Сборник рассказов, очерков и новелл

— Маска, ты слышишь это?

— Алексей меня зовут, я же вспомнил... Слышу. Часы тикают.

— Нет, Алексей, это не часы. Часы тикают: тик-так, тик-так... А это что-то...

— Да часы! — несколько раздраженно оборвал Сашу Коловерин. — Дай сосредоточиться. Помнишь, в самом начале я тебя спросил, когда листья на деревьях зеленые бывают, зимой или летом? А ты смеяться начала, говорила: "летом, конечно". А ведь я тебе не признался сразу, что долго не мог понять даже значения слов "зима" и "лето". Сам же вопрос про них задал, а что это такое — не понимал. Мне почему-то стыдно было признаться, что я таких простых вещей не помню...

— Леша, и я тебе не во всем призналась сразу. Я когда про прищепки рассказывала — помнишь? — как ими постиранные вещи прищипывают..., а вот к чему прищипывают — тоже не сразу вспомнила.

— Ты про веревку что-ли?

— Ура! Напомнил! Я до сих пор не могла точно назвать это слово. Веревка! Конечно же. Бельевая... Бельевая веревка. Так просто все. Прищепки разные бывают — деревянные, пластмассовые, цветные: каждый охотник желает...

Бурное веселье стремительно начало иссякать.

— Ну ладно, ладно! — почувствовав вновь тревогу в голосе Саши, попытался ее успокоить Алексей. — Сейчас будем разбираться. Надо нам с тобой все хорошенько припомнить. Так, имя вспомнили. С мальчиком-девочкой разобрались. Уши есть. Друг друга слышим. Часы тикают...

— Это не часы, я точно знаю.

— Тогда что?

— Давай послушаем внимательно.

В наступившей тишине отчетливо раздавались ритмичные звуки...

— Кап... кап... кап..., — вторила им Александра, стараясь попасть в такт.

— Стоп, стоп! Это ты так слышишь или просто дурачишься?

— Да, именно так и слышу. Это капли падают в воду: кап... кап...

— И ритм держишь правильно?

— Да, точно держу. Вот: кап... кап... кап...

— Ну, не-е-ет, я другое слышу! Вот смотри...

Алексей сосредоточился и начал подстраиваться под какой-то свой звук. Наконец он тихонько и часто зацокал:

— Цики-тики-цики-тики...

— Кап... кап... — одновременно зашептала Саша совершенно в другом, более медленном ритме.

Они долго издавали звуки — каждый свой. Пока, выдохшись, не замолчали.

— Не-е-т, — вновь протянул Алексей. — Мы что-то разное слышим. У меня явно часы тикают где-то. Причем наручные. А у тебя — капли какие-то...

Он помолчал и вдруг суетливо заговорил вновь:

— Саш, а ты знаешь, мне ведь пора. Надо бежать.

— Куда? — забеспокоилась Саша. — Мы же хотели разобраться!

— Не, пора. Я опаздываю. Я сейчас вдруг вспомнил. Я на поезд опаздываю, мне в командировку ведь ехать, а я тут с тобой...

— В командировку? Это как мой папа вечно в командировки ездит? Его с завода посылают все время то в один город, то в другой...

— Во-во, и у меня то же самое. Только я не на заводе работаю, а в строительном тресте. Подожди, какой папа? А тебе лет-то сколько?

— Кажется, четырнадцать... Нет, пятнадцать только исполнилось. Ах...

Александра будто вспомнила что-то. Она быстро и неразборчиво зашептала какие-то слова, и только отдельные доходили до слуха ее собеседника:

— Бассейн, велосипед... Юрка дал покататься. Дождь противный, мелкий такой, а у меня насморк... Скользко. В бассейн завтра все равно пойду. Очки мои раскололись, вон дужка от них валяется...

— Ну, ладно. Ты, Шура, катайся, плавай, а я пошел.

Девочка продолжала еще что-то бормотать...

Низко склонившееся над Сашей женское лицо было сосредоточенным. Губы беззвучно шевелились. Девочка непроизвольно стала пытаться подражать им. Она тоже попробовала разомкнуть свои губы. Не получилось. Тело словно отсутствовало. Только глаза. Может, все-таки это сон? Новый сон?

Лицо уже слишком долго и назойливо нависало над Сашей, не меняя выражения и создавая некий дискомфорт, будто сейчас на тебя навалятся и придавят всем телом. А губы по-прежнему немо бормотали.

Звук "кап-кап" куда-то исчез. И Алексей как назло молчал. Теперь наступила мертвая тишина и все померкло в кромешной черноте. Непонимание, что происходит, вопило в сознании и замещалось страхом. Паника начала было вновь нарастать, но тут же пропала. Откуда-то сбоку отчетливо прозвучали слова:

— Сашенька, наконец-то ты пришла в себя. Малышка моя, как же тебя угораздило так?

— Мама, — произнесла девочка.

— Молчи, Шуронька, тебе нельзя много говорить, и так столько дней в бреду разговаривала.

— А что со мной, мам? — Саша заплакала и почувствовала, как по щекам потекли горячие слезы. На какое-то время девочка впала в забытье.

Шелестящий звук заставил вновь открыть глаза. Женское лицо исчезло. Теперь белый потолок дрожал сквозь озерца слезинок. Вот скатилась одна... А вот и другая. На потолке отчетливо проступила крохотная трещинка в штукатурке. Саше понравилось ее разглядывать. Она так увлеклась выискиванием на белом фоне всяких крапинок, рисочек и пятнышек, что вздрогнула, когда потолок заслонило лицо мамы.

— Шурочка, ты упала с велосипеда и ударилась головой. Не помнишь?

Мысли путались. Застывшая картинка всплыла в сознании: рука, тянущаяся за дужкой от очков. Дужка, одиноко лежащая на мокром асфальте.

"Это же моя рука, Лёш! — узнала ее Саша, по привычке обращаясь к недавнему собеседнику. — Лёша, слышишь меня? Я все вспомнила! Мои очки. Они разбились. Вот кто-то подобрал их и успокаивает меня, что родители купят новые. Ласково так успокаивает. Но с тревогой в голосе. И голос не один — их несколько. Какие-то люди пытаются меня поднять с асфальта, на котором я раскорячилась, как пьяная, и пробую дотянуться до несчастной дужки. Зачем она мне? Очки все равно разбились в дребезги — не починить. Вот они в руке у меня оказались почему-то — одна перекрученная узлом оправа, и маленький осколок стекла застрял в ней. Чужие руки упорно тащат меня куда-то, пытаются поднять и нести, а я сопротивляюсь. Хочу сама... Потом заталкивают в какой-то темный проем. Я упираюсь, не хочу туда идти. А! Леша, я узнала! Это подъезд моего дома. А мы с родителями живем на третьем этаже. Квартира номер десять! Я хватаюсь за косяк, но кто-то аккуратно, настойчиво и терпеливо пытается оторвать от него мои руки. Говорят, сильная я! Наконец им это удается, мне помогают ступить на лестницу подъезда. Я вижу распахивающиеся двери квартир и выражения лиц. Это наши соседи. Любопытство и удивление быстро сменяется на сочувственный испуг. Ладонью прикрывается чей-то рот — лишь бы не вскрикнуть от паники и шока, в который я повергаю каждого, встретившегося мне на пути. Вот бабулька со второго этажа выскочила на площадку в белом платке и приблизилась ко мне, что-то причитая. А я вижу, как платок ее покрывается красными капельками крови, брыжущей откуда-то из моей головы.

Наконец третий этаж. Кто-то звонит в нашу квартиру. Леша, ты слышишь меня? Видишь, как я складно вспоминаю!

Открывается дверь. Мама и папа, толкая друг друга, перехватывают мое тело из чужих рук... Потом слышу журчащую из крана воду и вижу дно ванны, залитой моей кровью. Это мама аккуратно и быстро умывает меня. Рядом хлопочет отец с бинтами. Мельком вижу свое лицо в зеркале. С равнодушием отмечаю заплывшие в кровоподтеках глаза-щелки, окровавленные губы, разбитую скулу, огромную ссадину на левой стороне во всю щеку, слипшиеся от крови волосы. А еще слышу папины слова, несколько раз повторившиеся: "Видишь как? Видишь?". Языком я придерживаю шатающиеся передние зубы — того и гляди выпадут, если язык отпущу. И соленый привкус. Беспокойство и суета вокруг... Леша! Ну не молчи! Или ты ушел уже в свою командировку?".

Шуршащий звук усилился и прошелестел у самого уха.

— Та-ак, что тут у нас? — раздается мужской, несколько громковатый для слуха голос. — Ну, милочка, всё отлично. Как ты себя чувствуешь?

Это доктор, Саша понимает это. Он немного заикается на некоторых согласных буквах.

— Хорошо. Зубы... — шепчет невнятно девочка.

— Зубы? Это не беда! Самое страшное позади. Ну, если выпадут — новые поставим, красивые. Будешь с голливудской улыбкой...

— А где Алексей Коловерин? Он уехал в командировку?

Доктор с удивлением смотрит на Сашу, потом на мать, сидящую рядом. Одними глазами он задает ей какой-то вопрос. Та что-то, скорее всего, отвечает, потому что мужчина вновь переводит взгляд на Сашу, улыбается и произносит непонятную фразу:

— А тебе, Шурочка, с ним не по пути...

Ей невдомек, что означают эти слова... Но на душе становится спокойно. Глаза закрываются, хочется спать. И мама рядом...

В отделении нейрохирургии обычная полуденная суета. Дверь кабинета заведующего отделением открыта. В нее входит мужчина с утомленным лицом, а из-за стола его приветствует хозяин кабинета:

— А, Ник-колай Сергеевич, д-добрый день! П-присаживайтесь. Всё в порядке. Кризис миновал. Сашенька, слава богу, вышла вчера из к-комы. Н-ну, вы сами все знаете и видите. Сознание быстро восстанавливается. С отеком мозга п-пришлось п-повоевать. Т-так что... Время теперь, дорогой мой, время...

— Сколько?

— Ну, думаю, недели две-три придется точно у нас полежать, а п-потом п-посмотрим. Хорошо, что без переломов обошлось. А такая травма мозга тоже не шутка! В к-коме пять суток! Поправится, не волнуйтесь. Организм молодой, к-крепкий. Спортсменка ведь?

— Да, плаваньем занимается. Да еще велосипед этот. Гоняла как!

— Велосипед новый покупайте, папа! — хохотнул веселый доктор.

— Да-а. Так Сашкин-то дома стоит. Она ведь чужой разбила! Ремонту не подлежит, колесом прямо в открытый люк угодила... Как не переломалась сама, удивительно. Восемь метров лететь по воздуху! — Сашин отец поморщился, в сотый раз переживая этот полет, описанный очевидцами. — А соседскому мальчику придется, конечно, покупать новый велик. Или наш отдать?

— Нечего, нечего! Думаете, дочь не сядет больше за руль? Еще как сядет! Вот увидите.

— Спасибо. Будем надеяться. Юрий Михайлович, Саша все спрашивает про Алексея..., соседа своего по реанимации..., Коловерина. Как такое может быть? Они ведь не общались друг с другом и не виделись никогда! А она говорит, что разговаривала с ним долго. Весь разговор помнит, детали кое-какие интересные про него...

Доктор посерьезнел, задумался и медленно произнес, словно разговаривал с самим собой:

— Да уж, не знаю. Коловерин ведь поступил к нам в тяжелейшей коме за два часа до Сашеньки. И в себя не приходил ни разу. Да и не мог прийти... Мозг человека — такая штука.

Оба вздохнули. Никто не нашел, что еще сказать.

На тележке-каталке под белой простыней отвозили в морг тело. В ногах лежала карточка: "Больной Коловерин Алексей Юрьевич, 58 лет. Диагноз: открытый проникающий оскольчатый перелом свода черепа. Разрушение вещества головного мозга...".

Несколько дней назад этот человек, отправившийся в командировку, был сбит на вокзале проходящим поездом. Полученные травмы были несовместимы с жизнью. Около 12 часов незнакомые друг другу люди — пожилой мужчина и юная девушка — провели в одном помещении реанимационной палаты под бдительным надзором медперсонала. Он так и скончался там, не приходя в сознание, когда Сашу Москвичёву увезли в другую палату. Пять суток не отходили от нее люди в белых халатах, меняя капельницы. Кап... кап...

А где-то в окровавленном белье, завязанном в рваную наволочку, тикали часы с разбитым стеклом: тики-тики-тики-тики...

Из цикла "Личный духовный опыт"

Выжившие космонавты

Речь пойдет не о космонавтах, а о том, как я лежал в неврологическом отделении, схватив свой первый инсульт. Перетрудился на физической работе накануне — укладывал бордюрный камень, месил бетон и вдруг меня тревога непонятная охватила, без видимого повода — чувствовал я себя хорошо, единственное лишь возможное объяснение — усталость. Завтра по прогнозу погоды мог ударить мороз, вот я и торопился обрамить дорожку к курятнику, а бетоном залить или плиткой выложить — это уж весной. Решил домой зайти, водички глотнуть. И тут подумалось: "А иди оно все к черту! Лет-то уже 60, не мальчик, надо бы полежать немного, всех дел не переделаешь..."

Хотел как лучше, а сделал как всегда — воды попил и опять на улицу. Жена с работы пришла, когда я уже помылся и в своей комнате что-то делал. Глянула на меня и спрашивает: "Ты что, пил?" "Нет, не пил" — говорю. А сам чувствую, во рту словно вата, язык заплетается и мысль тяжело формулируется.

Давай мерить давление. 180/100. Отродясь такого не было. Каптоприл принял, в постель и ждем скорую. Пока доктора приехали, симптомы пропали, давление упало до 130/80. Короче, госпитализация отменилась. А вечером следующего дня снова скачок давления и опять "Бык-бык тупогуб, тупогубенький бычок" (это у нас такая домашняя проверка дикции). И только на третий день я попал в больницу. Палата — 7 человек, компания приятная, веселая, разговорчивая. Один моего возраста, другой помоложе лет на 20, молчаливый старичок, профессор с политехнического и рядом со мной наполовину парализованный 63-летний клон известного актера Конкина, не того молодого Шарапова и Павки Корчагина, а теперешнего, седовласого, с ухаживающей за ним женой. Все инсультники. Каждое утро капельницы, замеры давления, таблетки, физиопроцедуры, доп. обследования. Первые двое-трое ночей какой-то бред в голову лез: будто я сам маленький, а ниже пояса словно брюхо какого-то насекомого. И когда я с боку на бок поворачивался в постели, мне приходилось делать некое подхлестывающее движение, чтобы это продолговатое брюшко с лапками тоже перевернулось вслед за мной. Жуть. А тут ведь по правилам сутки-двое ты должен лежать строго горизонтально, ходить в утку и никаких туалетов! Особенно это тяжело переносить, когда видишь как другие, ранее поступившие, бродят туда-сюда, душ посещают, столовую, а вечером моцион по длинному коридору совершают.

Вечером, после ужина начинались традиционные разговоры — о жизни, о работе, о политике и о болезни каждого и о личных секретах (феномен случайного попутчика). Наслушался я историй. Старик по фамилии Тараканов, а зовут его Виктор Алексеевич, бывший парторг цеха крупного завода, ныне разрушенного по милости изменника Горбачева и пьяницы Ельцина, продавших и разваливших великий Советский Союз, шел по своим делам и вдруг ноги заплелись, голова закружилась... Обхватил он ближайшее дерево и так и стоял, пока не нашлись добрые люди и не вызвали скорую. Другой, Денис, 42 лет, рабочий завода по изготовлению железобетонных секций для крупноблочного жилого строительства, поймал "вертолеты", искры и "зайчики" в глазах. Присел за стол, уронил на руки голову, думал сейчас пройдет и завалился вдруг на бок, потеряв сознание. Благо в окружении коллег это случилось. У профессора Владимира Александровича во время лекции спуталась мысль и утратилась способность дальше нести знание студентам. Решил четыре дня отлежаться дома. Четыре дня! Когда за кризисными 3-4 часами начинается точка невозврата. Однако пронесло и его, скорая забрала из дома. Еще один товарищ, Серега, словил, как он выразился, новогоднюю гирлянду в глазу. Но тоже сразу в неврологию не попал, мотало его по глазным врачам — думали сетчатка. Даже за руль садился, пытался работать, надеялся рассосется, пройдет. Но пути оказалось только два — на тот свет или в больницу. Сведущие люди помогли заподозрить и распознать инсульт. И седьмой член нашей компании — тоже Сергей, это тот, что Шарапов (кстати, жена его позже мне призналась, что в молодости именно на него был похож), отработал в собственном саду день, устал, пришел домой поужинал и... больше не встал — отнялась левая половина тела, перекосило лицо, нарушилась речь. Ну, тут все ясно — без вариантов — только на скорой в неврологию.