Аннабель

В дверь всовывается лохматая голова Фора. Старый пёс позволяет почесать себя за ухом, а после внезапно начинает принюхиваться. Собаке что-то не нравится и тихо зарычав, она пятится прочь. Седая шерсть на загривке стоит дыбом.

— Что это с ним? — задумчиво спрашивает Луи. — Пару раз видел такое, когда к стенам подходили волки.

— Ну, у меня тут живут очень страшные мыши, — говорю я, а сама вспоминаю, как Констанц рассказывала, что коты и собаки способны чувствовать привидений. Неужто Фора почуял следы призрака, посетившего меня ночью? Сейчас всё это кажется необычайно реальным сновидением. А вот сон про склеп, напротив, кажется воспоминанием о реально произошедшем. В голове всё мешается.

Луи ещё раз просит прощения и уходит, а я выхожу наружу. Ещё раннее утро и за оградой деревья стоят в плащах из серого тумана. Тихо попискивают какие-то птички, а облака греют свои животы в розовых лучах невидимого пока солнца. Констанц идёт от колодца с ведром воды и машет мне рукой.

— С добрым утром, красавица, — улыбается повариха. — Мыши не кусали за пятки? Как спалось на новом месте?

— Мы с мышами подружились, — улыбаюсь я, в ответ. — Они пообещали, если что помочь перебрать крупы.

— Да, да, — смеётся Констанц. — Мыши — они такие. А знаешь, — она ставит ведро на землю и подходит ко мне. Осматривается, нет ли кого поблизости, потом говорит, понизив голос. — Для меня этот сарай просто хранилище приятных воспоминаний. Когда я была моложе, мы с Жаком проводили тут такие горячие ночки! Впрочем, — Констанц грозит мне пальцем. — Тебе ещё рано знать про такое. Оставайся той чистой доброй девочкой, какой была.

— Что, до самой старости? — удивляюсь я. — Я вроде бы в монашки не собиралась.

— А зря, — Констанц качает головой. — В монастыре так спокойно, даже не думаешь, что там, за стенами. У меня двоюродная сестра стала монашкой. Так вот, она ни разу об этом не пожалела.

Нет, это явно не для меня. Да, мир вокруг беспокоен, а временами даже жесток, но я никогда не хотела спрятаться от него за высокими стенами монастыря. Это как...Это как запереть себя в склепе. Странно, почему мне в голову пришло именно это сравнение? Из-за ночного кошмара? Может быть. До сих с содроганием вспоминаю, как напрасно пыталась выйти из запечатанной усыпальницы.

Умываюсь холодной водой, с удовольствием ощущая прикосновение ледяной влаги. В такие моменты ты ощущаешь себя по-настоящему живой. Я же не Жанна с Анной, которые ненавидят умывание, а рот полощут через раз, так что разговор с ними временами становится серьёзным испытанием для моего несчастного носа. Как ни странно, но Матильда, в отличие от своих дочек, тщательно следит за собой, а когда принимает ванну, льёт в неё содержимое десятков бутылочек, купленных мачехой в Париже.

Достаю спрятанную возле колодца коробочку, в которой храню смесь соли и соды. Тщательно втираю белый порошок в зубы, а после полощу рот холодной водой. Осматриваю открытый рот в отражении — ни единого жёлтого пятнышка. Осталось привести в порядок растрёпанные волосы, и я готова вступать в новый день, что бы он мне ни готовил.

Ах, если бы он готовил мне поездку на бал!

Это ничего, что моё платье перемазано золой; думаю, что до вечера я успею привести его в порядок. Как представлю, что попаду в королевский дворец, увижу всю эту красоту, а главное...

А главное, я мечтаю о том, чтобы тот черноволосый красавец обратил на меня внимание и пригласил на танец. Один-единственный танец и я буду счастлива! Я же прошу у судьбы так немного, почему бы ей не исполнить это моё желание?

Ну а для того, чтобы судьба исполнила моё желание, следует немного постараться и самой. Наливаю воду в корыто для стирки и очень долго работаю над испорченным нарядом. Единственное, что меня беспокоит: успеет ли ткань высохнуть до вечера. Но и для этого есть решение. Я разжигаю камин в гостевой комнате и ставлю перед ним деревянную рогатину, на которой развешиваю отстиранное платье. Вот так будет хорошо.

Едва успеваю закончить с этим, как слышу Матильду. Мачеха почти кричит и в её голосе слышно раздражение, почти гнев:

— Золушка, чтоб тебя черти взяли! Где ты бродишь, проклятая лентяйка?

Ну вот и всё, спокойная часть дня закончилась. Теперь следует готовиться к его худшей части.

По крайней мере до вечера.

7.

Как я и предполагала, покоя мне нет до самого вечера. Впрочем, не только мне, но от этого не становится нисколько легче. Даже терпеливая, всепрощающая Констанц временами шепчет себе под нос что-то нелицеприятное, но явно относящееся к Матильде и её дочерям.

Те же, словно утратили разум, или как бурчит Луи, черти унесли его в преисподнюю. Тут мы с ним сходимся в том, что неплохо бы чертям закончить работу и унести в ад и всё остальное. Так, чтобы это остальное отстало от нас и хотя бы не мешало делать то, что само и поручило.

Как можно готовить к балу платья, если тебя непрерывно шпыняют, называя тупоголовой дурой, не способной даже приготовить одежду к торжественному выходу. Жанна и Анна стоят у меня за спиной и больно щипают за бока, пока я пытаюсь выгладить выбранные ими костюмы. От этого угольки пару раз едва не высыпаются на ткань, а это всякий раз вызывает вопли испуга и новую волну обвинений в криворукости. Очень трудно сдерживать себя и не приложить обоим гадинам гладилкой по физиономиям.

Потом появляется Матильда и с озадаченно-недовольной физиономией интересуется, готово ли её платье и если не готово, то почему я занимаюсь какой-то ерундой? После этого мачеха сбрасывает платья дочерей со стола. Не знаю, кто этим больше огорчён — Анна с Жанной или я, успевшая потратить на глажку кучу времени и сил. Сейчас я даже не знаю, кого больше хочу ударить гладилкой: Матильду или её противных дочурок.

— Займись делом, — бросает мачеха и выплывает из комнаты. — Не успеешь — пеняй на себя.

Стоит ей выйти, и Жанна хватает меня за волосы с одной стороны, а Анна — с другой.

— Это ты во всём виновата! — шипят сёстры с двух сторон. — Если бы ты не была такой медлительной дурёхой, наши платья были бы уже готовы. Тупая ленивая Золушка!

Они сильно дёргаю меня за волосы и уходят, обещая мне огромные неприятности, если работа не будет закончена до вечера. Поднимаю платья с пола и осматриваю. Ну что же, всё не так плохо, начинать с самого начала не потребуется, так, немного пройтись гладилкой.

Наряд Матильды отнимает куда больше времени, чем платья её дочерей. Пока я наконец-то привожу в порядок праздничную камизу, котту и сюрко, ощущаю, как руки превращаются в неуклюжие непослушные хозяйке плети, а спину так ломит, словно я постарела лет на двадцать и превратилась в жалкую старуху. А ведь ещё предстоит наряжать мачеху, а это тоже отнимет немало сил.

За окнами начинает смеркаться, когда я возвращаюсь к платьям Жанны и Анны. Тем не менее времени ещё вполне достаточно, так что я, ещё могу успеть к началу бала.

Ну, если Матильда согласится взять меня с собой. Впрочем, я даже готова отправиться в королевский замок пешком, благо до него не так уж и долго идти. Папа говорил, что от нашего дома до дворца около семи лье — сущие пустяки для Аннабель, если она хочет попасть на торжество.

— Если всё будет хорошо, — говорю я в то время, как Матильда осматривает приготовленный наряд, — можно я поеду вместе с вами? Пожалуйста, я так хочу побывать на королевском балу!

Матильда на мгновение замирает, а после бросает косой взгляд на меня. Такое ощущение, будто меня колют спицей — взгляд холодный и неприятный. Потом мачеха косится на дочерей, которые терпеливо и молчаливо (что на них не похоже) ожидают своей очереди.

— Посмотрим, — цедит сквозь зубы Матильда. — Отнеси платье в мою комнату.

В комнате не осталось ничего, что напоминало бы о том, что прежде здесь жил папа. Нет ружья на стене, из которого папа застрелил гигантского медведя-людоеда; нет большой деревянной шкатулки с оленем на крышке, которую папе подарила мама, а шкуры на полу сменили толстые ковры. И ещё это изобилие розового цвета, от которого у меня очень скоро начинают болеть глаза.

— Когда приготовишь платья Жанны и Анны, — мачеха садится в кресло и касается лба пальцами, как всегда, когда хочет показать, что от размышлений у неё болит голова. — Отправляйся в кладовую. Там я случайно рассыпала два мешка, с фасолью и горохом. Отдели одно от другого. Если успеешь всё сделать до нашего отъезда — возьму с собой на бал.

Она шутит? Как вообще можно было случайно рассыпать крепко завязанные мешки? Или ...это произошло не случайно? Тем не менее я киваю.

— Хорошо, — говорю я. — Тогда я точно смогу поехать?

— Точно, — мачеха вроде бы соглашается, но что-то в её голосе...Я уже научилась определять хорошо скрытую фальшь и сейчас чувствую, что Матильда лукавит.

Не знаю, было ли это частью плана мачехи, но когда возвращаюсь к её дочерям, обе заявляют, что они передумали и желают надеть на бал другие платья. При этом обе гадины переглядываются и с трудом прячут ухмылки. В этот момент их прыщавые лица кажутся мне особо неприятными, напоминая морды мерзких бородавчатых жаб.

Успокоив разгулявшиеся нервы, занимаюсь нарядами. Я сосредоточена, отлично понимая, что нельзя допустить ни единой ошибки. Не обращая внимания на подначки и издевательства сестёр, я довожу дело до конца и отдаю наряды. Понятное дело, ни о какой благодарности и речи быть не может, ну хоть поток ругани на некоторое время прекращается — и на том спасибо.

Потирая ноющие руки, отправляюсь в кладовую и открыв дверь, некоторое время стою и смотрю. Это точно не случайность. Нельзя случайно опрокинуть два мешка так, чтобы их содержимое полностью высыпалось на пол, да ещё и полностью перемешалось. Тут работы надолго, быть может до самого утра. Вот, что задумала эта змеюка: она хочет, чтобы я сидела здесь в то время, когда она и её жабы-дочери веселились на балу.

— Золушка! — слышу я скрипучий голос Матильды. — Где ты, чёрт бы тебя побрал? Иди сюда и помоги мне одеться. Нам скоро отправляться.

Скрипя зубами, подхожу к двери из кладовой и оглядываюсь, чтобы ещё раз оценить предстоящую работу.

Но...Мешки стоят на своих местах, а на полу нет ничего. Потирая глаза, возвращаюсь и заглядываю в один мешок. Потом — в другой. В одном — фасоль. В другом — горох. Происходит нечто непонятное.

Но, честно говоря, это непонятное мне нравится. Не знаю, кто повинен в происходящем чуде, но я ему благодарна.

— Спасибо теб, кто бы ты ни был, — говорю я и закрываю дверь в кладовую.

А сама мысленно показываю язык Матильде: вот так, в этот раз твои гадости не удались. И я поеду на бал!

Окрылённая этой мыслью, я буквально взлетаю на второй этаж. Коридор прохожу пританцовывая, как будто уже попала на королевский бал. Да, понимаю, что танцы на балу несколько отличаются от тех, которые мы с Бер танцевали во время сельских праздников, но сейчас мне на это плевать. Как представлю себя в огромном зале, в ярком свете ламп и свечей, в окружении красивых дам и не менее красивых кавалеров. А там уже и рукой подать до черноволосого красавца, который приезжал к нам с королём.

Кто это, интересно? Возможно, принц? И у меня будет шанс с ним познакомиться! У-ух, как сладко замирает сердце...

— Ты меня вообще слышишь, чертовка? — противный голос Матильды врывается в мои мечтания, но сейчас даже тысяча противных мачех не в состоянии испортить моё настроение. — О чём ты думаешь? Немедленно начинай меня одевать. Я не хочу опоздать на бал из-за ленивой тупой замарашки.

— Ведя я же поеду на бал, если успею сделать всё? — стараюсь говорить так, чтобы губы не расползались в улыбке. Ах, если бы Матильда знала, что некие силы помогли мне выполнить её задание — она бы лопнула от злости!

— Надеешься успеть? — фыркает мачеха. — Ну что же, если выполнишь то, что я сказала, то почему бы и нет.

Ясное дело, она убеждена в том, что у меня нет ни единого шанса. Да нет, она точно лопнет от злости.

— Поторопись, — то и дело погоняет меня Матильда, пока я её наряжаю. Однако же стоит пропустить хоть одну заколку, и я немедленно слышу ругань и: — Куда ты торопишься бездельница? Неужели ты не понимаешь, что спешка нужна лишь при ловле блох?

Ну да, кому, как не ей знать про ловлю блох! Ведь именно у Жанны и Анны из-за их лени часто заводятся вши и тогда приходится помогать Матильде выбирать мерзких паразитов из грязных засаленных волос. Хорошо, что сегодня бал и хоть это сподвигло ленивых сестричек тщательно вымыться. Видимо надеются найти себе какого-нибудь, не слишком притязательного, кавалера.

А я же хочу только того черноволосого красавчика.

Матильда осматривает себя в зеркале и ворчит нечто подобное: 'Могла и лучше'. Ну да, день, когда мачеха меня поблагодарит, наступит аккурат перед концом света.

Спускаемся на первый этаж, где уже нетерпеливо топчутся Жанна и Анна. За входной дверь слышно конское ржание и переговоры Луи с Жаком. Вижу, как из кухни подглядывает Констанц. Встретив мой взгляд, повариха подмигивает.

— Ну что же, — говорит Матильда, — время отправляться.

— А как же я? — спрашиваю и наблюдаю, как тяжёлый взгляд мачехи становится неподъёмным.

— А что ты? — она наклоняет голову, а её дочери мерзко хихикают и переглядываются. — Тебя ждёт горох и фасоль.

— Уже нет, — теперь настало моё время улыбаться. — Я всё сделала и готова ехать на бал.

— Всё? — недоверчиво щурится Матильда. — Да ты врёшь, мерзкая Золушка! Ты просто не могла успеть!

— Но я успела, — настаиваю и указываю рукой. — Можно проверить.

— Конечно же я проверю! — шипит Матильда. — И не дай бог ты водишь меня за нос! Я тебя выпорю так, что кожа слезет со спины! Я...

Она останавливается в дверях кладовой и некоторое время безмолвствует. Слышно лишь тяжёлое дыхание. Потом подходит к мешкам и открывает один, а за ним — второй. Понятное дело, ничего не изменилось: горох мирно спит в своём мешке, а фасоль — в своём. Матильда оборачивается и смотрит на меня так, словно собирается взглядом проколоть во мне дыру.

— Думаю, ты связалась с нечистой силой, — ворчит Матильда и крестится. — Ничто другое не могло тебе помочь.

— Тем не менее, работа выполнена, — вот теперь очень трудно удержаться, чтобы не показать мачехе язык/

Да, — мачеха берёт себя за подбородок пальцами и щурится, как если бы задумала какую-то скверную шутку. — Но ты ведь не можешь поехать на королевский бал в этом. — Она указывает пальцем на моё, покрытое пятнами одеяние. — А твоё платье измазано.

Измазано! Как будто не она с её гадкими дочерями мазала меня сажей. Мерзкая лицемерка!

— Я привела его в порядок, оно полностью вычищено.

— Какой ты молодец! — в голосе Матильды слышатся откровенно издевательские нотки. — Ну что же, одевайся, а мы подождём тебя в карете. Постарайся не задерживаться.

А я вдруг ощущаю, что сердце не на месте. Так, словно под ногами внезапно разверзлась бездонная дыра. Прижимая ладони к груди, бегу к камину, перед которым повесила сушиться своё платье. Пока бегу, слышу щелчок кнута и стук колёс кареты. Меня никто не ждёт.