алиса шла между Андреем и Эркином, держась за их руки и тараторила без умолку.

— Ну, и завод у тебя, племяшка, — восхищался Андрей. — Язык не болит?

— Не-а! — радостно ответила Алиса. — Он у меня без костей, вот! И я его тренирую, ещё вот!

Тут засмеялся и Эркин.

— Ну да, — Алиса сочла вопрос исчерпанным. — Эрик, а мы завтра тянуться будем?

— Будем, — кивнул Эркин.

А Андрей удивился.

— Чего-чего?

— А мы с Эриком и мамой, — стала гордо объяснять Алиса, — по воскресеньям тянемся, ну, как зарядка, только интереснее, чтобы быть сильными и ловкими.

— Фью-ю! — присвистнул Андрей. — А я где был?

— А ты отсыпался, — буркнул Эркин.

Рассказ Алисы об их утренних занятиях почему-то смутил его. Андрей искоса посмотрел на него и заговорил с Алисой о другом.

Уже на подходе к Центру они нагнали Тима. Сегодня с ним и детьми шла и Зина — её лекции были через субботу. Желание Тима учиться индейскому языку она не поняла, но спорить не стала, а потом и сообразила: как же иначе он за Димой уследит, Диму-то на три языка записали, в школу когда пойдёт, уроки проверять придётся, так что ттмочка всё правильно решил. Она степенно поздоровалась с Эркином и Андреем, и в Центр они вошли все вместе.

После недолгой суеты у раздевалки они все разошлись по своим классам.

Громовой Камень улыбнулся входящим.

— Я вижу вас, — медленно, чётко выговаривая слова, чтобы им было легче понять, сказал он на шауни.

— Мы видим тебя, кутойс, — не очень уверенно, но правильно ответили они, усаживаясь перед ним.

Громовой камень, готовясь дома к уроку, планировал, что пол-урока он будет разучивать с ними обыденные, необходимые в общении слова и обороты, и жестовой язык тогда же начнёт, а ещё пол-урока отводит на рассказ об истории шеванезов и других племён, там тоже лексика пойдёт, но уже другого уровня. Песни и танцы пока в сторону, у малышей это идёт очень хорошо, но со взрослыми пока не годится. И был уверен, что на этот раз всё пойдёт по его плану, но и сегодня получилось по-другому.

После первых же фраз о погоде Эркин полез в свою сумку и вытащил тетрадь.

— Вот, посмотри, кутойс, — сказал он на шауни и тут же перешёл на русский. — Я понимаю, что написал неправильно, но не знаю, как исправить.

Удивился не только Тим, но и Андрей. А Громовой Камень, к их изумлению, спокойно взял тетрадь Эркина и стал читать, исправляя красным тонко очиненным карандашом ошибки. И когда он вернул тетрадь, они втроём сгрудились над ней. К некоторым буквам пририсованы точки, закорючки, штрихи.

— Это как же так? — высказался вслух Андрей.

А у Тима вырвалось:

— Так у индейцев грамота есть?!

— Письменность, — поправил его Громовой камень и кивнул. — Да, есть.

— Но как же так? Они же...

Тим вовремя остановился, проглотив слово "дикие", но громовой камень улыбнулся.

— Я понял. Я расскажу вам. Энмым, — и тут же перевёл на русский традиционный зачин, — Говорят. Когда шеванезы пришли на Равнину...

Он рассказывал по-русски, изредка вставляя слова на шауни. О подвиге Евграфа Окладникова, разработавшего новый алфавит, о тех русских и шеванезах, что записывали легенды и просто рассказы обо всём, составляли словари и учебники...

— Хау, -закончил Громовой камень и перевёл дыхание.

— И что же, — после недолгого молчания спросил Андрей: — И книги печатают?

— На шауни? — уточнил Громовой камень и кивнул. — Да.

— Тогда давайте учить. Эркин, дай листок.

Эркин кивнул и вырвал из тетради два листка: Андрею и Тиму. Ручки у них были. Громовой камень кивнул, закрыл и отодвинул свою тетрадь, встали пошёл к доске.

Да, не от буквы к слову, а от слова к букве. Как в стойбищах на ликбезе, только здесь ещё надо переводить. Но начнём с уже известных слов.

Он медленно крупно писал на доске и тут же читал и переводил написанное. И, оборачиваясь, видел то склонённые над бумажными листами головы, то внимательные сосредоточенно напряжённые глаза.