Я только открывала и закрывала рот, не в силах выдавить ни слова. Мы были в лесу, на поляне, рядом с нами куча народу, слева доносится аромат шашлыков. А он целует мне руку. Как настоящей леди.
Он меня смутил и прекрасно это понял. Отпустил мою безвольно повисшую лапку, еще раз улыбнулся и отошел, за что я ему была бесконечно благодарна в ту минуту.
Позднее я успокоилась и попробовала рассуждать здраво. Но стоило мне вспомнить, как его губы осторожно скользнули по руке, а потом слегка втянули нежную кожу, становилось душно и нехорошо. Я не знала, что с этими ощущениями делать. А Марат мелькал на горизонте все чаще.
Тогда я начала присматриваться к нему. Черноволосый, с иссиня-черными блестящими волосами, кончики которых касались щек. Часто щетинистый, как будто забывал побриться, но это добавляло ему определенного шарма и красоты, совершенно не портя. Острые, резко очерченные черты лица становились еще четче, словно вырезанные из грубого камня. Хищный профиль, явно не русский. Но тем не менее, Марат меня привлекал именно несоответствием внутреннего и внешнего.
Внешне он был донжуаном, во всяком случае, походил на такой тип мужчин. Роковой, от которых голову теряют. А внутренне он постоянно держался с достоинством, очень избирательно относясь к контактам. Будучи популярным в университете, он не имел репутации бабника и не слыл веселым шалопаем, который ничего не делает, но которому, тем не менее, все удается. Марат производил впечатление не по годам взрослого молодого человека, ответственного, решительного и надежного.
Я не любила хулиганов. Хотя все считали меня хорошей девочкой, тяги к плохим мальчикам у меня не наблюдалось. Я была хорошей девочкой, но еще и с головой на плечах.
Чем больше мы с Маратом сталкивались, тем больше я им очаровывалась, подмечая жесты, привычки и вкусы. Как-то раз получилось, что у нас образовалось общее окно, и мы с ним столкнулись в читальном зале. Именно тогда в первый раз Марат позвал меня на прогулку, и я пошла, хотя обычно с недоверием относилась к такого рода предложениям.
Вначале я жутко робела, и в голове крутилась только одна мысль — зачем это все Марату? Рядом с ним крутится множество девушек — более красивых, более уверенных и раскованных. Я не была дурнушкой, я была симпатичной, по-милому симпатичной, но этого мало. Что его могло во мне заинтересовать? Что во мне такого, что привлекло его? Я не знала.
Но Марат мою неуверенность в себе и скованность без усилий разбивал, вовлекая в интересные беседы, разговаривая меня и заставляя держаться свободней. Он был интересным собеседником, и даже шутки у него никогда не отдавали пошлостью. Ни разу он не перешел ту грань.
— Ты родился в Москве? — я попробовала узнать о нем побольше. И вначале вполне была готова встретить отпор и сопротивление, но Марат рассказывал о себе спокойно.
— Нет. Я далеко родился. Здесь у меня бабушка осталась. Дедушка умер, а бабушка одна. А я единственный внук.
Какой еще человек приедет в совершенно другой город, далеко-далеко, чтобы заботиться о бабушке? А с Антониной Семеновной я потом встретилась. И если до встречи с ней у меня мелькала мысль о том, что Марат может быть корыстным внучком, только и ждущим, пока бабуля отправится на тот свет, после встречи с ней мне стало стыдно и неприятно от собственных мыслей.
— Ну что, убедилась, что я не за деньгами сюда приехал? — с мягкой полуулыбкой спросил меня Марат после того как мы вышли из маленькой квартирки. У меня даже уши заалели. — Не волнуйся, Ксюш, это нормально.
— Прости, Марат, — искренне извинилась я, не зная, куда девать глаза и руки.
— Все в порядке.
После того случая сомневаться в Марате не приходилось. Наши отношения взметнулись на новый виток, более доверительный и близкий. Хотя парень меня ни в чем не подгонял и давал мне время.
Я познакомила его с родителями. Конечно, не сразу, примерно через год, после того как мы начали встречаться. И жутко боялась. Марат был вторым парнем, которого я знакомила с папой и мамой. К тому же папа, не отличавшейся тактичностью, мог сказануть что-нибудь такое, отчего мне будет потом тяжело смотреть в глаза. Я волновалась. А Марат — ни капли.
— Все будет хорошо, — уверял он меня, согревая голые плечи. Через секунду я оказалась закутанной в черный пиджак. Стало теплее. — В грязь лицом я не ударю.
Я покраснела.
— Зачем ты так? Не в этом же дело!
— А в чем?
— Ты просто папу моего не знаешь. Он как скажет что-нибудь...он просто может, не подумав...
— Я же сказал, что все будет отлично, — когда он говорил таким тоном, невозможно было не верить. Почти физически. Марат умел своей уверенностью заражать других людей, даже такую трусиху как я. — Да. Да, я верю.
Первая их встреча прошла не идеально, но лучше, чем я могла предположить в худшем случае. Папа у меня был послом, человеком, наделенным авторитетом, поэтому всех людей оценивал по-своему, по каким-то своим критериям.
— Вы татарин? — бесцеремонно поинтересовался папа в первую минуту знакомства, заставив меня судорожно сжать стальное предплечье Марата.
— Нет. Чеченец. Наполовину.
— А на вторую половину татарин?
— Русский, — ничем не выдавая своего неудобства или волнения — если они вообще были — Марат вежливо и отстраненно улыбнулся моему отцу. — С маминой стороны.
— Вы мусульманин?
— Гоша, — даже мама не выдержала папиной бесцеремонности и дернула мужа за рукав пиджака. — Мы же за столом.
— Так самое время спросить. У них же есть ограничения в еде. Вдруг, ему твое мясо нельзя.
— Нет, я не мусульманин, — Марат отрезал кусок и отправил в рот. — И даже не христианин. Скорее, атеист.
Папа заинтересованно вскинул голову.
— А разве вас не должны были воспитывать в вере?
— У меня была семья с разносторонними интересами и свободными взглядами. С обеих сторон. Так что мне была предоставлена полная свобода, — отчеканил парень, промокнув рот салфеткой. — Светлана Сергеевна, вы чудесно готовите. Очень вкусно.
Мама мило зарделась. Да и я сама, сидя рядом с Маратом, попадала под его очарование. Я уже попала. Правда, сейчас мне выпала возможность наблюдать за ним со стороны.
Мы отужинали, потом папа повел Марата на балкон. Курить. За те двадцать минут я вся издергалась, и даже мама не могла меня успокоить.
— Приятный молодой человек, — отведя ее в сторону, в ухо проговорила мама. — Очень интеллигентный. А он точно без всяких этих...Чадру на тебя не оденет?
— Мама! — с укоризной вскинула я глаза.
— Что? Ты наша единственная дочь, и мы о тебе волнуемся. Вдруг, он перед нами только такой хороший.
— Он всегда хороший, мам. Мы с ним уже год вместе.
— И ты только сейчас мне об этом говоришь. Молодец, дочка, — поджав губы, закивала мама. — Добрый ребенок.
— Ну мам! Ты же видишь, какой у нас папа.
— Ладно, ладно. Извинения приняты.
К этому моменту с балкона вышел Марат с отцом. Оба вроде бы довольные, спокойные. Значит, все прошло хорошо. Марат проверку прошел и с честью выдержал. Хотя и по сей день папа любил ворчать на Марата, не из-за злости, а просто так, как ворчит любящий отец на избранника дочери, по определению недостойного его маленькой красавицы.
— Вот видишь, — парень ласково поцеловал меня в лоб, смахнув русую прядь. — А ты боялась.
— Я не боялась, я волновалась. За тебя.
— Я уже большой мальчик, — сдерживая улыбку, рассказал он страшную тайну. — За меня не надо волноваться.
— За всех надо волноваться. Даже за больших мальчиков. Тем более, я тебя люблю.
— Я тоже.
Не верилось даже, что с того момента прошло почти два года. Два года вместе, не разлей вода. Чем больше я была с Маратом рядом, тем больше влюблялась. Любила. Да, уже любила.
Оставив воспоминания, я закрыла кран, тщательно вытерла руки и направилась в зал. Но увиденное заставило меня замереть посередине комнаты.
На диване, в самом дальнем углу сидел ребенок. Лет десяти-двенадцати на вид, сказать сложно. Я его не сразу даже заметила. Мальчик сидел тихо, не шевелясь, застыв памятником самому себе, и только немигающе смотрел на меня. Абсолютно черными глазами. Возможно, он и выглядел маленьким, но взгляд был какой-то страшный, пробирающий до костей и заставляющий холодеть кровь. Так не смотрят дети десяти лет. Так не смотрят вообще люди.
Я застыла в нелепой позе, боясь шевельнуться. Сама не знаю, почему, но боялась. И не сказать, чтобы от ребенка исходила ненависть, мальчик казался наоборот, замороженно-равнодушным. Но, возможно, именно это и пугало. Даже на руках у меня приподнялись тонкие волоски.
Я могла бы что-нибудь сказать, но слов не находилось. Что говорить? Как? Кому? Откуда этот ребенок? Эти вопросы пролетали в моей голове с бешеной скоростью, а глаза жадно ощупывали болезненно-худое тело ребенка. Мальчишка был одет в одежду Марата, в свитер, который я когда-то ему подарила. Тяжелый свитер крупной вязки закрывал ребенка до колен, дальше висели черные спортивные штаны. Из-под закатанных рукавов выглядывали тонкие запястье, какие-то слишком костлявые. Мальчик сам весь был угловатый, резкий, сплошные острые углы. Острый нос, остренький подбородок, скулы, обтянутые кожей, и только огромные черные глаза, как два омута, выделяющиеся на бескровном лице.
В комнату вошел Марат, и мне стало даже как-то дышать легче. Он почувствовал, — как всегда — понял, что мне нужна поддержка, и встал позади меня, обхватывая за талию и заставляя облокачиваться на него. Я с радостью подчинилась.
— Это Саша, — представил ребенка Марат, успокаивающе поглаживая меня по слегка дрожащему животу. — Саша, это Оксана.
Ребенок промолчал, только сейчас в его черных, матовых глазах блеснула искра интереса и, возможно, насмешки. Но он все равно молча сидел и поедал меня глазами.
Я почувствовала, как позади меня напрягся Марат. Не знаю, что он сделал, но ребенок злобно сузил глаза, рот скривился в недоброй усмешке, раскалывая лицо на две части, и неохотно выдавил:
— Понятно.
— Ксюша моя девушка, — со значением продолжил Марат. — И к ней надо относиться так же, как и ко мне. Это ясно?
— Да.
Его разговор с мальчиком напоминал какие-то команды. Такие же, какие дают диким животным, когда дрессируют. У меня было чувство, что если ребенка не сдерживать, он вполне может кинуться. Зачем Марат его привел сюда?
— Я буду на кухне. А ты пока сидишь здесь. Поняла?
Это девочка?! Я с суеверным ужасом скользнула взглядом по ней еще раз. По темному ежику волос, по скулам, стараясь избегать глаз. Бог мой. Что она здесь делает? Откуда она взялась?
— Поняла. Не ссы.
Марат за моей спиной явственно скрипнул зубами, но промолчал. Обхватил меня за плечи и почти донес на кухню, плотно прикрыв за нами дверь. Только здесь я смогла расслабленно выдохнуть.
— Господи, кто это?! — взвилась я, непонятно от чего дрожа.
Парень устало потер лицо, прикрывая глаза ладонью.
— Это Саша.
— Саша? Ты где ее взял? Ты ее вообще видел?
— И не раз, — невесело усмехнулся Марат. — Она здесь не один месяц уже.
Что еще случилось за те полгода, пока меня не было? Я села, вцепившись двумя руками в табуретку, и приготовилась слушать.
Я слушала и не могла представить то, о чем спокойно рассказывал Марат. Он делал чай и спокойно рассказывал, как эта девочка своровала у него вещи, как он ее поймал и притащил домой. Зачем? Хотя после этого мысленного вопроса передо мной как видение вставала эта девочка. Саша. И я смутно понимала, что Марат не мог ее оставить там, бессознательную и вот такую...прозрачную.
— Не отдавай ее в милицию, — попросила я.
Марат дико вылупился.
— И не собирался. Я ей пообещал, что в милицию не сдам.
— А детдом? Она из детдома?
— Вообще не из Москвы, как я понял, — передо мной поставили чашку с чаем и блюдце с печеньем. — А если и была в детдоме, то очень давно и мне ничего не рассказала.
— А как ее зовут? Что-нибудь еще известно? — не унималась я.
Этот ребенок дикий. И хотя у меня сердце кровью обливается, стоит вспомнить матовые черные глаза, лишенные эмоций, в первую очередь нужно думать о Марате. Эта девочка...неизвестно, как она росла, где, с кем. Она может быть больной, бешеной, наркоманкой...Я не знаю. Я не сталкивалась с такими детьми. Но кто может гарантировать, что она не причинит вред Марату?
— Ее зовут Саша. И как она сказала, ей четырнадцать.
— А остальное?..
— Ничего, — отрицательно качнул головой парень. — Только это.
Не густо, прямо скажем. Но эта Саша не выглядит на четырнадцать.
— Что ты с ней будешь делать?
Он помрачнел и насупился.
— О чем ты? Я не могу ее на улицу вышвырнуть. Ты же видела.
— А если ее в детдом определить? У нас же есть в Москве детдомы. Хорошие. Пойми, Марат, — я удержала его руку в своей, — я за тебя боюсь. А что если она на тебя кинется? Нападет?
— Не нападет.
— Откуда ты знаешь?
— Я с ней живу четыре месяца. И как видишь, пока жив.
Он смеется, а это все серьезно. И даже очень. Это ребенок. Дикий, нелюдимый. Несчастный. В конце концов, она человек, а не зверь.
— Она все время дома сидит?
— Да.
— А твоя учеба?
— Она сидит дома одна.
— И не убегает? — мне не верилось, что она по доброй воле остается здесь. И терпеливо дожидается Марата, к тому же. Парень кивнул. — Не знаю. Я все равно боюсь.
— Она тебя не тронет.
Я почти рассмеялась.
— Ты говоришь о ней, как о животном.
Марат отвернулся, избегая немого вопроса. Что ж...
— Ты оставишь ее у себя? — он кивнул. — И не передумаешь?
— Нет.
— А если она наркоманка?
— Руки чистые.
— Ты проверил?
— С самого начала.
Я только приехала, а уже устала. Не так я представляла себе приезд на родину. Но в одном я с Маратом сходилась — ее нельзя выкидывать на улицу. У меня не поднимется рука ее выгнать. Только если она убежит сама...
— Почему она такая худая? — снова задала я вопрос. Выглядела девочка, действительно, не важно. — Ты ее кормишь?
Марат недовольно дернул бровью.
— Конечно. Она не поправляется.
— К врачу ей надо, — вздохнула я. — К нормально врачу, который ее обследует. Неизвестно, что она нахватала на улице и в каком состоянии у нее организм.
— Документы, Ксюш. У нее нет документов. Нас не примут ни в одной поликлинике.
— У отца была знакомая. Заведующая в диагностическом центре. Я его попрошу. Он договориться.
Марат был расслабленным. Усталым, но расслабленным. А сейчас неуловимо изменился. Где-то под ним как будто всколыхнулось что-то, мелькнуло такое странное. Таким он бывал редко, как будто находился где-то далеко. Передо мной словно вставал другой Марат, бескомпромиссно-решительный. И спорить с ним в такие моменты было самому себе дороже.
— Не говори о ней никому. И родителям тоже.
Не вопрос, и даже не просьба. По тону напоминает приказ. Хотя Марат тут же преподносит слабую улыбку, которая смягчает впечатление.
— Ладно. А что мне ему сказать по поводу врача?
