Неблагодать

— Вы влюблены без памяти, — спокойно сказал Син.

Траун моргнул удивлённо. Он вдруг растерял всю свою отстранённость. Повернулся к Сину, на миг совершенно беззащитный, бросил ему неверящий взгляд.

— Я заинтригован её потенциалом, — поправил он.

Произнёс Траун это с предельной самоуверенностью, не допуская и мысли, будто может ошибаться. Ещё миг Син вглядывался в него; то, что он видел, было трудно объяснить. Абсолютная искренность, неподдельное изумление и насмешка — и за всем этим в глазах Трауна ярко сияла — да, безумная влюблённость. Син охватил всё это, отметил одиночество, скрытое столь глубоко, что Траун, казалось, его не осознавал — и отвернулся. Слишком знакомо ему это было — и жгло, соль на свежие раны.

— Ну да, вы человек честолюбивый, — сказал он. — Вы и должны быть заинтригованы её потенциалом, чтобы в неё влюбиться, полагаю.

Тень изумления пропала с лица Трауна, скрылась за деревянной маской.

— Скажите, — Син задвинул подальше всё то, что чувствовал сам, и ухватился за этот малый признак успеха. — Ваши чувства к ней. Чем они отличаются от ваших чувств к Воссу Парку?

Траун замедлил шаг, остановился и повернулся лицом к лицу с Сином, заложив руки за спину. Син не видел их, но ясно представлял себе, как большой палец Трауна нервно потирает внутреннюю сторону запястья, а пальцы скручены, пряча невзрачное металлическое кольцо.

— Восс мой друг, — сказал Траун. — Синдулла — пленная.

Похоже, он думал, что это говорит всё.

— И это всё? — спросил Син. — Разница только в этом?

Траун уставился на него с непроницаемым лицом. На его месте любой другой помрачнел бы и отвернулся, но Траун, казалось, просто задумался. Его глаза скользнули вверх-вниз по лицу Сина, мгновенно оценивая его.

— Я приму ваш совет во внимание, — кивнул Траун.

— Ты не так понял.

Син придвинулся ближе, перейдя грань вежливости. Капитан-нелюдь почти не отреагировал, он не выглядел ни испуганным, ни удивлённым — его лицо было совершенно пустым. Неподалёку коридор пересекла группа техников. Син понизил голос, чтобы они не слышали его слов.

— Ты сам не свой. Даже я это вижу, хотя мы едва подружились. — Он коснулся руки Трауна, задев гладкое серебристое кольцо концами пальцев — чуть не хищный жест. Траун скривился. — Он стационирован в другом месте, да? Восс Парк?

Син приподнял брови, ожидая, станет ли Траун отрицать.

— На данный момент, — ровно сказал тот.

— Но вы с ним, разумеется, поддерживаете контакт.

Траун посмотрел на Сина и, казалось, решил, что можно признаться:

— У нас нет связи.

Син молча уставился на него, ожидая дальнейших сведений.

— Он вне зоны досягаемости, — уточнил Траун.

Син отстранился, глядя в коридоры "Предостерегающего". Новый корабль, новый командный пост — плюс новое задание и совершенно новый персонал. Он видал, как резкая смена положения может подействовать даже на лучших из офицеров Империи — а Траун не обычный офицер. Нелюдь, гонимый сородичами изгнанник, и, кроме Парка, никакой семьи. Кто знает, по каким заставам Дикого Пространства шляется Восс Парк?

Более одинокое существование трудно представить. Син глянул вниз: Траун, сам того не осознавая, теребил кольцо на пальце. Неудивительно, что он угодил в ловушку мятежницы.

— Если бы ты мог найти с ней счастье, друг мой, я бы приветствовал это двумя руками, — негромко сказал Син. — Но она не обратится, Траун. Cоветую тебе как можно скорее казнить эту женщину и больше о ней не думать. Она тебе не друг.

— Я не считаю её другом.

— И её не перетянуть на нашу сторону после той радикализации, которую она прошла, — продолжил Син. — На её руках кровь имперцев. Не забывай об этом никогда.

Лицо Трауна застыло, выражение невозможно было прочесть.

— Я не забыл, — мягко, почти убедительно сказал он.

Син видел, что он не лгал.

Глава 6

Они говорили уже больше часа, когда Траун мановением руки прервал её. Жест не выдавал нетерпения и не нёс угрозы, но Гера, тем не менее, умолкла, уступив просьбе Трауна дать ему слово, как уступила бы старому другу. Осознание этой реакции вызвало в ней волну противоречивых чувств.

— Вы осмысляете эту проблему в рамках неверных моральных координат, — спокойно сказал Траун. — Оперируете такими понятиями, как угнетение, будто бы вы гражданское лицо — если действие наносит вред, оно должно считаться аморальным. Но мы не гражданские лица, мы военачальники. Наши цели не могут быть достигнуты без нанесения вреда, поэтому наши координаты смещаются: первая и величайшая безнравственность — провалить порученную мне задачу. На втором месте — не выполнить долг по отношению к моим людям. Если для успеха требуется смерть гражданских лиц — ...

Терпению Геры внезапно пришёл конец.

— Вы меня не слышите, — в голосе её прорвалось раздражение. — Как так получается? Вы отлично умеете слушать других, если только речь идёт не об Империи. Мы часами говорим о моём родном мире, искусстве, культуре, но когда речь заходит о военных...

Траун не пытался её прервать. Он сидел перед нею, смотрел, как она говорит, со спокойной серьёзностью, и это заставляло Геру колебаться. Ещё мгновение она вглядывалась в него, потом покачала головой и отвернулась.

— Вы хороший человек, — произнесла она, глядя в стену, не в силах сказать ему это в лицо. — Вы обращаетесь со мной как с разумным существом, а не как с пленной. Вы спасли меня от верной смерти, хотя я ваш враг. В битве вы всегда стремитесь избежать потерь — даже потерь со стороны противника. — Она обернулась к нему, стиснув зубы. — Как вы можете говорить, что действия Империи этичны? Вы же знаете — это не так. Каждый день последних двух недель свидетель — вы это знаете точно.

Траун сидел с неподвижным лицом. Прежде чем ответить, он постучал пальцем по бедру.

— Быть этичным не входит в мои задачи, — сказал он, так мягко — Гера на грани отчаяния едва не сумела себя убедить, что он не всерьёз. — Я военачальник. Моя задача — обеспечить победу, причём потери и затраты со стороны Имперского флота должны быть настолько низкими, насколько это в моих силах; такова моя этика.

— Можно быть военачальником и в то же время следовать этике, — почти без надежды возразила Гера.

— Иногда, — допустил Траун. — Не всегда. И если позволить себе веру в то, что можно балансировать между долгом и этикой вечно, это сломит вас, когда придётся принять решения, противоречащие вашей этике.

— Как то, что вы сделали с моей командой? — глаза Геры сузились, слова хлестнули, резкие, словно укус.

Траун склонил голову набок.

— Как Руна? — спросил он, зеркаля тон Геры.

У неё вдруг пересохло во рту, онемели губы.

— Что вы знаете о Руне?

Траун помолчал, свободно скрестив руки на колене и задумчиво на неё глядя.

— Во время допроса повстанческого генерала Орска Филанса имперскими военными, — произнёс он наконец, — ему сообщили, что его обстрелы Руны убили не менее 39 000 мирных жителей. Он фыркнул и ответил: "Если можно называть мирными жителями имперских симпатизантов."

Гера помнила обстрелы Руны — удар по имперскому промышленному центру. Она сыграла в них свою роль как лётчица-истребитель, ещё до встречи с Кэнаном. Они тогда подождали с обстрелом, пока не настала рабочая пересмена, чтобы на постах никого не было и хаос оказался максимальным.

К сожалению, гражданские потери оказались максимальны тоже.

— С тактической точки зрения, — непроницаемым тоном произнёс Траун, — обстрелы Руны жестоки, но это жестокость мудрая. Повстанцы слабы. Чтобы побеждать, им приходится быть жестокими. А на войне любое действие, в том числе бездействие, может привести к потерям. Мы, как командиры, несём груз этих потерь.

Гера глубоко вздохнула, потрясённая напоминанием о Руне, о мирных жителях, гибнущих на её глазах под огнём повстанцев. Она плавно покачала головой, давая колотящемуся сердцу время сбавить обороты.

— Ну, как вы и сказали, — наконец выдавила она. — Повстанцы слабы. Нам приходится наносить такие удары — а у Империи какое оправдание?

— Разве Империи нужно оправдание? — ровно парировал Траун. — Вы спрашиваете, почему я служу Империи — ответ прост. Она насквозь организована. Восстание дезорганизовано, оно состоит из тысяч разрозненных, слабых фракций с разными идеалами — вроде Республики, но у Восстания даже джедаев нет, чтобы держать его на плаву. Если бы вам как военачальнику довелось выбирать ресурсы для войны, что бы вы выбрали: кучу слабых, мелких группировок в подчинении у тысяч неумелых партий, неспособных на быструю смену стратегии — или централизованную армию с хорошим финансированием под властью одного?

— Это не игра в стратегию, — сказала Гера. — Хотите сказать, для вас речь идёт только о власти? Вы вступите в союз с сильнейшим просто ради того, чтобы быть на стороне силы?

Траун пожал плечом, но его непроницаемая маска на мгновение будто бы дала трещину, обнажив нечто опасное и чувствующее предельно остро; это нечто побуждало к пониманию с тем же отчаянием, что терзало Геру со дня, когда она попала в плен. У неё перехватило горло, ёкнуло сердце.

— Вы говорите, я хороший человек, — голос Трауна снизился, стал неожиданно груб. — Стал бы хороший человек вступать в союз с самой могущественной силой без причин?

Гера молчала, не в силах дать ответ, и он продолжил:

— Вам не приходит в голову причина, по которой хороший человек может поступить так, как я?

— Если у вас есть причина, скажите мне, — Гера умоляюще подалась к нему, сердце сжалось в её груди. — Не заставляйте гадать.

Царственная уверенность его исчезла; он отвёл глаза. На мгновение человек перед нею был просто человеком — задумчивый, но терзаемый этими мыслями; осторожный, но мучимый осторожностью. Он прикусил изнутри щёку, сжал и разжал руки; она видела, как он борется с побуждением рассказать ей. Гера едва сумела распознать всю эту внутреннюю битву, так хорошо он владел собой.

— Вы хотите восстановить Республику, верно? — Тихо сказал Траун, глядя мимо. — Вернуть власть Сенату в том виде, в каком он был раньше?

Гера снова отстранилась, медленно, чуть ли не нервно. Она не могла понять его тон, не осмеливалась надеяться, что эти слова знак сближения — и всё же ощутила вспышку оптимизма. Она разглядывала его в поисках ещё каких-то знаков, выдающих непредубеждённость, но не была уверена, что видит.

— Верно, — сказала она.

Траун кивнул, медленно и задумчиво. Это продлило иллюзию Геры ещё на миг.

— Но старая Республика никогда не являлась тем мирным краем, о каком вещали её лидеры, — сказал он, всё так же глядя в стену. — Мир на тысячу поколений? Нет. Что в Республике было, так это бесчисленные гражданские и колониальные войны, свирепое рабство, порабощение миров Внешнего Кольца, кровавые восстания и геноциды — и джедаи прикрывали, оправдывали или даже соучаствовали в этом.

Он наконец поднял взгляд, сверкающий жёстким блеском. Сердце Геры упало, но по тому, как он стиснул зубы, видно было, что разговор причиняет ему не меньше боли, чем ей.

— Империя во всём виновна, в чём вы её обвиняете. Истребление и рабство никуда не делись... — Он запнулся; заговорил снова, голосом твёрдым и убеждённым. — Однако, в отличие от Республики, Империя обладает организацией, инфраструктурой. Вместо множества фракций, сражающихся за разные цели, Империя представляет собой единое целое, способное делать то, что нужно. У демократии есть свои достоинства, но чем больше партий борются за право голоса, тем слабее становится руководящий орган. Невозможно угодить всем; во время войны нет времени для общегалактических голосований. Кто-то должен быть во главе, кто скажет: "У нас есть план действий", и этому человеку нужны верные помощники и подчинённые, чтобы обеспечить выполнение плана.

Он продолжал с возрастающей убеждённостью:

— Огромное военизированное государство может сделать гораздо больше для защиты своих пространств от внешних вторжений, для усмирения восстаний, этнической, расовой и религиозной розни. Такая всеобъемлющая структура спасает неисчислимые жизни. Что касается законодательства и экономики, Империя даёт всей галактике общее право, тем самым приближая территории Внешнего Кольца к равенству с мирами Ядра по уровню социального и экономического развития. Даже в ячейках повстанцев наверняка знают, сколько верных солдат Империи родом из Внешнего Кольца. Можете винить в этом отсутствие образования, скудость экономических возможностей, даже призыв в армию, и если вы в это верите, я не стану вас убеждать, что это не так. Но, может, в вашей республике пропаганды осталось место для зерна истины: Внешнее Кольцо верно Империи, потому что имперское правление принесло ему процветание, на которое там раньше никогда и не надеялись.

— Вы забываете, что моя ячейка действовала во Внешнем Кольце, — сказала Гера. Голос дрожал, как она ни пыталась с ним совладать. На лице Трауна вспыхнуло сочувствие, которое он тут же скрыл, и губы Геры тоже задрожали, против воли. Закусив нижнюю губу, она дала себе время взять себя в руки — и перестать видеть перед собой лицо Кэнана, лица мёртвых друзей. — Народ Лотала не воспринимал присутствие Империи как шанс на процветание, — наконец сказала она, с радостью слыша собственный живой задор. — Они видели в нём угнетение.

— Народ Лотала неоднороден, — ответил Траун. — Более десяти миллионов лотальцев пошли на службу в войска Империи, многие другие нашли работу в местных органах власти или как имперские подрядчики. Вы, может, убеждаете себя, что помогали освободить Лотал; правда в том, что ваша столь плачевно завершившаяся контрабанда причинила лотальцам больше вреда, чем какие-либо дела имперских властей.

— Но речь идёт не только о народе, — Гера снова подалась вперёд. — Народ всегда предпочитает долгосрочной стабильности непосредственные удобства. Речь о мирах, об окружающей среде — если урбанизировать каждую планету Внешнего Кольца и превратить её в очередной имперский форпост, вы убьёте этим то разнообразие культур, которое, по вашим словам, так любите.

Траун показывал ей свою коллекцию произведений искусства, или как минимум её часть. Гера видела его уважение к чужим культурам, почти сверхъестественную глубину понимания разумных существ и мест, которых он никогда не видел, художников, которых не встречал. Затаив дыхание, она смотрела, как его лицо смягчилось, выражение сменилось, хотя его всё так же было трудно разобрать.

— Военизировать, — спокойно поправил он. — Не урбанизировать. Мы, к сожалению, живём не в ту эпоху, когда можно оставлять планеты без защиты. — Он опустил глаза и глубоко вздохнул. — В любом случае, все недостатки надо сопоставить с преимуществами. Вы говорите о культуре; централизованная империя предоставляет художникам общий язык и единое экономически-правовое пространство. С каждым миром, который присоединяется к Империи, расширяется аудитория для каждого художника; вдохновением ему служат богатства культур всех имперских миров. Формируется художественный диалог вне всяких границ.