Записки подменыша

— И ещё разным — разные.

— Вот именно! И она могла только мямлить дальше, возразить ей было уже нечего. Меня раздражает в таких людях, что они просто не понимают, что несут. Образования ноль, опыта ноль — а туда же, мир переделывать! Да этот мир сожрёт их на раз-два!.. А всё почему? — (Он наставительно постучал себя по лбу согнутым пальцем). — Потому что надо использовать холодный разум, а не эмоции и мечты! Разум и протоколы адаптивности.

— Ну, протоколы протоколами, но в тебе, на мой взгляд, очень много человечного, — не удержалась Алиса. Говорить об этой его концепции ей было намного интереснее, чем о философии панков. — По крайней мере, эмоциональность.

Лицо Даниэля разочарованно вытянулось; он в картинной тоске схватился за сердце.

— Серьёзно?! О нет! Никаких эмоций, я должен быть киборгом! Destroy everything! — (Они засмеялись хором — хотя в весёлости, с которой Даниэль прощебетал всё это, вновь было что-то болезненное). — Напомни — ты же дотуда листала мою страницу в Facebook, да? Видела, как я раньше выглядел?

— Не очень далеко листала, — повторила своё признание Алиса. Не слушая её, Даниэль уже элегантно-размашистым жестом выхватил из кармана телефон.

— Та-ак, ну всё, леди Райт, Вы точно попали!.. Сейчас будете, блин, изучать историю помасштабнее мировой и национальной!

Как же он лелеет всё, связанное с собой — одежда, страница, подробности прошлого. Нарциссизм — или просто попытки собрать себя по кусочкам из чего-то разбитого?.. Алиса вздохнула.

— А ты не хотел служить в армии? Мне кажется, с твоей любовью к чёткости и протоколам — самое подходящее место.

— Я пытался, конечно, пытался! — грустно воскликнул Даниэль, разглядывая свои фото и читая старые посты — то придирчиво, то почти со сладострастием. — Но меня не взяли на контракт. Дважды. Негоден к службе.

— Ох, мне жаль. Надеюсь, не из-за твоего, эм... экстравагантного внешнего вида?

Он лукаво улыбнулся.

— Это тоже повлияло, думаю, да. Ты же меня ещё голым не видела — у меня ещё несколько татух на груди, на руках... — (Алиса опустила глаза, изображая смущение). — Но в основном — нет, не поэтому.

— Проблемы со здоровьем?

— Да. — (Оторвавшись от телефона, он посмотрел на неё в упор — пристально и серьёзно. Разные глаза теперь блестели с вызовом). — Пограничная психопатия, маниакально-депрессивный психоз, эпилептоидная нервозность. Прошу любить и жаловать!

Вот оно что.

Такое старое, такое знакомое. Ненавистно-любимое. Даже странно, что она не поняла раньше. Болезненная импульсивность; броское, нервно-поверхностное обаяние; хорошо подвешенный язык, блестящая способность управлять разговором; зацикленность на себе — и при этом страх перед собой, нелюбовь к себе, отсутствие чёткой самоидентификации; полный ноль на месте умения слушать, ненасытная чёрная дыра на месте эмпатии... Что ещё здесь есть? Приступы гнева, переходящие в истеричные приступы вины? Манипуляторская тяга к экспериментам над людьми? Огромный опыт в сексе, совмещённый с абсолютно внечеловечным, внеэмоциональным к нему отношением — секс как игра, акробатика, механика, физиологическая потребность, но не чувственная близость двух личностей?..

Почему-то, чем больше она смотрела на прекрасное лицо Даниэля, тем больше ей казалось, что напротив каждого пункта можно поставить утвердительную галочку.

Вечный, вечный замкнутый круг. Психопаты снова и снова попадались Алисе.

Она их обожала.

— Ох... Понятно.

— Да, — Даниэль холодно улыбнулся. — Знаешь, что это такое?

— Более чем. Мой бывший был "пограничником"-психопатом. И... ещё кое-кто — как минимум "пограничником", — добавила она, подумав о Ноэле. — И у тебя это... прямо выявили на медосмотре?

— Нет, конечно, диагноз у меня уже был. Но, — (его улыбка резиново растянулась — и в ней снова появилось что-то жутковатое), — их тест на психиатрической экспертизе я дважды завалил. Это да.

— Из-за того, что живёшь согласно "протоколам"? — спросила Алиса. Удар наугад — будь что будет. Даниэль помрачнел.

— Возможно. Я возвёл адаптивность в абсолют. Я — машина, вбирающая в себя всё. Чем важнее для меня человек, тем больше он способен в меня внедрить. Больше всего внедрили мои бывшие девушки.

Внедрить. Алиса поёжилась. От его ледяного звучного голоса теперь действительно веяло чем-то механическим — и постановочно-актёрским. Она ощутила вкус металла во рту — и почему-то представила, как он сжимает своими красивыми пальцами рукоятку плети.

— Ты, наверное, имеешь в виду, что они на тебя повлияли? Потому что невозможно "внедрить" что-то в человека насильно — если это не соответствует его интересам, его внутренней сути...

— Нет, я именно о внедрении, — перебил Даниэль — и вкрадчиво улыбнулся. — Вот этот пиджак, например, я нашёл в шкафу у Мари — он остался от её бывшего. — (Нисколько не изменившись в лице, он коснулся лацкана пиджака. А ведь говорил, что не помнит, где именно его нашёл, — мельком отметила Алиса). — Джинсы мне купила Симона. Эту серёжку и "гвоздики" подарила Евгения. Мадлен приучила меня играть в игры, читать и более-менее грамотно писать. А ещё — грамотно использовать людей. У неё была шизофрения, кстати. — (Он прищурился, внимательно наблюдая за лицом Алисы — и будто смакуя собственное невозмутимое спокойствие). — Ну, знаешь... Она, например, могла видеть череп с чёрными глазницами, когда смотрела на себя в зеркало. Слышала голоса. Резала животных. Всякое делала, всякое с ней происходило. Разные стра-ашные вещи! — (С глумливой игривостью протянув слово "страшные", Даниэль улыбнулся — так, что её — хоть и всего на секунду — кольнуло нечто, и правда похожее на страх). — А я ездил к ней в соседний город по первому зову, как преданная собачка... Ну, не суть. Так или иначе — внедрение существует и работает. В том, что ты перед собой видишь, нет ничего по-настоящему моего. Я — лишь совокупность влияний, программ и протоколов.

— Нет, так не бывает, — растерянно возразила она. — Влияния важны, и мы, естественно, берём что-то от всех, с кем нас сталкивает жизнь. Особенно от любимых людей. Но в тебе есть то, что составляет именно тебя. Так сказать, "ядро" твоей личности. Что-то, что сформировалось в тебе очень рано — какие-то особенности темперамента, поведенческие модели, ценности, страхи, комплексы, идеалы... Много чего. Потом это корректируется — но не меняется коренным образом, даже когда любимые люди уходят из нашей жизни. С их уходом, со сменой обстоятельств меняются только более "поверхностные" слои.

— Я не понимаю, о чём ты. — (Даниэль покачал головой — то ли упрямо, то ли... Со страхом?). — Что значит "ядро моей личности"?

— Ну... — (Алиса прикусила губу. Плохая идея. Она никогда не сможет объяснить это психопату — просто потому, что этого ядра у него либо действительно нет, либо он искренне не понимает, что это, и неспособен его описать. Он — хаос острых, ранящих, непонятных эмоций; сумбурные радужные волны, перетекающие друг в друга; бездна боли, гнева и тоски. Он — импульсивные безумства, призванные приглушить эти мучительные эмоции. Беспорядочный секс или работа на износ, драки или рискованная быстрая езда, наркотики или изнурительные тренировки — много, много внешнего: разного, яркого, гипертрофированного. Внутри — тихо и пусто). — Как звали твою первую девушку? Ну, то есть, ту, с которой были первые серьёзные отношения. Если я могу узнать.

— Мадлен, — с тем же спокойствием произнёс Даниэль. — Та самая шизофреничка. Мы встречались два года — с пятнадцати лет до семнадцати.

Отношения с шизофреником в подростковом возрасте — когда всё так хрупко, когда психика только формируется. Раньше сама мысль об этом привела бы её в ужас — почти как мысль о ребёнке, которого насилует отчим-извращенец. Непоправимое унижение, неисцелимая рана.

Раньше — но не теперь. Теперь она сама — рана, ужас, фурия. Фурия не может сопереживать герою. Может только преследовать его.

— Так, — дрогнувшим голосом сказала Алиса. — Господи, это ужасно, на самом деле... Очень травмирующий опыт. Но — так или иначе. До неё ведь тоже что-то было? До Мадлен? Семья, друзья, одноклассники?

Странное напряжение в глазах — будто он пытается вспомнить, будто трещит хрупкая корочка... Он качает головой. Нет, под корочкой — пламя. У него некрасиво дёргается мышца на щеке, потом — на подбородке; взгляд стеклянно тускнеет.

— А я... Я не помню.

Очень искренне; очень тихо и беспомощно. Её пробрал холодок.

— Не помнишь? Себя до четырнадцати лет? Но...

— Не помню, — бледнея, прервал Даниэль. Под светом лампы было видно, как капельки пота блестят над его верхней губой. Алиса уже не раз пожалела, что двинулась в эту сторону. — Очень мало помню, правда. Я мог бы вспомнить — если бы сохранились, не знаю, старые переписки, посты, заметки... Но ничего не сохранилось. Я всё удалил с той поры. Переписал свои воспоминания, чтобы ничего не помнить. Отформатировался.

То есть он — чистый лист. Чистый лист — до эры Мадлен, которая резала кошек. Капли крови — на чистый лист.

— Хорошо, — отступила Алиса — и тут же увидела, как морщинки напряжения на мраморно-гладком лбу Даниэля медленно разглаживаются. Ему так проще. Проще — не вспоминать. — Прости. Мне жаль.

— Да ничего. — (Даниэль равнодушно пожал плечами, кончиками пальцев поглаживая стакан. Его черты, овеянные холодом безразличия, казались ещё совершеннее — но заострились, покрылись невидимой плёнкой, как на старом портрете. Или как у трупа). — Мадлен, скорее всего, или в психушке сейчас, или уже умерла... Похуй. Это прошлое.

— Но...

— Насилие, — жутковато улыбаясь, прервал он. — Это вторая причина, по которой меня на службу не взяли. По которой я не прошёл их тесты. Я вижу мир в тонах насилия — всегда, во всём. Моё прошлое полно насилия. Вечные драки, вечная необходимость доказывать кому-нибудь, что ты имеешь право на существование... Правда, я хорошо дрался. Только один раз меня основательно избили, — он сухо усмехнулся. — Ох как основа-ательно!.. Повалили на землю толпой, хоть я и отбивался. И пошли работать ногами.

— Ужасно, — выдавила она, пытаясь представить, каково это. Что — это? Секунды личного ада? Ритуальное жертвоприношение?..

Он говорит об этом, не чтобы посетовать или пожаловаться. Говорит — почти весело, смакуя, как боевые подвиги. Страшно.

— Ой, да ничего! — беспечно отмахнулся Даниэль. — Главное там было — вовремя лечь набок и сжаться в комок. — (Ссутулившись, он спрятал лицо за кулаками; сияющая сцена скрылась за занавесом из чёрных крестов). — Вот так вот — чтобы ни до живота, ни до груди, ни до лица достать не могли. До самого уязвимого.

— Но всё равно — спина, рёбра, ноги...

— Похуй. — (Даниэль улыбнулся. Порочное очарование свернулось в его белозубой улыбке — во всём его лице, в его фигуре, — как змея среди цветов. Он наблюдал за замешательством Алисы с явным удовольствием, даже с лёгкой бравадой. Что ж, это неплохо, — отстранённо подумала она. Неплохо — потому что мне всегда нравились пропитанные ядом, искалеченные цветы). — Это всё сложно всерьёз травмировать. А если и травмируют — заживёт. Знаешь, сколько на мне шрамов?.. Мне никогда не было жалко своё тело. Это просто сырьё. Материал.

Сырьё. Нож Луиджи, жгуче скользящий по её ягодицам.

Луиджи; кто такой Луиджи?.. Толком не помню. Обрывки.

— Но вообще ты права — думаю, в армии я бы отлично освоился, — с нотками мечтательности продолжал Даниэль. — Я идеальный исполнитель! Я не умею выбирать сам, но всегда выполняю поставленные задачи по протоколам — если вижу их целесообразность. Если понимаю: так надо, так нужно. Другие основания мне не требуются.

— А работаешь ты, напомни?..

— Техническим специалистом Единой информационной системы Центра жилищно-коммунальных услуг Гранд-Вавилона, — оттарабанил Даниэль — чётко, как по уставу, чеканным низким баритоном, — и засмеялся. — Ни о чём не говорит, да?.. Я всегда повторяю, что я наёмник: где заплатят, там и работаю. Работал и на почте, и на заводе, и в KFC. Мне без разницы. Главное — чётко выполнять поставленные задачи.

— Жилищно-коммунальная сфера. Что ж, полезное дело. И всегда востребованное.

Странно представить его на такой скучно-монотонной офисной работе. Хотя... Может, и не так уж странно. Ему пошло бы и рычать панк-рок на сцене, и позировать для томно-эротичных фотосессий, и помогать бухгалтерам из жилищных контор высчитывать чьи-то долги за воду и электричество. Он многоликий, как вода, — и, как вода, безлико-прозрачный.

Чёрная вода. Омут памяти, в глубину которого давно не заглядывали. Безысходный ужас, таящийся под волнами.

— Любая работа полезна, — Даниэль пожал плечами. — Меня, кстати, бесит пренебрежение, с которым многие к этой сфере относятся. Типа — "О, ЖКХ — три страшных буквы!.." Что в этом, блять, страшного, инфантильные вы дебилы?! Вы как жить без этого будете?

Хмурясь, он озлобленно захрустел пальцами — и вдруг рассмеялся. Раздражение наигранное, но удивительно правдоподобное.

— Ну, и я не сижу на месте, активно двигаюсь, типа, развиваюсь, — на глазах бодрея, добавил Даниэль. — Повышение за повышением — скоро вон начальником отдела, может, стану... А всё почему? Потому что хочешь жить — умей вертеться! — (Одарив её улыбкой слаще миндального сиропа и фисташкового крема вместе взятых, Даниэль снова вернулся к полузабытым поискам старых фото на своей странице). — Та-ак, где же это было...

— Но насчёт армии — даже не знаю, если честно. — (Алиса почему-то задумалась о том, как у него получилось сохранить это лёгкое, весёлое обаяние — бурлящее, будто пузырьки в золотом шампанском, — после всего, что он пережил. После Мадлен, режущей кошек; после драк, где его пинали толпой; после психозов. Сколько же сил в этом стройном, по-кошачьи гибком молодом теле? Или — на самом деле нисколько? Или на самом деле всё это маска — и он уже сломлен?). — У моего бывшего парня были приятели-военные — один из Италии, другой из России. У того, который из Италии, мы однажды были в гостях — в закрытом военном городке. И это... Ну, честно, ужасно. Повсеместный алкоголизм, грубость, глупые ограниченные люди, которые следуют — как ты выражаешься — протоколам до последнего, но совершенно не умеют думать самостоятельно. Постоянно какие-то разборки, сплетни, дебош... Чудовищно мерзкие нравы. В общем, прости, но, думаю, ты идеализируешь армию — как и многие, кто там не был.

— Ложь и провокация! Осуждаем! — весело улыбаясь, воскликнул Даниэль. — Я хоть и не жил в военном городке, но много общался с военными ребятами, много читал об этом, смотрел, играл, впитывал информацию. И могу сказать, что это зависит от рода войск, от части, от страны. Я не идеализирую — просто есть части, где реальный порядок, а не то, что ты описываешь. В любом случае, это дисциплина. И самодисциплина! — (Выпрямившись, он с шутливой торжественностью приложил кулак к груди; чёрные росчерки бровей взлетели вверх. Какая по-детски бесхитростная открытость на лице. Что это — романтизация пути Настоящего Мужчины — с армейскими ботинками, строевыми смотрами и заправлением кровати на скорость? Или романтизация насилия, которое он, по его словам, так отчаянно ненавидит, от которого он так устал?..). — Школа жизни, чёрт побери! Я тот ещё солдафон! Об армии много тупых пугающих стереотипов, но я с ними не согласен. Я бы с радостью пошёл служить. И пиздиться где-нибудь в горячей точке!