Фэйд распахнула тяжелые узорчатые двери "Цветка страсти", не дожидаясь, пока это сделает швейцар, и вошла широким пружинистым шагом. Так, должно быть, ее предки ходили по бескрайним просторам степи, выслеживая добычу, перегоняя стада. Женщине с таким шагом тесно в городе, среди узких улиц и каменных стен.

Управляющая почтительно поклонилась:

– Леди Филавандрис. Хозяин ждет вас в Серебряной гостиной.

Небрежно кивнув, она прошла мимо, не глядя по сторонам, но все замечая. Например, как гости украдкой оглядываются на нее, перешептываясь и толкая друг друга локтями. Даже здесь, в лучшем столичном доме свиданий, где собирается самая экзотическая публика, Фэйд выглядела необычно. Все в ней привлекало внимание – высокий рост, две смоляные косы, лежащие на широких плечах, кожаные штаны, грубые ботинки на шнуровке. Может быть, где-нибудь в портовом кабаке, среди докеров и матросов, она обращала бы на себя меньше внимания, а уж на границе и вовсе сошла б за свою, но уж никак не здесь, среди пышно разодетых аристократов. Может быть, они бы меньше глазели, если б не знали, кто она. Но они знали, и каждая собака в Трианессе знала принцессу крови Фэйд Филавандрис, племянницу королевы Ингельдин из династии Тизаннидов.

Ей было двадцать восемь лет, из которых она едва половину прожила в столице. Она успела объехать полконтинента: рыбачила в фиордах острова Белг, ходила бить китов с марранскими китобоями, мыла золото в отрогах Хаэлгиры, объезжала диких коней в Вер-ло, пасла овец в Илмаэре, собирала жемчуг на побережье Джинджарата, охотилась в джунглях, пила степной самогон в Дикой степи и совершала еще сотни разных безумств, немыслимых для добропорядочных обывателей.

Два года назад она наконец вернулась в столицу и вступила в права наследства, оставленного ей принцессой Изаррис. Размер состояния не разглашался, но в него входил крупнейший издательский дом всей Криды, а может быть, и всего континента – "Белет". Поговаривали, что теперь-то леди Филавандрис остепенится. Куда там! Она подыскала толкового управляющего, а сама принялась за кутежи, попойки и авантюры, вполне приставшие ее легендарному предку – воительнице Ашурран и потому гремевшие на весь Трианесс. Столичные гуляки на нее чуть не молились.

Она и сама была похожа на Ашурран, как ее описывают легенды, едва ли не больше всех потомков короля Тархи Тизанну, возводящего свой род к славной воительнице. Фэйд была черноволоса и смугла, как степнячка, отличалась высоким ростом и статной фигурой, волос не стригла, а заплетала их в косы; отлично владела мечом, копьем, стреляла из лука, за сто шагов попадала стрелой в глаз кролику. Даже глаза у нее были, как у Ашурран – темно-синие, как небо в сумерках. Сходство только подчеркивала кожаная одежда и варварские побрякушки. Меч она носила за спиной, по степному обычаю, хотя он был не такой тяжелый и длинный, какие предпочитают кочевники. И хотя имя ее отца никогда официально не объявлялось, никто не сомневался, чья она дочь. Конечно, вождя эссанти, гостившего зиму напролет в Трианессе по приглашению короля, после впечатляющей победы над энкинами в Осенней кампании. Вот так-то степной дикарь отплатил за гостеприимство, болтали злые языки, обрюхатил младшую принцессу и смылся. Однако те, кто знал принцессу лично, никогда не прислушивались к подобным сплетням. Пусть принцесса Тэллиран была младшей, но беспомощной ее вряд ли бы кто назвал. Она была, что называется, кремень, стальной клинок в бархатных ножнах. Может быть, дикий степняк и влез ночью в окно ее спальни, но исключительно по ее собственной воле и желанию.

Связь принцессы и варвара была тайной, но когда она родила дочку, правда выплыла наружу. Стоило только взглянуть на мать: солнечная, миниатюрная, стройная, рыжевато-каштановая, с такой частой россыпью веснушек на коже, что она казалась золотистой. Даже ее каре-зеленые глаза были усеяны солнечными искорками. Не в отца пошла, ибо прежний государь Даронги Дансенну был синеглаз и черноволос. Но кожа у него была такая белая, что сразу же отпадало предположение, что смуглая сумрачная Фэйд унаследовала дедовские черты. Ходи она в обычную городскую школу, ее б обязательно дразнили черномазой – разумеется, до первых поставленных ею фингалов.

У Фэйд всегда было много почитателей, собутыльников, приятелей – но друзей было немного. Лучшим из них был, пожалуй, владелец "Цветка страсти" Лето Лиотта, несмотря на внушительную разницу в возрасте – четверть века. Лето выглядел моложе и усердно поддерживал эту иллюзию: подкрашивал волосы, ресницы и брови, посещал массажиста трижды в неделю, и говорят, тайком прибегал к омолаживающей магии. Они отлично понимали друг друга, у них была куча общих интересов: выпивка, лошади, секс. Они стали бы любовниками, если бы Лето не принадлежал к тому редкому в столице типу людей, предпочитающих свой пол.

Кавалер Лиотта ждал ее в Серебряной гостиной, одной из пяти приватных гостиных "Цветка страсти". Стол был накрыт изысканно и стильно: модные кружева "под иней", серебро и хрусталь. Даже блюда были в той же цветовой гамме: белая дичь, белые яблоки, белый виноград, белый соус, белая глазурь, белое шипучее вино в узких бокалах.

– Лето, старина! – Фэйд бесцеремонно стиснула его в объятиях. – Ты нарочно выбрал эту гостиную, чтобы я здесь смотрелась, как ворона на снегу?

– Это все Надин, все уши мне прожужжала: дескать, неприлично принимать принцессу крови в мрачном каземате.

"Мрачным казематом" был один из трех общих залов "Цветка страсти" – отделанный неотесанным камнем, с дубовыми столами и лавками, с развешанными по стенам цепями, щитами и прочим железным хламом: удачный закос под интерьер старинного замка. Он даже освещался настоящими факелами, безо всяких магических штучек. Фэйд больше всего любила там кутить. Но коль скоро они собирались поужинать вдвоем с Лето, так сказать, в узком семейном кругу, а уж потом, может быть, пригласить пару певцов посмазливее, то Серебряная гостиная вполне подходила.

Они уселись за стол и сами налили друг другу вина, что всегда служило выражением крайней дружеской приязни, тем более когда к услугам были профессиональные виночерпии. Как всегда, изысканный Лето насмешливо изогнул бровь, когда Фэйд руками оторвала куриную ногу и принялась расправляться с ней без помощи вилки, но как всегда, ничего не сказал.

– Вино отличное, – сказала она рассеянно, салютуя ему бокалом. – Слушай, Лето, мне нужен телохранитель. На пару месяцев, не больше. У меня кое-какие дела в Нижнем городе.

– Это что, опасно? – спросил Лето – впрочем, без особого беспокойства. Многое из того, чем занималась Фэйд, было опасно. Ему лучше многих было известно, что постоять она за себя сможет когда и где угодно.

– Не в этом дело. Просто мне передали, что без телохранителя вроде как западло. Да еще и матушка плешь проела. Возьму ненадолго, потом сплавлю. У тебя случайно нет никого на примете?

– Случайно есть. Тебе понравится. Юный блондин, смазливый, легкомысленный, без особых моральных устоев.

– Проще говоря, развратный. Ну, и как он в постели?

Лето замешкался с ответом, и она насмешливо протянула:

– Ну я тебя умоляю, ты его что, не трахнул?

– Это как посмотреть... Мальчик оказался вполне понятливый, авансы принимал, глазки строил. Но когда дело дошло до постели... я глазом не успел моргнуть, как оказался снизу. Сколько потом ни пытался, кончалось все одинаково, – выражение лица Лето было странным, будто бы он до сих пор не мог поверить. – Вот и решил его уволить. Больно прыткий. Но тебе понравится. Точно понравится. Может, хоть он тебя займет дольше, чем на два дня.

– Тальгрен продержался две недели.

– Это потому что он экзотический белобрысый тарн и учил тебя махать топором.

– Я не виновата, что все кридане такие скучные.

– Все? – Лето прищурился с видом: "И я тоже?"

– Ну, из тех, с кем я спала – все. Затаскиваются в постель на раз-два, а потом не знаешь, как избавиться.

– Это потому что ты выбираешь доступных. Попробовала бы совратить какого-нибудь актера Королевского театра, сразу бы поняла, что такое настоящая схватка, – говоря это, он внимательно наблюдал за ее лицом и не упустил, как по нему скользнула тень.

– Ой, да брось. Какой актер устоит перед комбинацией "деньги – происхождение – наглость"?

– Например, Эсса Элья, – подсказал он с невинным видом.

– Разве что он, – согласилась Фэйд, не моргнув глазом, но Лето все-таки заметил, как она помрачнела.

– Кстати, сегодня дают "Птицу в клетке", может, сходим? Эсса Элья там великолепен. Критики брызжут слюной, публика заходится от восторга.

Фэйд отрезала себе кусок пирога с дичью, сделала большой глоток из бокала и сказала подчеркнуто спокойно:

– Я ходила на "Птицу в клетке" восемь раз. Эсса Элья там действительно бесподобен.

Лето присвистнул понимающе. Не глядя на него, она продолжала:

– Хватит ходить вокруг да около. Почему бы тебе не спросить прямо, на правах старого друга, Лето. И я отвечу честно и откровенно. Да, я тоже пала жертвой шлюховатого обаяния Эссы Эльи, на которого дрочит вся столица. Потом ты спросишь прямо: в чем проблема, Фэйд, Эсса Элья дает всем направо и налево. А я отвечу честно и откровенно: я не вхожу в число тех, кому он дает. И ты спросишь: ты что, Фэйд, пожалела денег и времени на осаду? И я отвечу тебе: я добиваюсь его вот уже скоро год и потратила целое состояние, но этот трижды проклятый мерзавец ни одного подарка не принял и во всеуслышанье заявил, что даже если он будет последним мужчиной на континенте, а я последней женщиной, он мне не даст.

Голос у Фэйд дрогнул, она вдруг отодвинула стул и отошла к окну. Лето помедлил, тоже встал и обнял ее за плечи.

– Хочешь, я найму головорезов, и они доставят его тебе в наручниках, с завязанными глазами, покорного, как ягненок?

– Ха, думаешь, одни мы такие умные? У него охрана, как у марранского банкира, и магическая в том числе. А даже если дельце выгорит, мы окажемся вне закона по всей Криде, и королева не успокоится, пока не сотрет нас в порошок. Они были друзья детства с его отцом, чуть ли не жених и невеста. Нет, благодарю покорно, так я не хочу. Давно рукой махнула.

– Ага, вижу, как махнула. Имя слышишь и вздрагиваешь.

– А чего ты хотел? – взорвалась она, оборачиваясь к Лето. – Ты его видел, этого чертова полукровку? Эти глаза, брови вразлет, волосы? У него ножка меньше моей! Ожерелье мое может носить вместо пояса! Голос, как эльфийская музыка!

– И глаза, как у мартовской кошки, – закончил Лето самым лирическим тоном, и Фэйд не выдержала – фыркнула от смеха. – Что бы сказал его отец, если б узнал, что сынок стал первейшей трианесской блядью?

– Он не блядь, он Артист! – с горькой иронией сказала Фэйд, и лучше, пожалуй, нельзя было сформулировать.

Кавалер Таэсса Таэлья – сценическое имя Эсса Элья – был вряд ли лучшим актером Королевского театра, но самым известным уж точно. Он был сыном знаменитого поэта Альвы Ахайре. Талант отца преломился в нем странно. Если кавалер Ахайре владел даром выражать невысказанные мысли и чувства других людей, то кавалер Таэлья выражал невысказанные желания.

Он возродил старинные театральные традиции, которые практически угасли – играл женские роли, принимал дорогие подарки, позволял кое-кому из поклонников себя содержать, менял партнеров, как сережки и кольца, украшал своим присутствием самые разгульные вечеринки города. И сама его игра на сцене воскрешала в памяти стародавние времена, когда актеры были не просто людьми искусства, а образцом сексуальности, воплощением соблазна, единственными, кто пребывал за границами общественной морали. Другие актеры отказывались играть вместе с Эссой Эльей, жалуясь на то, что они при этом могут ходить по сцене хоть голышом, все равно на них никто не взглянет. Критики сыпали словами: "Вульгарность! Тщеславие! Опошление великих произведений!" Ни один из критиков ни разу не написал о нем хорошего слова и не пропустил ни одного из его спектаклей. Ни одному из критиков он принципиально не давал.

Зрители ему рукоплескали. Мало нашлось бы тех, кто не мечтал его трахнуть, и кое-кому это удавалось.

Но не Фэйд Филавандрис.

Она не афишировала своих чувств, не домогалась Эссу Элью открыто, но за тот год, что она по нему сохла, слухи успели расползтись. Кто был в курсе, разборчивость Эссы не одобрял. Принцесса крови, молода, богата, удачлива, собой недурна... Его приятели – кто-то бескорыстно, кто-то за деньги Фэйд – пытались повлиять на Эссу. Напрасно! При одном ее упоминании он щурил пронзительные зеленые глаза и цедил что-нибудь нелестное в ее адрес.

Автором "Птицы в клетке" была Айрис Айронсайд, давняя подруга Фэйд. Они познакомились в Джинджарате, где та преподавала в школе при криданском посольстве, а вечерами увлеченно предавалась писанию пьес. Став владелицей "Белет", Фэйд распорядилась немедленно их издать. Через год Айрис Айронсайд уже была одним из самых популярных авторов, пишущих для театра. Пьесу "Птица в клетке" – выразительную, сильную, полную циничного юмора – она написала по истории любви принца Хасидзавы и воительницы Ашурран и посвятила Фэйд. Она рассчитывала, что принца сыграет Эсса Элья, это действительно была роль "под него", а сама Фэйд могла бы сыграть Ашурран. И сыграла бы, если бы капризный Эсса Элья наотрез не отказался выходить с ней на сцену. Директор театра пытался его уговорить, упирая на то, что семья леди Филавандрис – покровители театра, что сама Фэйд, как владелица издательства, платит множеству авторов и театральных критиков... Эсса Элья злобно сверкнул глазами и заявил, что господин директор может сам лизать задницу леди Филавандрис, а он, Эсса Элья, в любой момент может уйти в "Элефтерию", тем более что ему предлагали там жалованье в полтора раза больше и гримерку побольше директорского кабинета. Конечно, оба понимали, что Эсса Элья никуда не уйдет; ни один театр в стране и за ее пределами не мог сравниться с Королевским, но директор отступился, и Фэйд, узнав об этом, отступилась тоже. Для нее давно не было секретом, как к ней относится Эсса Элья. Услужливые доброжелатели передавали ей его пьяные и трезвые высказывания, резавшие ее, как ножом. Мысль о том, чтобы держать Эссу Элью в объятиях хотя бы на сцене, под взглядом тысячи глаз и светом сотни ламп, была соблазнительной, но от нее пришлось отказаться.

Сколько она ни платила шпионам и приятелям Эссы, сколько ни собирала сплетен, причина столь упорного к ней отвращения оставалась загадкой. Единственным подходящим объяснением было ее происхождение. Родной дед Фэйд, знавший Кинтаро лично, утверждал, что сходство очевидно и несомненно. Однако что мог иметь Эсса против степняков вообще и данного конкретного в частности, если детство свое и юность провел на границе?

Факт оставался фактом: кавалер Таэлья слышать не хотел о Фэйд Филавандрис. Приглашений туда, где должна была появиться она, не принимал; случайно оказавшись в одном помещении, демонстративно вставал и уходил. В сущности, единственной возможностью беспрепятственно видеть его для Фэйд оставался театр. Она не пропускала ни одной премьеры с участием Эссы Эльи, на многие спектакли ходила по несколько раз, посылала ему роскошные букеты роз и мелкие подарки без визитных карточек, через подставных лиц, чтобы он не отослал их обратно.

С горя она познакомилась с дядей кавалера Таэльи. Итильдин мало появлялся в обществе, его считали холодным и замкнутым и немало злословили на его счет. "Итильдин тан Ахайре" и "соломенная вдова" – это еще самое безобидное, что болтали про него аристократы. Доля правды в этих шутках была, ведь именно он стал опекуном юного Таэссы, когда кавалер Ахайре отплыл на Заокраинный Запад, и дожидался его, как верная жена. Приставка "тан" в незапамятные времена и служила для именования жены фамилией мужа – устаревший и отмерший обычай. Друзьями они не стали, слишком он был немногословен и сдержан. Фэйд расспрашивала его об отце, но он стеснялся касаться интимных подробностей и потому много рассказать не мог.

Фэйд уважала эльфа и даже чуть-чуть робела. Но как мужчина он ей совсем не нравился. "Почему его находят красивым?" – недоумевала она. Слишком нечеловек. Зато полуэльф Таэсса казался ей прекраснее всего, что она когда-либо видела в жизни, в мужчинах и женщинах, в Криде и за ее пределами, на суше и на море, в горах и на равнинах. Кровь смертных и Древних, слившаяся в нем, дала удивительную, экзотическую красоту, не похожую ни на что. Он взял лучшее от людей и от эльфов – изящную фигуру, невыразимо прекрасный разрез глаз, брови, чуть поднятые к вискам, удлиненные ушные раковины, кисти и стопы. Уши у него не заострялись подобно эльфийским, но были к тому близки. Глаза изумрудные, малахитовые, бирюзовые, аквамариновые, цвета морской волны, цвета нефрита, слишком часто меняющие цвет, чтобы можно было описать их иначе, чем банально: "зеленые". Слишком светлые для человека, даже для северянина, но темнеющие в приступе гнева или страсти. Волосы у его были, как сплав серебра с золотом – ни то и ни другое, и в то же время то и другое одновременно. Казалось, каждая прядка и даже каждый отдельный волосок имеет свой редкий неповторимый оттенок. На сцене он часто носил парики, или штатный театральный маг накладывал заклинания, так что Фэйд видела его и блондином, и брюнетом, и огненно-рыжим, как его отец, и со снежно-белой шевелюрой Фаэливрина, но собственные его волосы нравились ей больше всего, и она даже подкупила парикмахера, чтобы получить прядку и узнать, каковы они на ощупь.

Кавалер Лиотта, услышав об этом, сказал:

– Скоро ты его ношеное белье станешь покупать?

– А что, кто-то продает? – грустно пошутила Фэйд.

На самом деле она хранила под подушкой его перчатку и надушенный платок.

По ночам в ней вскипала горячая степная кровь отца, и ей снилось, как с десятитысячным войском варваров она берет столицу, и скованного кавалера Таэлью приводят к ней в шатер. А другие сны, должно быть, навевала царственная кровь деда: как она становится королевой, и вот тут-то Эсса Элья не осмеливается ей отказать. Будь у нее в роду чародеи, ей, верно, бы снилось, как она накладывает на упрямого полукровку чары. Много раз ей приходило в голову взять пример со своей далекой прародительницы: ворваться в гримерку Эссы Эльи, занести над ним клинок, а дальше будь что будет. Но ей хотелось не просто обладать им – ей хотелось любви.

Фэйд с ума сходила, думая обо всех невозможных любовных союзах, которые случались в столице и за ее пределами. Разве не жил благородный кавалер Ахайре с мужчиной из Древнего народа и с бывшим вождем племени эссанти? Разве не зачал означенный кавалер сына с эльфийкой из Великого леса, хотя такого не случалось со времен Ашурран? Разве не влез означенный вождь эссанти в окно к принцессе, дочери правящего короля (о чем как-то поведала ей мать за бокалом вина, рдея, как маков цвет, то ли от смущения, то ли от гордости). Разве не нашла себе леди-полковник Лизандер среди всех варваров Дикой степи красивого, как картинка, блондина? Фэйд вспоминала свое пребывание в Селхире с легким жаром – ей было восемнадцать, она считала себя некрасивой и неуклюжей, а селхирская полковница по прозвищу Хазарат воистину была богиня: загорелая, ясноглазая, крепкая, мускулистая, выглядела всего лет на сорок в свои – сколько, пятьдесят шесть? В седле сидела так, будто сливалась с лошадью, своими двумя кимдисскими клинками творила чудеса, а рядом с ней был белокурый бог с косой до пояса, на красоту которого просто смотреть было больно. Оставшись с ними наедине, она поспешила напиться – и наутро пожалела об этом, проснувшись с ними в постели, ибо не помнила из прошедшей ночи ровным счетом ничего.

И к лучшему, наверное, потому что она наверняка бы влюбилась в них обоих или хотя бы в белокурого бога, а кому это нужно? Они были друг с другом, даже если таскали в постель угрюмых смуглых девчонок, заплетающих косы по степному обычаю безо всякого на то права.

Больше она не бывала в Селхире.

Дура.

Сыну полковницы сейчас должно быть лет двадцать. Наверняка копия отца. Наверняка кем-то уже захомутан.

Но с тех пор, как она увидела Эссу Элью на сцене Королевского театра, она уже не могла всерьез думать ни о ком другом. Почему он так сильно ее зацепил? Может быть, потому, что был недоступен? Ей не в первый раз попадались недоступные красавцы, и всех она рано или поздно забывала, когда терпение кончалось. И Таэссу могла бы выкинуть из головы, если бы захотела.

В том-то и дело, что не хотела.

Может, это кровь? Отец ее был степняк, невежественный варвар; а отец Таэссы был трианесский аристократ, приближенный короля. Какая сила могла бы их свести? Дед рассказывал: "Я был против. Я заставил магов запеленать его в магическую защиту в пять слоев. Я посылал к нему птиц-вестников, как ненормальная мамаша. И все потому, что нам нужна была помощь против энкинов, а вождь эссанти Кинтаро плевать хотел на Криду и не желал оторвать от шкур свою задницу – надо заметить, чертовски красивую накачанную задницу, как я потом узнал! А тогдашний начальник Тайной службы подцепил Альву на крючок, словно рыбку – польстил, комплиментов навешал, живописал вольные нравы эссанти, важность миссии, и все, глупый мальчишка рвался, умолял, и я его отпустил, а сам пил всю ночь. Кто же знал, что там, в степи, его поджидает судьба?"

Должно быть, Кинтаро так же влюбился в кавалера Ахайре, как она – в его сына, с одного взгляда, с одного вздоха, с одного биения сердца. И ждал, и верил, и пытался завоевать, и дрался за него. И в конце концов получил. Она только раз видела их вместе, когда ей было лет семь, и на всю жизнь запомнила, как они смотрели друг на друга, и как перешучивались, улыбались, искрились любовью. А вот матери это не понравилось, и с тех пор Кинтаро приходил один, а потом и вовсе перестал приходить. Мать недолюбливала кавалера Ахайре, с детства воровавшего у нее любовь сестры и отца. Кто у кого украл Кинтаро – он у нее потом, или она у него сначала? Как-то там все было сложно, Фэйд так и не поняла, а расспрашивать не решилась.

Она бы сейчас вскочила в седло и кинулась бы разыскивать Кинтаро – за сто, за тысячу миль, в Криде, в Арислане, в Великом лесу, только чтобы спросить за чашкой степного самогона: как ты выдержал? Как добился? Как не убил, не взял силой, не забыл? Но Кинтаро покинул континент, отправился на запад со своим рыжим аристократом, и предприятие это было таким безумным, что во всеобщем "отправиться на запад" означало "умереть".

Что ж, пока мы живы, всегда есть надежда.

Может быть, завтра ее будет ждать белый конвертик с ключом от спальни Эссы Эльи, как принято у актеров. Эта мысль всегда помогала ей засыпать по вечерам.