Лорд-Протектор. Мой друг Бенито Муссолини

— Он сильно вырвался вперед и оторвался от своих, — продолжал сержант. — Так мы его и взяли.

Действительно, среди этих уставших и несчастных солдат в грязной и пропыленной итальянской форме, как бородавка на лице, ярко выделялся другой, в чистом, выглаженном, идеальном сером мундире. В австрийском мундире. Мы все — я, дуче, Джованни, Руди и другие — мы все уставились на этот мундир, как на невиданное чудо.

— Он фельдфебель, — неправильно истолковал наши взгляды сержант.

— Обер-фельдфебель! — неожиданно заговорил пленник. — Сколько можно повторять — обер-фельдфебель, идиот! Встань по стойке смирно, свинья, когда разговариваешь со старшим по званию!!!

Разумеется, он говорил по-немецки. Но мы все получили хорошее образование, и поэтому прекрасно понимали этот язык. Все, даже Джованни Фальконе. Этот отвратительный, мерзкий, лающий язык, не имеющий ничего общего с прекрасной и певучей итальянской речью. Этот язык годился только для того, чтобы ругаться и отдавать команды. Но они умели хорошо отдавать команды, как мы убедились в тот день. А сейчас мы услышали, как они умеют ругаться.

— Убери от меня руки, грязное животное! — продолжал австриец, обращаясь к итальянскому сержанту. — Скотина, ублюдок, негритянская полукровка!

— Веди себя прилично, солдат, — неожиданно сказал Джованни Фальконе. Он всегда был самым смелым из нас. Он никого не боялся. Даже самого дуче. — Перед тобой старшие офицеры, генералы и маршалы. Веди себя достойно.

— Я не вижу перед собой генералов, — немедленно откликнулся австрияк. — Я не вижу перед собой маршалов. Только жалких клоунов, напяливших на себя разноцветные костюмы с золотыми висюльками и петушиными перьями. Генералы командуют армиями. Я не вижу здесь никакой армии. Только жалкую толпу оборванцев, уродов и дегенератов, баранье стадо, скотину, которую мы погнали кнутами до самого Милана. Завтра мы будем в Риме, послезавтра — на Сицилии. И больше не будет никакой Италии. Никакой "Новой Римской Империи". Только одна единая и неповторимая Священная Римская Империя Германской Нации! Великий Германский Рейх! И не вам, негритянским полукровкам, недочеловекам, остановить победоносную поступь наших железных панцергренадеров!!!

— Почему ты все время называешь нас негритянскими полукровками? — спросил Джованни Фальконе. Он был не только самым смелым, но и самым любопытным из нас.

— А как же еще? — нескрываемое презрение сквозило в голосе пленника. — Так оно и есть. Это записано в исторических книгах. Это высечено на скрижалях. Все итальянцы — негритянские полукровки.

— О чем это он? — спросил до сих пор молчавший дуче.

nbsp;— О чем это он? — спросил до сих пор молчавший дуче.

— Дело в том, — с необыкновенным воодушевлением продолжал австриец, — что сотни лет назад Сицилию завоевали африканские мавры. А ведь мавры — это негры. Так?

— Вроде бы так, — машинально, но немного неуверенно ответил за всех Джованни Фальконе.

— Ну так вот, Сицилию они завоевали, а на всю остальную Италию, Сардинию, другие провинции, постоянно совершали набеги. Грабили, насиловали местных женщин, — сказал австрийский пленник. — Так или не так?

Никто ему не ответил. Мы не знали, что ему ответить. Но это не остановило заносчивого австрийца.

— А Венеция, Венеция, эта еврейская торговая олигархия, постоянно привозила в Италию черных рабов! И к этим черным недочеловекам в Венеции относились, как к людям! Они занимали там высокие посты и даже брали в жены белых девушек!!!

— Это же Шекспир, это сказка... — начал было Джованни, но пленник не обратил на него никакого внимания.

— И вот таким образом, сотни лет подряд, итальянцы смешивались с неграми! Поэтому вы все такие смуглые, кучерявые, ленивые, тупые и трусливые! Потомки африканского рабского отродья! Как вы вообще смели поднять оружие против высшей германской нордической расы! На что вы вообще надеялись?! — воскликнул австриец, воздевая руки к небу в самом нелепом жесте, который я когда-либо видел.

— Довольно, — внезапно сказал дуче. — Этот человек просто безумец. Он достаточно оскорблял нас. Но он оскорбил не только нас. Он оскорбил нашу родную Италию, наш великий и древний итальянский народ. Сержант! Расстреляйте этого человека.

— Стоит ли это делать? — засомневался Джованни Фальконе. Он всегда был самым дальновидным из нас. — Если австрийцы скоро будут здесь, им может не понравится, что мы расстреливаем их пленных.

— Никто не обязан знать, что мы его расстреляли, — равнодушно пожал плечами дуче. — Одну пулю в голову. Бросьте рядом с ним винтовку. Пусть австрийцы думают, что он погиб в бою.

Наши итальянские солдаты под командованием сержанта потащили упирающегося австрийца в ближайший овраг.

— Мерзавцы! — кричал он. — Негритянские ублюдки! Еврейские подстилки! Вы можете убить меня, но вам никогда не погасить священный нордический огонь! Духи наших предков взывают из Вальгаллы! Уже идут новые визиготы и германские вандалы, чтобы снова разрушить порочный Рим! Рим будет разрушен!

Мы молчали. Мы не считали нужным отвечать на нелепые оскорбления больного безумца.

Несколько минут спустя из оврага послышался выстрел. Потом еще один. И еще один. И еще. Десятки выстрелов! Мы обменялись удивленными взглядами. Что там происходит, во имя Мадонны?!

— Неужели там разыгралось настоящее сражение? — озвучил наши тревожные мысли Джованни Фальконе. — Неужели австрийцы прорвались и обошли нас с тыла?

— Скоро мы узнаем это, — с удивительным равнодушием отвечал ему дуче. Внезапная маска покорности легла на его лицо. Мы повернулись к оврагу и приготовились встретить свою судьбу.

Но в тот день судьба хранила нас. В тот день нам не довелось увидеть новые австрийские мундиры. Из оврага снова показались наши солдаты. Под командованием сержанта.

— Он пытался бежать, — сказал сержант. — Он скинул сапоги и бросился бежать. Как он бежал! Мамма миа, как быстро он бежал! Как он сверкал голыми пятками! Но мы все-таки достали его! Клянусь Мадонной, мы поразили его в самое сердце! Но он умер не сразу. Нам пришлось подойти поближе и добить его. Но теперь он мертв.

Нечасто мне приходилось видеть дуче в таком гневе. Бывало, он срывался, кричал на нас, распекал последними словами. Как правило, мы этого заслуживали, и потому покорно выслушивали его гневные речи. Но такая безумная, всепоглощающая ярость, как в тот день, редко, очень редко охватывала дуче.

— Идиоты! — кричал он на солдат. — Криворукие идиоты! Жалкие тупицы! Бездарные ничтожества! Даже одного человека как следуют расстрелять не могут!

— Так точно, дуче, — отвечал сержант. — Ты совершенно прав. Мы не умеем расстреливать безоружных. Потому что мы солдаты, а не палачи.

Как я уже сказал прежде, очень редко нам приходилось видеть дуче в таком гневе.

Даже самые храбрые из нас отступили на шаг. И солдаты, окружавшие сержанта, в страхе отодвинулись от своего командира. Словно испугались, что их поразит одна из молний, которые немедленно метнул в наглеца дуче.

— Солдаты?! СОЛДАТЫ?!!! — воскликнул дуче. — Как ты смеешь называть себя солдатом?! Вы бежали, как зайцы, едва услышав звуки австрийских пушек! Если и были среди вас солдаты, они остались лежать там, на перевале Бреннеро! Вы ничтожные подонки, дезертиры, жалкие трусы!

— Это неправда, дуче, — отвечал сержант. Похоже, он был очень смел. Не удивлюсь, если он был даже храбрее, чем сам геннни Фальконе. — Мы не бежали. Мы отступили в полном порядке. Наш капитан приказал нам отступить, и мы честно выполнили приказ.

— Где ваш капитан?! — спросил дуче. — Где этот трусливый мерзавец?! Где он, я хочу его видеть!

— Он остался прикрывать наш отход, — сказал сержант. — Он остался лежать там, на перевале Бреннеро.

— Теперь я ваш капитан, — сказал дуче. — Немедленно поворачивайте назад и сражайтесь! Хотя... Нет. Я найду таким храбрым бойцам куда лучшее применение. Оставайтесь рядом со мной. Постройтесь, приведите себя в порядок, проверьте свое оружие! Я лично поведу вас в бой!!!

Но в тот день судьба хранила нас. Всех нас, и самого дуче. В те дни его звезда еще сияло ярко и не спешила погаснуть в бесконечной ночи, окружающей наш мир.

— Дуче, дуче! У меня важные новости! Отличные новости, дуче!

Это был курьер, только что прибывший с фронта. Он восседал на белой лошади. На настоящей белой лошади. Я по сей день не возьму в толк, где он раздобыл в тот день белую лошадь. Не уверен, что на фронте сражался хотя бы один из наших кавалерийских полков.

— Австрийцы отступают! Австрийцы отступают, дуче! Австрийцы бегут!

Он был великолепен. Он был прекрасен, этот итальянский солдат на белой лошади.

— Французы и англичане ударили австриякам в тыл, — сказал Джованни Фальконе. Он всегда был самым догадливым из нас. — Австрийцы получили свое.

Мы все обернулись и посмотрели на дуче. На него стоило посмотреть. От словно очнулся от кошмарного сна. Он словно помолодел на десять или двадцать лет. Он как будто стал выше ростом!

— Синьоры, — сказал дуче. — Организуйте войска. Мы выступаем немедленно.

Больше он ничего не добавил. Не в тот момент. Он умел выбирать время. Он знал, когда надо быть немногословным. Поэтому мы и любили нашего дуче.

3. Цена нашей империи

* * *

— Дедушка, — сказала в тот день маленькая Алессандра, — эта противная Бьянка снова отобрала у меня куклу! Ты не мог бы ее расстрелять?!

Дуче не ответил. Он никогда не принимал поспешных и необдуманных решений, даже под давлением тяжелых обстоятельств. Быть может, именно поэтому мы всегда уважали нашего Дуче.

— А этот мерзавец Луиджи, — продолжала Алессандра, — он опять написал в моей тетрадке неприличные слова! Я думаю, мы должны сослать его в Африку, к неграм и людоедам!

Дуче снова промолчал. Я прекрасно понимал его. Ему — как и всем нам — было неприятно вспоминать про Африку.

Еx Africa semper aliquid novi, говорили наши римские предки, но слова эти приобрели совсем новый и особый, зловещий смысл в годы правления Дуче. Из Африки постоянно приходили свежие новости.

Одна хуже другой.

Так было и в тот далекий день, почти двадцать пять лет назад, когда Дуче решил самолично отправиться в Африку и оценить масштабы катастрофы собственными глазами. И мы все отправились вслед за ним — и я, и Руди Грациани, и Бальбо, и, конечно же, Джованни Фальконе. И все остальные тоже.

Каким-то чудом нашему эскорту удалось пробиться к самой линии фронта. Лучше бы мы этого не делали. Лучше бы мы ослепли днем раньше, чтобы никогда этого не видеть.

Тогда, на пыльной миланской дороге, где наши солдаты расстреляли безумного австрийца, мы поняли, что такое позор. Сегодня мы узнали, что такое война.

Обширное плоскогорье, на границе которого мы теперь стояли, от самых носков наших ботинок и до белоснежных вершин, выглядывающих из-за линии горизонта, представляло из себя огромное, титаническое поле битвы. Мертвое поле, усеянное бесчисленным множеством трупов и обломками боевых машин.

Дуче приблизился к одной из них. Мы последовали за ним. По-моему, это была старая "аутоблинда". Она лежала на равнине вверх колесами, словно гигантская черепаха, перевернутая могучей лапой неведомого хищника. Сорванные крышки люков и колпаки колес, будто обломки панциря, были разбросаны вокруг нее. Но самой поразительной деталью этой картины была тонкая и длинная оперенная стрела, торчавшая из покореженного пулеметного ствола по правому борту. Оружие из античных времен, поразившее современный броневик — воистину фантастическая картина, достойная кисти безумного Карло Бискаретти. От нее веяло чем-то запредельным и потусторонним.

— Как это могло произойти? — неожиданно для всех спросил Дуче.

Он никогда не переставал удивлять нас. Он всегда опережал нас на шаг. Мы еще только собирались с мыслями, а он уже задавал вопросы. Возможно, именно поэтому он и стал нашим Дуче.

— Как это могло произойти? — повторил Дуче.

Мы не знали, что ему ответить. Никто из нас не мог понять, как примитивная стрела чернокожего дикаря могла подбить бронированную боевую машину. Ответ на этот вопрос лежал далеко за пределами человеческого сознания.

— Как это могло произойти? — продолжал Дуче. — Тогда — австрийцы, сегодня — эфиопы. Почему мы снова потерпели поражение?!

Ему снова удалось нас удивить! Многие из нас на какое-то время потеряли дар речи, пораженные его неожиданным вопросом! Оказывается, он вел речь вовсе не о сгоревшей "аутоблинде"! Оказывается, он имел в виду совсем другое!!!

— Почему? — вопрошал Дуче. — Почему мы снова разбиты и проигрываем войну? Как такое могло случиться?

"И в самом деле — почему?", — спросил я себя тогда, и продолжаю спрашивать сейчас. Почему страны и народы проигрывают войны? Почему армии терпят поражения? Я не мог прочесть мысли своих товарищей, но по их напряженным лицам я понимал — они думают о том же, что я. Они ищут ответы на вопросы, заданные Дуче. Ищут и не могут найти. Многие из нас не нашли этих ответов и по сей день.

— Почему итальянцы, мои славные, мои любимые, мои прекрасные итальянцы, отказываются сражаться, отступают, бросают оружие и даже сдаются в плен?! — в сердцах воскликнул Дуче.

Я и сегодня холодею до самого мозга костей, когда представляю, чем мог завершиться в тот страшный день этот неприятный и тяжелый для всех нас разговор. Я вздрагиваю среди бела дня; я просыпаюсь среди ночи в холодном поту, вглядываюсь в темноту, и пытаюсь разглядеть приходящих демонов. Я не знаю, какая судьба могла нас постигнуть, и не хочу знать. Потому что нам на помощь снова пришел Джованни Фальконе.

Он всегда был самым храбрым, самым умным, самым лучшим из нас, наш Джованни Фальконе. Самым лучшим, если не считать самого Дуче. Запомните это имя. История не знала и уже никогда не узнает сослагательного наклонения, но если бы ваш Дуче не носил имя Бенито Муссолини, его бы звали Джованни Фальконе.

— Тебе достался отличный народ, Дуче, — сказал тогда Джованни Фальконе. — Самый лучший, какой только можно было представить. Ты не можешь, просто не имеешь права роптать на судьбу. Прекрасный народ, Дуче. Мудрый и дальновидный.

— Что ты хочешь этим сказать?! — воскликнул потрясенный Дуче.

Мы не часто видели его таким. Мы привыкли видеть его сдержанным, хладнокровным и не способным ничему удивляться. Железным человеком, ведущим стальной корабль Италии. Одним словом, нашим Дуче.

— Мудрый и дальновидный народ, — повторил Джованни Фальконе. — Народ, который спросил себя — "За что мы сражаемся?" — и не нашел ответа. За что мы сражаемся, Дуче?

— За что мы сражаемся? — словно эхо повторил Дуче.

Мне стало по-настоящему страшно, когда я услышал эти слова из его уст. Слова, которые ясно и четко завершались вопросительным знаком. Символом того, что Дуче не знает ответа. Быть может, впервые за все эти годы.

— За что мы сражаемся? — продолжал Джованни Фальконе. — За нашу страну? За родную землю? За наши дома? За наши семьи? За наших детей, жен, матерей, братьев и сестер? За это ли мы сражаемся? Разве в нашу страну пришел жестокий и опасный враг? Разве нашим домам грозят огонь и разрушение? Разве нашим родным и близким грозят рабство или смерть? Разве за это мы сражаемся? Нет! Мы призваны сражаться за острова в далеких океанах. Мы призваны сражаться за колонии на чужих материках. Мы призваны сражаться за красивые и пустые слова — "Честь, Доблесть, Слава, Империя, Фашизм" — смысл которых давно и прочно позабыли или отказываемся понимать.