Петрович

Ванька вдруг как-то криво дернулся, словно его током ударило, торопливо завозился с дверной ручкой, выкрикнул, толкая дверь:

— Не надо, не заезжай!

И не успел Петрович сообразить, в чем дело, как дверца грохнула пистолетным выстрелом, и ставший вдруг невероятно проворным Ванька метнулся прочь от машины. Вот тут-то Петрович и проснулся, наконец. Мигом все проблемы вылетели из головы, кроме одной — Ваньки.

"Господи, что я ж с ним как с вещью-то... — думал он, выбираясь из салона в промозглую ноябрьскую мглу. — Вот же кретин старый..."

Нет, он не дал Ванюше далеко уйти, поймал его в подъезде, скрутил, притиснул к пыльной батарее и жарко зашептал на ухо:

— Да не психуй ты, Ваня, нельзя тебе там оставаться, неприятности у меня, понимаешь? Лучше тебе дома побыть, пока я... — Он не договорил.

— Дома?! — с вызовом переспросил Ваня — и Петровича словно кипятком ошпарило: "дома" — это не здесь. Дом у Ваньки теперь в другом месте — его, Петровича, стараниями.

Дальнейшее с трудом поддается описанию. Ваня кричал что-то, обвинял Петровича во всех смертных грехах, заявлял, что тот его в хуй не ставит и за человека не держит, что сначала отымел и в хвост, и в гриву, а теперь вышвыривает, как котенка, и Петрович только диву давался, откуда прорезалось это красноречие и как много слов, оказывается, знает его молчаливый Ваня.

Конечно, он прекрасно понимал, что пацан из него веревки вьет, но хули толку с того понимания? В его системе координат Ваня с некоторых пор стал точкой отсчета, и менять что-то Петрович не просто не хотел, но и боялся до чертиков, так что в данном случае ему оставалось только быстренько сдать назад и постараться свести потери к минимуму.

Осознавая, что временное возвращение Вани в родительский дом пошло прахом, Петрович скрутил брыкающегося крысенка еще крепче и поцеловал в засос, попутно отметив, что тот как-то особенно вкусен, когда злится. После чего взял Ваню за шкворняк и со словами: "Ладно, едем домой, только потом не жалуйся", — затолкал обратно в тачку. Сам он при этом тоже был изрядно зол и хмуро молчал всю обратную дорогу, но при этом не мог не заметить, как Ваня бросает на него виноватые взгляды, и ерзает, и сопит, и явно желает общнуться.

Общение ему Петрович устроил непосредственно по возвращении — в полный рост и так, что мало не покажется. Ване и не показалось, он мигом вырубился по окончании, так и не напомнив Петровичу о похеренном ужине. Петрович же еще долго лежал без сна, думал о завтрашних испытаниях, о том, что надо бы позаботиться о крысенке на случай, если с ним, с Петровичем, что случится. И если все же случится, то вообще неизвестно, как Ванька выживет. Не потому даже, что он такой валенок и растяпа, а потому что вот нашелся на его задницу старый козел Петрович да и сделал бедняжку пидарасом. Ему-то, старому козлу, на том свете сей факт несомненно зачтется, но вот Ванька...

Представив, как юный, совсем неопытный пидарас Ваня ищет, с кем бы перепихнуться, Петрович схватился за сердце и застонал. Нет, он просто не может оставить ребенка одного в этом мире, полном злых людей, каждый из которых так и норовит обидеть слабого!..

Взглянув на тихо дрыхнущего Ваню, Петрович проникся собственной ответственностью за глупую зверушку, после чего сгреб ее в охапку и погрузился в тревожный, не приносящий отдыха сон.

Следующим недобрым утром он отвез Ваню на работу и, стараясь не демонстрировать свою нервозность, дал ему денег на такси, наказав на леваках не ездить, а непременно вызвать настоящее, с шашечками, да номер запомнить, да Петровичу тот номер сообщить, чтобы чего не вышло.

Если бы в тот момент кто-то сказал Петровичу, что он поехал крышей и Ванька не красна девица, чтобы на него водилы бросались, то этот кто-то немедленно был бы послан на хуй ввиду его непроходимого тупоумия, а также чудовищной близорукости, требующей немедленного медицинского вмешательства. Ваня в белой рубашечке и светлых джинсах выглядел божественно, и Петрович все чаще подумывал о том, чтобы запретить ему работать, потому что ведь хуй его знает, что за публика трется по тем салонам... Но это была совсем уж паранойя, чего даже Петрович не мог не признать, а потому Ванюша все-таки пошел на работу, а сам Петрович, как это ни глупо звучит, занялся "приведением своих дел в порядок", на что и убил первую половину дня. Вторую ему предстояло потратить на столичного хуя, каковой намеревался облагодетельствовать Петровича по самый не могу.

Стрелка была забита у придорожной шашлычки, методично и безвозмездно избавлявшей окрестности от бродячих собак. Петрович припарковался напротив нее где-то за час до назначенного времени. Туда же вскоре подкатил уазик с мужиками из сервиса — теми самыми, которые так и не заварили гребаную хуевину. Петрович велел им держаться подальше и по возможности не отсвечивать, а если, не приведи господь, запахнет жареным — рвать когти и не оглядываться. На том и порешили: мужики отъехали в сторонку и не стали глушить движок. Конечно, те времена, когда подобные разборки заканчивались пальбой и горами трупов, давно миновали, но в благоразумие столичного авторитета Петрович как-то не очень верил, а в благоразумие рыбнадзора — и подавно: хуй их обоих знает, чего от них ждать...

Петрович палил сигарету за сигаретой, смертельно жалел, что не запретил мусору вмешиваться, и ждал прибытия остальных участников этого передвижного балагана. Участники подтягивались постепенно: сначала явился рыбнадзор, в кильватере у которого болталась убитая нива с двумя хмурыми личностями — судя по крайне недружелюбным мордам, теми самыми, которые запугивали девочку-подростка. Они сразу вылезли из машины, деловито обошли окрестности, заглянули в шашлычку, после чего зависли у своей тачки и закурили. Петрович мог бы поклясться, что как минимум у одного из них под балахонистым плащом припрятан обрез.

Рыбнадзор тоже вышел из машины, но не для того, чтобы оценить дислокацию. Он прямиком направился к Петровичу — поздороваться. Гнида...

Петрович задницу не поднял, только стекло опустил, иначе точно не удержался бы, размазал по рыбнадзорской роже его гнусную ухмылочку. К счастью, бывший дружбан не стал испытывать терпение и быстренько убрался греться в машину, оставив Петровича курить и злиться в одиночестве — чем он и занимался до приезда главного клоуна.

Тот появился с изрядным опозданием, зато прибытие его было обставлено с пышностью, подобающей первым лицам государства: впереди, со скоростью километров двадцать в час, катил мусоровоз с двумя молоденькими ментами и беззвучно полыхающей мигалкой на крыше, следом — в дымину тюнингованный, сияющий хромом черный мерс, за ним — парочка черных же близнецов-роверов, а замыкал процессию дружище-мусор на скромной девяносто девятой. Для полноты картины не хватало только мотоциклистов по бокам...

Петрович заценил фееричность зрелища и утвердился в худших своих опасениях, а именно: в том, что дело придется иметь с законченным психом. Психов Петрович не любил и даже побаивался, так что настроение — и без того скверное — стало и вовсе хуже некуда. Он с тоской припомнил Ванюшину белую рубашечку с застегнутым воротничком, скрывающим ядовитый кровоподтек, подумал, что, возможно, не целовать ему больше Ванькину цыплячью шейку, и нехотя вышел из машины. То же самое сделали остальные фигуранты, и вскоре на обочине не слишком оживленного шоссе образовалась небольшая, но довольно пестрая толпа, центром которой, как не трудно догадаться, стал неторопливо выбравшийся из мерса Большой Пацан.

Был он, кстати, не такой уж и большой. А если присмотреться, так и вовсе мелкий. Деревянными повадками он смутно напоминал Гитлера, а вкрадчивые интонации явно копировал с гаранта, отчего Петровичу сделалось смешно и противно. Ему нахуй не сдалось покровительство этой надутой мартышки, а смотреть, как суетится вокруг нее и чуть ли не к ручке прикладывается дружище-мусор, было почти больно. "Батюшка, благодетель!.." — некстати вспомнился обрывок то ли фильма, то ли книжки... Ебать таких благодетелей.

Заезжий хуй, кажется, придерживался похожего мнения относительно Петровича, и руки они друг другу пожали с плохо скрываемой брезгливостью. Вокруг между тем царила какая-то празднично-первомайская атмосфера, и в полном соответствии с ней на капоте одной из тачек невесть откуда появилась первая за тот вечер бутылка водки и стопка пластиковых стаканчиков, один из которых, уже наполненный прозрачной жидкостью, чья-то унизанная перстнями волосатая лапа бесцеремонно сунула Петровичу. А съехавшийся на стрелку народ уже знакомился, переговариваясь негромко, и один из добродушных на вид братков был откомандирован в шашлычку за жареной собачатиной, другой выковыривал из уазика Петровичевых мастеров, третий покровительственно окучивал молоденьких служителей правопорядка. Те смущались и краснели, как барышни, которых впервые вывели в свет... Наконец, в знак завершения знакомства, столичный хуй ткнул своим стаканчиком в Петровичев и проглотил водку. Остальные последовали его примеру и тоже выпили.

Петрович — не стал.

Сей почти демонстративный акт саботажа не мог не привлечь внимание высокого гостя.

— Почему не пьешь? — спросил он строго.

— Я за рулем, — ответил Петрович.

Разумеется, ответ никого не удовлетворил. Менты при исполнении — и те выпили, так что отмаза показалась левой, а сам Петрович выставил себя сукой неблагодарной, но ему было насрать, он уже довольно напортачил и теперь хотел сохранить ясную голову.

— Пей, — коротко, но внушительно приказал авторитет, а друг-мусор за его спиной сделал на Петровича большие страшные глаза. Петрович посмотрел на обоих как на идиотов и терпеливо объяснил:

— Я не пью за рулем.

Авторитет зло прищурился, раздул ноздри, а вокруг на мгновение стало подозрительно тихо, но, вопреки ожиданиям, Петровича не убили сразу. Видимо потому, что в противном случае некого было бы защищать.

Нехотя спустив на тормозах возмутительную выходку подопечного, заезжий хуй пожелал перейти к делу и обратил свой взор на мерзнущего, но в целом, кажется, вполне довольного жизнью рыбнадзора.

— Ну что, потолкуем?

Рыбнадзор широко разулыбался, демонстрируя готовность, и они занялись тем, ради чего и собрались здесь, — стали мериться яйцами. О чем именно они толковали, Петрович не слышал — братки на удивление грамотно оттерли всех лишних в сторонку — но сомнений в том, что столичные яйца окажутся круче и волосатей, у него не было. Поглядывая на низкое, похожее на давно не беленый потолок небо и принюхиваясь к дурно прожаренным шашлыкам, которыми соблазнились только очень голодные юные менты, он почти не вслушивался в монотонный бубнеж друга-мусора, читавшего ему нотацию, и откровенно скучал.

Скучать пришлось довольно долго. Сначала высокие договаривающиеся стороны топтались на обочине, негромко перетирая что-то и согреваясь водкой, потом забрали пузырь и спрятались в мерсе, оставив свиту мерзнуть и ждать. Свита безропотно месила подтаявший грязный снежок, выпускала в воздух облачка пара и делала вид, что занята чем-то чертовски важным. Петровичу первому настоебало дышать свежим придорожным воздухом и, раздавив подошвой очередной окурок, он плюнул на все и залез в машину. Надо ли говорить о том, что его примеру никто не последовал?..

Где-то через часок, в начавших сгущаться сумерках, сладкая парочка, наконец, явилась народу, и Петрович был ни разу не удивлен тем фактом, что поладили эти двое наилучшим образом. Благодушно настроенный авторитет похлопал Петровича по плечу, сообщил, что проблема решена, и скомандовал "по коням". Озябший народ с облегчением попрыгал в тачки, и вся процессия — как и прежде, возглавляемая мусорской машиной, — с похоронной скоростью отбыла на рыбнадзорскую дачу. Там, под присмотром братвы, Петровичевы мужики торжественно погрузили в уазик свой гребаный аппарат и благополучно съебались в сервис, а Петрович вздохнул с облегчением — но не потому, что все закончилось. На самом деле все только начиналось.

Он уже давно понимал, что во всей этой истории останется крайним. Теперь, когда столичный хуй вернул владельцу его имущество, владельцу надлежало за благодеяние заплатить. Хлебом-солью, как говорится... Во что это выльется — Петрович очень хорошо себе представлял, а отмазаться не было ни малейшей возможности. Дружище-мусор по-хозяйски пригласил всю толпу бухать, и ни у кого не возникло вопросов по поводу того, куда именно. Отрядив сопливых ментов за пойлом и закуской, Петрович повез и без того уже нетрезвую компанию к себе.

Пьянка завертелась с пол-оборота. Едва переступив порог и ничуть не церемонясь, братки обосновались в гостиной, врубили все, что можно было врубить, налили все, что лилось, и закурили все, что дымилось. Петрович заранее оплакал разграбленный и разоренный дом, но при этом был странно спокоен. Вся эта беготня, возня с гостями, как-то отвлекала, позволяла не зацикливаться на неприятных мыслях. Самой неприятной из которых была мысль о том, что начнется, когда явится Ванюша. Петрович поглядывал на часы и даже немного жалел, что вчера не рассорился с крысенком, но теперь уж поздно было об этом думать. Следовало просто пережить свалившееся на него стихийное бедствие и постараться забыть как страшный сон. Только до пробуждения было еще ой как далеко...

Дом, наполненный чужими людьми, рвущийся из колонок блатняк, который Петрович так и не приучился называть "шансоном", пролитое пойло и прожженная обивка дивана, богатырский гогот довольных жизнью мордоворотов, браконьеры, сосредоточенно жрущие водку, мусорки, глядящие в рот авторитету, и лоснящийся от самодовольства, явно не рассчитывавший на такой масштаб причиненного ущерба рыбнадзор... Петрович ненавидел их всех, включая майора милиции, искренне убежденного, что помогает восстановить справедливость. И даже Саню Шульгина, "чисто случайно" заглянувшего на огонек и теперь важно вещавшего о своих спортивных достижениях, тоже ненавидел. Люто.

Ванькин звонок посреди этого бедлама показался чем-то неуместным. Петрович узнал у крысенка номер машины и в другое время, вероятно, остался бы доволен. В другое время он несомненно считал бы минуты до Ванькиного приезда, но в тот вечер ему страстно хотелось, чтобы такси ехало как можно дольше, чтобы оно заблудилось где-нибудь и проплутало до утра. Была даже мысль выйти, встретить тачку и уговорить-таки Ваню переночевать у предков, но мысль эту Петрович засунул в задницу — скандала, подобного вчерашнему, да еще и на глазах у всей кодлы, он бы просто не пережил, так что оставалось только ждать и надеяться на лучшее. На то самое лучшее, в которое Петрович ни хрена не верил. Ведь обязательно какая-нибудь сука доебется до ребенка, не рыбнадзор, так кто-то из мордоворотов, а против мордоворота Петровичу не выстоять...

Он издергался, пока ехала тачка, выглядывал поминутно в окно, чтобы не пропустить прибытие, чтобы первым встретить пацана и хоть парой слов с ним перекинуться, но все же прощелкал Ванькино появление. Крысенок подкрался незаметно, как тот пиздец, открыл дверь своим ключом и возник на пороге гостиной — в распахнутой куртке, в наполовину стянутом с шеи шарфе и с глазами круглыми и ошалелыми.