Словами огня и леса. Часть 1

— Даже с обряда вытащил это чучело?

— Я не разрешал его туда забирать!

— Можно всё, что не запрещали, да? Не перестарайся.

— Посмей только тронуть! — раздалось над ухом шипение.

— Значит, матери ты не доверяешь, а какому-то ... — ровно проговорил Къятта.

— Я знаю, что делаю! Мать тебя боится, мало ли что она скажет!

Къятта смерил Огонька таким взглядом, что полукровка чуть не залез под скамью. Сказал брату:

— Очередная игрушка? Ну-ну. Опять скучно стало? Что ж, забавляйся пока! Только не рассчитывай держать при себе все время... и не строй планов, — с неожиданной, непонятной и весьма неприятной улыбкой он повернулся и исчез. Словно воздух за ним сомкнулся, и стало совсем тихо, словно даже цветы и бабочки замолчали.

Кайе сидел, опустив голову. Рука бессмысленно перебирала мелкие камешки

Огонек помолчал. Потом тихонько окликнул его.

— Да пошли они все! — неожиданно резко сказал юноша. Со злостью запустил камешки в ближайшие кусты. — Решил, наперекор ему. Скотина!

— Почему он так сказал?

— Потому что... А, помолчи! Хватит с тебя.

— Почему ты готов ссориться с родней из-за этого? — вырвалось у Огонька.

— Ты — первый, кто попросил у меня защиты, — сумрачно сказал Кайе, и неясно было, что он думает.

**

Покои Ахатты Тайау казались самыми тесными в доме — не по размеру комнат, Глава Рода мог бы занять какие угодно, только он любил все нужное держать при себе. А нужного за долгие годы накопилось много. Вот и стояли вдоль стен сундуки, столики с горами всяческих записей — от старинных глиняных табличек до вчерашних отчетов квартальных старейшин, никто сторонний не разобрался бы в этом ворохе. И массивное темное кресло — на одном и том же месте, сколько Къятта себя помнил.

Как и сестра, дед любил дымящиеся на курильнице ароматы, словно мало того, что приносит из сада. Только сестра предпочитала нежные, легкие, а здесь — пряные смолы.

— Нет, — сказал Къятта, — он стоял у окна, не глядя на своего деда, сидящего в неизменном кресле. — Я не позволю оставить эту гадость в доме.

— Не веришь, что он на самом деле просто безобидный дурачок? Кайе поверил.

— Не знаю. Мальчишка обожает риск... и развлечения находит где угодно.

— Но не сумасшедший ведь он.

— Ты же сам понимаешь, этот полукровка не может быть сыном каких-нибудь простых работников из срединных земель! Хотя бы один из его родителей...

— Не придумывай, — вздохнул Ахатта. — Так ты дойдешь до того, что он сын Лачи или его соправительницы! У тебя самого на задворках растет случайный малыш, и что? Окажись на месте его матери симпатичная девчонка из Чема, в которой больше северной крови...

— Только на моем, как ты говоришь, малыше, нет никакой паутины памяти. Кому бы ее ставить и зачем? Мне точно не сдалось.

Ахатта снова вздохнул, прикрыл глаза. В каком бы состоянии ни опускался в кресло, всегда было удобно — словно и подушки давным-давно научились принимать нужную форму, и само дерево чувствовало, как лучше для человека.

Къятта отошел от окна, за которым почти совсем смерклось, встал почти вплотную к деду, но смотрел поверх его головы, на язычок пламени в лампе:

— А ты — веришь в случайность? Да еще после Дома Солнца? Вот так, среди леса, непонятно как выживший, и так удачно подвернулся как раз на месте засады... Скажешь, и не такое случается? Да, люди теряют память, и вернуть ее не всегда можно, но тут же сторонняя сила. Знак вы видели все. Если бы этот безмозглый не вмешался в обряд...

— Нет, — сказал Ахтта, похрустывая пальцами. — Натиу со служителем все успели. Пелена на памяти либо развеется, либо будет снята чудом — в противном случае умрет вместе со своим носителем.

— Но если ему отдали приказ и подослали намеренно?

— Северяне? — поморщился Ахатта.

— Нет, разумеется. Ту крысу скорее всего просто подставили. Ты знаешь, кто наши враги, и они в соседних кварталах. Эсса в жизни не придет в голову, что Кайе способен такое вот притащить в дом.

Ахатта прижал пальцы к вискам, потер их.

— Есть резон, но... порой надо уметь ждать, а не только атаковать. Скоро привезут рабочих с того агатового прииска. Мы допросим и их. Может быть, что-то прояснится. А пока просто понаблюдаем — после такой встряски он может начать вспоминать.

— Как бы ни оказалось, что поздно. За моим братцем ведь не уследишь. Все эти годы...

— Я знаю, что ты делал все эти годы! Но не спеши, не сейчас. Кайе увлекся своей находкой. Что ему может сделать этот мальчик?

— Именно такой. Он вообще не противник. А подбросить яд или припрятать ядовитый шип может и он. Или заманить в ловушку, подать сигнал... Сродни тем древесным лягушкам — даже укусить не способны, но в коже отрава. Может сам не знать, для чего прислали сюда, пока не придет время.

— Ты переоцениваешь семейство Арайа, — улыбнулся Ахатта. — Точнее, одного из них. Ему бы понравилось, сколь ты высокого мнения об его способностях.

— Есть ли хоть одна причина, по которой я не должен свернуть шею этому рыжему прямо сейчас? — спросил Къятта, наконец в упор взглянув на дела, нагнувшись к нему. Тени и отблески от лампы шевелились на лицах обоих, разделяя и соединяя черты.

— Есть. Мы предупреждены. Мы будем очень осторожны и следить за каждым изменением в нем — Натиу сумеет. Такие печати не сходят за час и даже за день. Если его и вправду подослали, пусть враз считает, что мы доверчивы и расслабились. Иначе смогут приготовить другую ловушку...

**

11 весен назад

— Кайе, ты где? — голос молодой женщины походил на журчание. Вот и она сама появилась — черноволосая, гибкая, золотой обруч держит волосы, на обруче извивается золотая же змея с хохолком из чеканных перьев и глазами дымчатого хрусталя.

Мальчик четырех весен от роду сидел на дорожке, размазывая слезы по лицу.

— Сын...

— Уходи!! Все уходите!! — завизжал он, и мать увидела рядом с ним что-то черное, обугленное. Недавно... только что это было веселой земляной белкой.

Мать, помедлив, нагнулась, взяла малыша на руки — тот пробовал отбиваться, но в конце концов разрыдался, уткнувшись носом в ее плечо. Женщина унесла ребенка из сада.

Комната была очень просторной и светлой — две пятнистых шкуры на полу, белый камень стен, яркие глиняные игрушки грудой свалены в углу. Одна откатилась от общей кучи — голова человека с выпученными глазами, вроде свирепая, а на деле смешная. Солнечные блики резвились на шкурах — это за оконным проемом качались перистые листья, создавая игру света и тени.

Опустив мальчика на дорогое тканое покрывало, женщина отошла и кивнула немолодой няньке-служанке — мол, твой черед заниматься им.

— Возьми, — та протянула малышу сочный плод тамаль, оранжево-красный шар. Мальчишка зашипел, чуть склонив голову к плечу, дернулся в сторону от руки. Служанка судорожно сглотнула, продолжая улыбаться словно приклеенной улыбкой.

— Ала, — беспомощно оглянувшись, служанка обратилась к матери мальчика. — Может, я лучше пойду? Ты его хоть на руки можешь взять, а я... Он же только больше злится.

— Он своего зверька потерял, — вздохнула мать. — Малыш, я принесу тебе новую белку.

— Не хочу ничего! — выпалил мальчик, зло сверкнув большими глазами. Слезы его уже высохли, а пальцы комкали покрывало, словно он безотчетно старался выместить горе на чем-нибудь подходящем — так, как умел.

— Тебе нужно поесть и лечь спать, — мать, Натиу, и впрямь хотела было отослать служанку, но взглянула на нее и сына нерешительно — и велела остаться.

— Накорми и уложи его. А я... мне пора.

— Ала, я не могу, — взмолилась служанка. — Я его боюсь. Сегодня белку, завтра меня...

— Прекрати! — Натиу сдвинула высокие брови. — Ты несешь чепуху!

— Ала, ну хоть на кухню меня отправь, хоть стойла грис чистить — я не могу!

— Ты будешь наказана, Киши!

— Ала, я не могу! Ну, взгляни на него сейчас!

Натиу вздохнула:

— Я наполню курильницу дымом маковых головок, и он уснет. Позаботься об остальном.

Туман стелется над горами, сползает в долину. Именно так, не наоборот; туман — это облака или дым пробужденных вулканов. Туман окутывает Асталу плотным покрывалом, плотным, но полупрозрачным, словно паутинная ткань, та, которую делают из нитей золотых пауков. И сами эти пауки сидят на развесистом кружеве, ловят туман и выжимают из него капельки. Потом торгуются с небом и продают ему плоды труда своего; небо делает из капелек росу и драгоценные камни.

Земля тоже создает самоцветы, но непрозрачные, тяжелые на вид. А вода и огонь — не умеют. Слишком весела и непостоянна вода, слишком жаден до жизни огонь.

Сейчас, в туман, пастухи сидят у огня, земледельцы закрылись в домах, а в лесу и среди высоких трав плоскогорья воют ихи и волки-итара.

А дома в самой Астале, не на окраинах, разные. Самые богатые целиком каменные, просторные. Надежны их стены. Только некого бояться их обитателям.

Ребенок и не боится. Перекатился с боку на бок на плотной льняной простыне. Лен — дорогая ткань, много дороже, чем шерсть. Чуть застонал во сне, запрокинул подбородок — снилось неприятное.

— Тшш... — ухоженная рука провела по лбу, отгоняя тяжесть сна. Ребенок заулыбался. Округлые черты, ямочка на подбородке, ресницы короткие и очень густые. На большом пальце алеет отметинка от беличьих зубов — укусила. Не повезло зверюшке...

— Так он точно сгорит. Какая-то белка... глупо.

Слова принадлежали средних лет человеку — лицо того было узким, а взгляд колючим. Волосы покрывал полосатый платок, а на плечах и груди лежало широкое ожерелье из золотой тесьмы и разноцветных опалов.

— Жаль, но уж лучше он, а не мы все, — откликнулся совсем еще юный голос. — Он слишком для нас опасен.

— В первую очередь для себя. Ты не видел еще, как бывает — сердце становится углем. Оберегай его, Къятта — ты хорошо умеешь управлять собой, а он тебе верит.

Смуглый подросток с резкими чертами помедлил — и чуть поклонился:

— Да, дедушка. Я буду. Я люблю своего брата.

Лицо его осталось сосредоточенным и недобрым.

— Мы все — дети огня. Но он... вот уж кто заслужил это прозвище.

— Ну, почему же так? — усмехнулся подросток. — Например, "зубастик" ему тоже бы подошло.

— Прекрати! — спокойно одернул его дед. — Еще непонятно, сумеет ли он выжить, и если да, то каким вырастет. Но раз ты и сейчас можешь дрессировать диких тварей, то уж с одним малышом, наверное, сладишь. Я скоро стану стариком, а вот ты... Хотя если станет неуправляемым, или погибнешь ты сам, то и ему не жить. Ты все понял?

Къятта еще раз чуть наклонил голову — звякнули звенья подвески, украшавшей длинные волосы; потом направился к дверному проему. В коридоре едва не споткнулся о молодую йука с колокольчиком на шее — забава сестры, когда только научится следить за своим зверьем! Слуги получат свое; совсем распустились. А дед позволяет.

Отпихнул детеныша ногой, не обратив внимания на жалобное повизгивание. Вернувшись к себе, растянулся на сшитых вместе шкурах пятнистых ихи — мягкий ковер, приятно лежать на нем. С наслаждением выпил холодный чи из молока грис.

Думал о словах деда. Ахатте Тайау некогда вплотную следить за домом, и годы... получить в собственные руки зажженный факел заманчиво. У Кайе нрав не подарок, будет очень и очень тяжко, но дед сам говорит — Къятта справляется и с дикими зверями.

И все-таки, если бы жив был отец... но об этом бессмысленно думать.

А ребенок хорош — Къятта никому не признался бы, с каким удовольствием смотрит на это несносное создание. Подвижный — ни мига не посидит спокойно, даже когда спит, словно летит куда-то . И отчаянный. И глазищи огромные, дикие, а вся фигурка показывает — я центр мироздания. Вам же будет хуже, если перечить посмеете.

Къятта расхохотался, представив того, кто по неосторожности попробует снисходительно отнестись к малышу. Ах, бедняга!

И впрямь жаль, если братишка погибнет.

А дед прав — нельзя ему брать такой груз, будучи в преклонных годах. И прекрасно, что нельзя. Когда придет время, именно Къятта будет в расцвете сил.

"Сложно придется, но оно того стоит — велика награда. Я это сделаю".

И он честно исполнял свое обещание. Много-много лун.

Восемь весен назад

На стенах сколопендры расположились кольцом, и пауки — золотые. Между ними беспечные языки огня отплясывали так, как пляшут на грани жизни и смерти, под властью зелья. Огонь в крови у южан, а мастер передал суть этого пламени на мозаике и фресках, и даже на черно-алых масках, то мирных, то страшных — их черты казалось бархатистым углем, под которым перекатывалось пламя.

Шестнадцать весен — детство и ранняя юность ушли, утекли дождевой водой; Къятте шестнадцать весен. Он может выходить в Круг — тело достаточно сильное, чтобы выстоять. А если кто не успел стать по-настоящему взрослым, что ж, таков закон — выживают сильнейшие.

Становясь взрослыми, простые жители приносят дары в Дом Солнца; отпрыски сильнейших Родов получают браслеты из разных камней, на удачу; какой выпадет, не знают заранее, но это не так уж важно. Не предсказание, не отражение сути — почти игра.

На севере придают камням большое значение. На севере подчиняют людей и природу, используя силу кристаллов и золота. На юге — нет, южане и без того сильны. И желтый металл, столь необходимый северянам, носят лишь в качестве украшений. А браслеты... Старинная традиция, красивая, но бесполезная ныне — впрочем, так хорошо сохраненное в памяти вряд ли может быть бесполезным, говорят многие старики. Порой их стоит послушать.

В крыле Дома Звезд проходит обряд — только Сильнейшие допускаются сюда, и избранные звездами служители. А в зал Совета, который за стенами, могут входить и вовсе единицы. Говорят, там прекрасно всё — но и тут красота несказанная. Высок потолок, черен — и украшен самоцветами и слюдой. Масляные лампы искусно закреплены у основания купола-потолка; огонь бросает блики вниз и наверх, и оживает рукотворное небо, мечутся по нему тени созвездий. Вот ихи — гибкий, подвижный, злой. Вот змея-тахилика, свернулась, готовая укусить собственный хвост. Рядом птица-ольате, раскинула крылья, кончиками маховых перьев почти задевает испуганно напрягшегося олененка. Потолок и стены не давят, хоть темны и массивны. Красиво в Доме Звезд — словно сам летишь к черному небу, и небесные жители говорят с тобой.

Запахи кедровой смолы и цветов с легкой примесью дыма шеили — голова слегка кружится. Хочется выделить из остальных и без конца вдыхать терпкий холодноватый аромат, от которого сердце раскрывается, словно бутон, и все ощущения становятся четче. И дышит пол под ногами...

А всегда молчаливые служители, да и все, кто собрался в зале, не имеют значения. Только ты, небо искусственное, ожившее под руками мастеров — и блики огня.