Рейтар

"А зачем тебе жить-то?" — спросил вдруг чей-то голос в голове.

— Зачем? — злобно переспросил я, адресуясь к неведомому голосу. — А затем, что пока князюшка Орбель Второй эту землю топчет, я тоже поживу. Мне полусотни пехоты мало для мести, их кровь даже землю на могиле не напитает, не то что жажду мою. Поэтому я выживу. А князь — нет.

"Ну-ну", — хихикнул бредовый голос.

— Отвали, — отмахнулся я.

Попытался замотать себя бинтом по бокам. Когда затягивать начал, аж заорал от боли, но потом вроде как чуть-чуть и полегчало. Поймал за повод Голубку, хрипя и ругаясь, вскарабкался в лейб-драгунское высокое седло. Она вроде взбрыкнуть решила, покрестила задом, заиграла, но я цука ей дал поводом, а в ухо прошептал ласково:

— Тихо, дуреха, тихо. Не потянет Кузнец меня, ты повези чуток.

И выловив из кармана жилета кусок сахару, протянул его на руке вперед. Изогнув шею, Голубка аккуратно взяла угощение с ладони мягкими губами, захрумтела. Кузнец на свист пришел, без затей дал себя за повод взять. Так вот и поедем.

Труднее всего оказалось оставаться в сознании. Видел вокруг все в полусне, все время норовя завалиться на конскую шею. Звон в ушах, круги перед глазами. Потом вдруг кровь носом пошла, да так, что испугался, сумею ли ее вообще остановить. После этого еще слабее стал, память временами отказывать начала. То вроде в одном месте едем, то в другом уже. Опаску совсем потерял, выбрался на проезжую дорогу степную, так по ней и шли шагом. Когда сзади копыта застучали и загремели тележные колеса, даже головы не повернул, все равно уже было. Да и сил отбиваться не осталось, кто бы там меня не догнал.

— Эй, вольный человек, — послышался немолодой, но зычный голос сзади. — Далеко ли собрался?

Пришлось все же остановиться и лошадь развернуть, раз уж в спину мне никто не выстрелил. За мной стояло с десяток фургонов, запряженных парой лошадей каждый, а за некоторыми из них в поводу шли еще и жеребята. На облучке переднего фургона сидел черноволосый бородатый человек в ярко-красной рубахе, с длинным кинжалом у пояса, а за ним, чуть укрывшись в тени, сидела женщина, тоже темноволосая, с прикрытым наполовину лицом, на которое падали из-под платка седоватые пряди, смотревшая на меня огромными черными глазами.

— А, господа веселый народ, — через силу усмехнулся я, увидев зингар. — По делу я собрался, по делу.

— А остались ли у тебя дела-то, взводный? — спросил зингар с сомнением. — Мы вот по земле вашей проехали, ни одного живого не видели. Да для тебя это и не новость, видать. Примешь помощь, а?

— Что хочешь за нее? — спросил я прямо.

Зингары не злодеи, они меня даже умирающего сейчас грабить не станут, это грех для них смертный, но без своего интереса другим людям помогают редко. Вот и человек в красной рубахе сказал:

— Гнедого отдашь?

И указал на Кузнеца.

— Кобылу отдам, вот эту, — я похлопал Голубку по шее. — Если лейб-драгунское клеймо с нее сведешь.

— Нам, зингарам, на коне клеймо, что на собаке блоха — на раз куснуть, — засмеялся тот. — А мы к морю собираемся, к свободным городам. По пути тебе? Если по пути, то ложись в фургон, старика сейчас позовем, он лечить умеет. Договорились на кобылу.

— Вот так, девочка, недолго дружили, — попрощался я с лошадью.

— Свободные города.

Шли зингары к морю неторопливо, аж две недели. Посты княжеских солдат, разошедшиеся по земле Вольных, останавливали их редко и без особого интереса, больным во втором фургоне интересовались еще меньше. Что они с клеймом Голубки сделали, я понятия не имею, но на трофейную кобылку внимания тоже никто не обратил. Зингары, одним словом.

На ночь останавливались на бивак, жгли костры, готовили еду, пели песни. Меня, не ленясь, из фургона выносили, укладывали к огню поближе. Врачевал старик звероватого вида, поивший какими-то травами и подносивший ко мне руки, отчего в теле зажигался светлый и приятный огонь, от которого уходила боль. Боль из ран, а та боль, которая в сердце, становилась все черней и черней, наливаясь гноем прямо в мозгу, душа и не давая жить.

Однажды Ар, зингар в красной рубахе, подсел ко мне, лежащему на кошме возле костра, сказал:

— Так нельзя, вольный человек. Я же умею в душах читать, ты ради мести жив остался, а сам себя убиваешь. Так ни мести не исполнишь, ни себе не поможешь.

Я промолчал, стиснув зубы. Он на мою реакцию никакого внимания не обратил, усмехнулся только.

— Забыл, вольный человек, на что мы с тобой договорились? Не только в свободный город привезти тебя, но и на ноги поставить. А как мы поставим, когда ты себя сам с них сбиваешь. Старый Орби тебя лечит, силой делится, а ты силу эту все на горе свое изводишь. Так ты меня, Красного Ара, болтуном в людских глазах выставишь, пообещал, мол, а не сделал. Ладно, не буду мешать, лежи, думай. На вот, выпей.

Он отстегнул с пояса обшитую кожей флягу, протянул мне. Я отвинтил крышку, нюхнул. Что-то спиртное, с запахом и цветов, и ковыля, и полыни, словно даже степью пахнет.

— Что это?

— Наше, зингарское, чужакам не наливаем обычно, — засмеялся он и добавил: — Травы здесь разные, да виноградное вино крепкое. Хлебни от души, хотя бы этим меня порадуй.

Пожав плечами, приложился к горлышку. Обожгло, словно огнем плеснуло в нутро, но как-то даже приятно стало. Закружилась голова, ярче костер засиял. Словно даже музыка, которую молодой кудлатый гитарист играл у костра, стала звонче и хрустальней.

— Видал? — улыбнулся Ар, забирая флягу. — Иди в фургон спать, вольный, утро вечера мудренее. Потом поговорим.

Мне помогли подняться, подвели к фургону.

— Спи, вольный человек, — шепнул почти в самое ухо женский голос, я так и не понял, чей именно.

Кошма подо мной превратилась в ковер-самолет, но не так, страшновато переворачиваясь, как бывает у впервые напившегося вина юнца, словно норовя его поставить вверх ногами, а словно теряя вес, взлетая над душистой ночной степью, в которой горели зингарские костры и наперебой пели цикады.

Глава

"Ты куда это собрался?" — вдруг спросил ехидный голос в мозгу.

"Уйди, зараза" — отмахнулся я от голоса.

Кошма куда-то летит, темная земля уже совсем далеко внизу. Даже костер виден как крошечная одинокая звезда на бескрайнем черном небе.

"Не бойся" — вдруг сказал голос, любимый и нежный. — "Мы с тобой".

— Ты? Здесь?

— А разве здесь плохо? — спросила жена, усаживаясь на траву.

Широкое поле над излучиной чистой реки. Жаворонки в безоблачном небе, и в душистых травах им подпевают кузнечики.

— Дети?

— Вон они, видишь? — указала она нежной загорелой рукой.

Олвин купал Шутника, загнав его по колени в прозрачную воду. Конь шалил, пугался щекотки и все время норовил слегка ущипнуть губами сына, за какую привычку и получил свое прозвище. Лиана с кошкой на руках стояла на берегу, глядя как возится в чистом речном песке маленький Дим.

— А где мы?

— А ты не догадываешься? — улыбнулась она, сверкнув жемчужными зубами.

— И давно?

Она не ответила на вопрос, чуть приподняв брови. Затем сказала:

— Смотри, что у меня.

На уже расстеленной на траве накидке появилась корзинка, сплетенная из разноцветной лозы, откинулась крышка. Рука жены нырнула внутрь и вытащила оттуда два яблока, чудесных даже в с виду, золотисто-красных.

— Хочешь? — спросила она.

— А почему бы и нет? — ответил я, чувствуя, как тепло и хорошо становится на душе.

— Давай руку, — сказала она и я протянул свою левую, разрезанную наискосок по ладони кинжалом.

— Ой, вот как... — вроде как даже озадачилась она. — Тогда подожди. Ты что мне обещал?

— Когда? — чуть поразился я вопросу. — Я много что обещал тебе в этой жизни.

— Вот глупый! — засмеялась она. — Когда в храме нас мужем и женой объявили! Тогда что обещал? Все остальные обещания ерунда по сравнению с этим.

— Ну как что! — я даже приподнялся на локте возмущенно. — Любить и беречь.

— До каких пор?

— Пока нас не разлучит смерть.

— Тебя обманули, — сказала она, откусив от яблока и протягивая его другой стороной мне. — Смерть никого не разлучает, если он того не заслуживает. Смерть — это судья справедливый, тот, кого не обманешь. Видишь, и мы остались с тобой.

— Я проснусь? — спросил я.

— Конечно, — ответила она. — Но мы-то все равно будем тебя ждать. Здесь времени нет и здесь хорошо. И дети счастливы. Только смотри, не промахнись мимо этого места. Судья не любит нарушенных обещаний, а ты..., — она снова взяла меня за надрезанную ладонь, — ... ты взял еще одно, такое же большое, как то, что сказал тогда в храме. И запечатал своей кровью. Ты понял?

Я лишь молча кивнул, наблюдая, как разрез на руке наливается огнем, словно лава проступает в щели в земле.

— Ты всегда был понятливым, — снова серебристо засмеялась она, и вдруг рванула на груди легкое платье, как-то сразу оставшись обнаженной. — Иди ко мне тогда, я ведь так по тебе скучала.

— А дети?

— Здесь высокая-высокая трава, которая скроет все, что ты захочешь скрыть. — улыбнулась она. — Иди ко мне. И поцелуй.

Глава

Черное небо, одинокая звезда костра, запах травы, другой, не такой как там, где мы только что с женой любили друг друг-друга, и запах женщины. И голая стройная спина, выбирающаяся из фургона, черные как смоль длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам.

— Ты..., — растерянно спросил я.

Женщина обернулась, превратившись в красивую девчонку лет восемнадцати, белозубо улыбнулась, сверкнула черными как угли глазами, хихикнула и сказала, сделав странный жест рукой:

— Спи, вольный!

И я уснул, мгновенно, без сновидений, успокоенный и уверенный в том, что мне надо делать. А проснувшись поутру, нашел у себя в руке красно-золотое яблоко, правда не надкушенное.

— Второе? — спросил я себя с недоумением.

Надкусил его и удивился, что даже яблоко пахнет степными травами. И съел его без остатка.

Глава

Утром я понял, что пошел на поправку. Черный гной боли ушел из души, оставив заживающий, налившийся жарким огнем шрам. Не было больше сомнений, что нужно делать, надо было просто ехать и делать. Делай что должно, и будь что будет, а мои все равно меня дождутся, если я их не подведу.

Я встал на ноги окончательно. А на следующий день уже пересел в седло Кузнеца, и поехал рядом с фургонами. Красный Ар и старик только лукаво щурились, глядя на меня и обменивались фразами на непонятном мне зингарском языке. А я украдкой заглядывал в фургоны, желая увидеть ту, кто приходил ко мне ночью, и не находил. И все больше убеждался в том, что она мне привиделась.

На границе степи и плоских приморских гор на табор попытались напасть какие-то оборванцы, но зингары оказались не лыком шиты. Похватав из фургонов длинные однозарядные винтовки, они открыли ответную стрельбу, быстро разогнав нападавших, да и я сделал с десяток выстрелов, кого-то подстрелив.

— Совсем выздоровел, взводный, — сказал Ар, снова усаживаясь на облучок и указав на место справа от фургона, приглашая меня к разговору.

— Да похоже на то, спасибо напитку твоему, — сказал я, пристраиваясь поближе.

— А что напиток? — даже удивился он. — Напиток простой, там лишь травы степные, а степь — это воля. Ты вольный, и мы вольный народ, это наш напиток. А что он тебе показал, мне не ведомо, это только тебе знать.

— Скажи, а в таборе есть девчонка, лет восемнадцать с виду, красивая, глазастая, длинные волосы до пояса.

— Одета как? — деловито спросил зингар.

— Гхм... одета? — растерялся я, — Да я ее неодетой видел. А так красивая, справная, как жена моя была до свадьбы.

— Может ты свою жену во сне и видел? — захохотал зингар. — А по описанию твоему, друг, так половина девчонок в таборе похожа. Нет, не видел такой, не скажу.

— Ну, может и приснилась, — согласился я.

К предместьям Свободного города Рюгель подошли на следующий день. И там же я увидел море, которое в последний раз видел только на княжеской службе, голубое, бескрайнее, переливающееся белым жемчугом пены по синей скатерти, пахнущее йодом и свежестью.

Сначала показались предместья из глинобитных домиков, затем дома каменные, покрепче, а ближе к морю, на холме, стояла могучая каменная крепость, в бойницах которой виднелись серьезные пушки. Такую брать — кто хочешь зубы обломает. Такие стены и осадная артиллерия не возьмет. Свободные купеческие города были богаты и держали немалые наемные полки, в которые с охотой шли жители северных и предгорных княжеств, соблазненные хорошей платой и не убоявшиеся опасностей и суровой дисциплины. Эти самые города еще и объединяться могли для большой войны. Но вообще купечество было неагрессивным, предпочитая торговать и приумножать богатство, которым ссужали под процент окрестных князей, и которые ссуды те тратили на закупку товаров все у тех же купцов. Ну и товар сам производился в этих городах, в княжествах все больше крестьяне трудились, кормили всех.

— Тут попрощаемся, друг вольный, мастер Арвин, — сказал Красный Ар. — Дальше в городе нам делать нечего. А ты езжай, у тебя свой путь, мы тебе мешать только будем. За лошадку спасибо, у меня на ней дочь ездить будет, тебя благодарила.

Я обернулся на стук копыт и чуть не вывалился из седла. На Голубке сидела девчонка, та самая, из моего сна. Хоть нижняя часть лица ее была прикрыта шемахом, глаза перепутать я не мог, я никогда их не забуду. Да и все остальное — зингарки ходят в шароварах и маленьких блузках, сверкая голым пузом и спиной.

— Прощай, мастер Арвин, — ехидно ухмыльнулся цыган, и табор тронулся с места.

А я смотрел ему вслед, пытаясь понять, что здесь правда, а что мне приснилось. А потом решил, что неважно, потому что в глубине души я знал, с кем я провел ночь на самом деле, и мне совсем не было стыдно.

Тронул затем Кузнеца и конь понес меня шагом к городской границе, к шлагбауму, у которого стояли несколько ландскнехтов в песочного цвета мундирах и серых гетрах, в кепи с полотняными назатыльниками, прикрывающими от жары. На плечах у них увесистые новые винтовки с ложами словно смазанными маслом, штыки отомкнуты и покоятся в ножнах на поясе. Сержант еще и револьвером вооружен.

С ландскнехтами стоял лысый и пузатый человек в потертом зеленом вицмундире, невооруженный, но с большой медной бляхой на шее, указывавшей на то, что он тут главный и решает, кого в город пускать, а кого и не надо.

— Стой, вольный человек, — сказал лысый с бляхой. — Откуда и куда путь держишь?

— В город, — ответил я коротко. — Из Вольных земель.

— До нас слух дошел, что Вольных земель больше нет, — хмыкнуло чиновное рыло. — Да видать, поэтому ты и пришел. А что в городе делать думаешь?

— Дело себе искать.

— Это возможно, взводный, — сказал чиновник, бросив взгляд на шнур у меня на плече. — Ваших бойцов много где ценят. Подойди и в здешние казармы, спроси рекрутера, возможно, что хорошего кавалериста и у нас нанять захотят. Но с тебя серебряная монета за въезд в город, раз уж ты сюда по делу. И медная полтина, если камень не привез.