Ангел Смерти

— На улице прохладно, а ты легко одета, — отозвался он. И новое незнакомое чувство злости вскипело в Соне: какой заботливый. Холит и лелеет своих овечек, пока не перережет им горло.

— Одень, — он снял свой пиджак и накинул Соне на плечи. Его тепло и запах окружили девушку. И ярость ушла также быстро, как и зажглась. Чего она завелась? Боль, видимо, — боль от расставания с Ирой, с прежним миром, финал...

— Спасибо, — Соня стянула полы пиджака изнутри руками, закутываясь в него, словно в одеяло. Она выглядела мокрой, жалкой и мрачной, или попросту жалкой, а оттого еще более мрачной.

— На тебя погода так влияет? — его лицо вынырнуло из темноты. — Или ты уже не видишь во мне Филиппа?

— Эта сырость нагоняет тоску, — как можно более легкомысленно отозвалась Соня, и Табрал успокоился. Одной рукой он обхватил ее за плечи и прижал ближе к себе.

— Я тебя согрею, — пообещал он.

Обещание вновь заставило Соню задрожать. Табрал ощутил дрожь, но на этот раз не ошибся в ее причинах. Его рука властно прошлась по спине Сони, и девушка задрожала еще сильнее. Он улыбнулся: ему нравилось, как она отзывалась на его ласки — так чутко, так ранимо, словно создана была для его рук.

Признание

Даже после ночи любви она смотрела на него так, что мир вокруг мерк. Ее глаза возносили ему молитву, губы были приоткрыты, влажные и жаждущие, щеки покрывал нежный румянец и легкая испарина. Табрал не мог отвести от нее глаз. Она жила рядом с ним, рождалась и погибала в его близости. Ни одна девушка до нее не отдавала ему всю себя настолько. Они в чем-то лукавили, жеманничали, притворялись, так или иначе в чем-то были не до конца искренни, но только не она. Эта девушка смотрела на него глазами ребенка и женщины одновременно, она дарила себя всю без остатка, без требований и условностей. Она была прекрасна в страсти, как никто и никогда. Сердце ее было открыто для него, душа распахнута — он немел и благоговел в ее присутствии, он касался ее тела с трепетом, боготворил ее вдохи и выдохи, заставлявшие грудь вздыматься вверх и тихо опускаться вниз.

Но все это она дарила не ему. Как звали того человека, что сейчас представлялся ей? Филипп? Счастливый Филипп, будь он трижды проклят, как же Табрал завидовал ему, безмерно, безгранично, отчаянно.

— Если бы ты только так смотрела на меня, — прошептал Табрал, убирая влажные пряди с ее лица, пристально, проникновенно глядя в глаза. Его лицо было мрачнее ночи, темнее тоски в этот предрассветный час. — Если бы ты только на самом деле видела меня, — с горечью произнес он.

Соня смотрела на линии под его глазами, на темную бурю, вскипевшую на дне его души, и почти физически ощущала мучившую его боль.

— Я вижу тебя, — тихо отозвалась она.

Табрал на секунду оторопел, а затем усмехнулся.

— Как иногда прихотлива судьба. Забавно, что ты сейчас услышала? Что сказал тебе этот глупый Филипп?

— Я вижу тебя, Табрал, — отчетливо проговорила Соня.

Его пальцы железными кольцами обхватили ее запястья, сжав до боли. Вмиг изменившееся лицо нависло над ней.

— Что ты видишь?

Отступать было уже некуда. Секунда слабости и искренности стоила дорого. Соня перевела дыхание.

— Тебя, настоящего.

— Как давно? — он говорил голосом следователя, инквизитора, кого угодно, но только не возлюбленного больше.

— С самого начала, с нашей первой встречи, — честно призналась Соня. Ей больно было видеть его таким, но уже невозможно было ничего изменить. Ложь — в любом случае ложь, рано или поздно она выплыла бы наружу. Только не верилось, что всего лишь минуты назад он был с ней так безгранично нежен. Не верилось, что это был он.

Табрал вскочил с постели и начал нервно одеваться. Его пальцы то и дело запутывались в одежде, и он негромко ругался. Его глаза время от времени устремлялись к Соне, и он пронизывал ее ненавидящим взглядом, словно на месте ангела оказалось чудовище, и он обвинял ее в подмене.

Наконец, он снова оказался рядом с кроватью и, опершись об изголовье, навис над девушкой.

— Я не подарю тебе жизнь и не дам ни одной поблажки. Ты ошиблась в своих расчетах. Напрасный труд, — кивнул он на развороченную кровать.

Теперь боль хлестнула по Соне так, что пару секунд она не могла выговорить ни слова, только сверлить Табрала глазами.

— Мне жаль, — он задержал на ней взгляд: слишком близко было время, когда им обоим было безумно хорошо.

— Я не для этого, — проговорила Соня и замолчала. Даже говорить было слишком больно, горло сдавило. — Я не ждала от тебя ничего, — выкрикнула она хрипло, а слезы сами залили щеки.

— Избавь меня от дешевых спектаклей, — его слова заставили слезы высохнуть, а сердце окаменеть. Соня смотрела, как он поворачивается и уходит.

— Тогда напои меня своим чертовым кофе! — заорала она ему вслед. — Или сожми в объятиях, раздавив сердце или голову!

— Так значит, ты достаточно долго наблюдаешь за мной! — Он развернулся: его глаза, казалось, сверкают в темноте. — Ради чего? Что тебе надо? Рассчитывала купить себе жизнь так же, как покупала все при жизни? — Презрение так и сочилось из его голоса.

— Нет, — все эмоции вдруг покинули Соню, и она снова смотрела на Табрала так, словно между ними не было только что ни ссоры, ни взаимных обвинений.

Она уходит, так или иначе, но она покидает мир. Разве ей так хотелось исчезнуть, в ненависти и пререканиях? Они вдруг сделались пустыми и бессмысленными. Она смотрела на его благородное лицо, красивые скулы, удивительные глаза, и вдруг все остальное потеряло значение.

— Прости меня, — прошептала Соня, — я должна была сказать сразу, что вижу тебя, но я так боялась больше никогда тебя не увидеть. — В ее глазах стояли слезы, но в них не было страха за себя и свою судьбу — в них светилась любовь и сожаление. Сожаление о том, что им досталось так мало времени вместе, что счастье, ставшее для нее откровением, продлилось так недолго.

Табрал молчал, изучая ее, погружаясь в глубины ее души и вновь выныривая на поверхность.

— Как тебя зовут?

— София, — ответила Соня, глядя на него без примеси страха, рассматривая и запечатлевая в своей памяти каждую его черточку.

— Ты сумасшедшая? — спросил он.

Соня покачала головой.

— Не знаю, — прошептала она, и одинокая слеза скатилась по ее щеке. — Я все понимаю, я не надеялась, правда, я знаю, ты должен, — заговорила она. — Я не против. Делай, что нужно, — Соня развернула ладони, демонстрируя свое согласие и смирение.

— Каким ты меня видишь? — спросил он, отводя взгляд, словно она только что не говорила всей этой чепухи.

— Высокий, темные глаза, черные волосы, широкие плечи, красивый... — Соня замялась, а Табрал тяжело вздохнул.

— Этого не должно было случиться, — глухо проговорил он.

— Я не боюсь, делай, что надо, — отозвалась Соня, делая шаг к нему и намеренно глядя в сторону.

Он стоял рядом и по-прежнему не касался ее.

— Только поверь, пожалуйста, я, правда, не нарочно, — ее глаза встретились с его взглядом. — Я, правда... — слова замерли на ее губах.

— Это не важно, — ответил Табрал, кладя руки на ее плечи и глядя холодно и отстраненно. От одного его взгляда сердце Сони замерзло навек, и стало безразлично, придет ли смерть, будет ли больно, одиноко или страшно, или не станет ничего вовсе.

— Табрал, — прошептала она, глядя на него с мольбой, желанием, надеждой, прощением.

Призрачные пальцы сжали ее голову, и Соня ощутила, что все вокруг меняется, мир, каким она привыкла его представлять, исчезает, растворяется, трансформируется.

Чудо

— Ничего не понимаю, — доктор смотрел снимки Сониной головы, и взъерошивал волосы на своей собственной. — При том количестве исследований, что мы проводили... это невозможно, и кровь... Разве что ошибка, но как могло быть столько ошибок подряд? — Он поднял взгляд и с сомнением поглядел на Соню, словно она прятала у себя в рукаве проклятых голубей и целый моток разноцветных платочков, но девушка лишь скромно сидела на стульчике перед его столом.

— Как Вы себя чувствуете? — спросил доктор, пристально вглядываясь в Сонино лицо.

— Неплохо, — отозвалась она. — С тех пор, как потеряла сознание на улице, вполне неплохо.

— А что случилось? Очередной приступ? — спросил врач.

— Да, наверное. Мне кажется, я упала, точнее, не помню, как упала, да и падала ли вообще. Я смутно помню все то, что было до.

— Ваша тетя говорит, что этим вечером вы были у нее и возвращались домой. Затем прохожие заметили вас лежащей на улице и вызвали скорую. Те нашли ваши данные в базе и решили, что у вас критическая ситуация. Привезли в наше отделение. Вы ведь не проходили курс терапии, верно?

— Нет, — покачала головой Соня.

— Отказались?

— Да, — ей по-прежнему было неловко сознаваться, что она не слишком-то верила в их методы.

— Вам повезло, — парадоксально заметил доктор, кивая на снимки. — Если бы вы прошли терапию, здоровья вам это не добавило бы.

Соня согласно кивнула, все еще не понимая, чего от нее хотят. Если она здорова, так радоваться надо, и отпустить ее домой, чтобы она выспалась и привела себя в порядок. Соня ощущала себя так, словно не спала несколько дней, не смотря на то, что врачи утверждали, что она только недавно пришла в сознание.

— Я устала, я могу идти домой? — ответила она на очередную пропущенную мимо ушей тираду доктора.

— Да, можете. — Раздраженно отозвался врач. — Кстати, за вами приехала ваша тетя.

— Ира, — подумала Соня, и тепло разлилось в ее сознании.

— Сонечка, девочка моя, что случилось? — причитала тетя, обнимая ее и едва не плача.

— Кажется, все отлично, — заметила Соня. — В пору праздновать, Ир, мой второй день рождения — я здорова.

— Я слышала, — проговорила тетя, тихо, словно боясь спугнуть радостное известие, — но как такое возможно? Они сказали? Они не ошиблись?

— Нет, Ир, все так. Похоже, они ошиблись в первый раз.

Ира с сомнением покачала головой.

— Или произошло чудесное исцеление, к которому наука непричастна, — объявила Соня, а Ира закатила глаза.

— Я не знаю, что произошло, но если ты здорова, то мне по большому счету все равно, — искренне сказала она. — А если это дело рук Чу Пена, — добавила, — и он со мной не поделился, то я выдергаю его сизую бороду. — И, помолчав, продолжила: — а затем расцелую.

— Ну-ну, Ира, — засмеялась Соня, представляя себе эту сцену, — давай без членовредительства. И, если это его рук дело, то нам в пору ему подарить чайник с него ростом.

— Да, пожалуй, да, — расплакалась Ира, счастливо улыбаясь и прижимая Соню к себе.

— А что ты имела в виду, когда говорила, что просыпаешься? — между делом спросила Ира, когда они шли к такси.

— Я такое говорила? — удивленно переспросила Соня.

— Да, перед самым уходом, и просила передать это Чу Пену.

Соня пожала плечами в недоумении.

— Надо будет спросить у него. Я такого не помню.

— Ладно, — Ира снова улыбнулась и поцеловала Соню в щеку, — поехали.

* * *

Соня проснулась посреди ночи на своем диване-кровати от ощущения неправильности происходящего. Ей бы радоваться, что с ней все в порядке, восторгаться свершившимся чудом, вытащившим ее с того света. А она ощущала лишь тревогу, всматриваясь в глубину своего сердца и наблюдая там призрачные образы неизвестности. Какой-то мужчина, одновременно близкий и далекий все время ускользал от нее во сне, и там для нее жизненно важно было отыскать его, а теперь, проснувшись, она даже не помнила его имени. А ведь точно звала его, а значит, знала.

Соня с усилием потерла виски и поднялась, чтобы открыть окно. Немного свежего воздуха ей не повредит, а там, смотришь, и всякие небылицы перестанут видеться. Она подумала о подругах, о Машке, с которой давно не виделась, о платьях, которые снова можно покупать про запас, о том, что стоит навестить Чу Пена и узнать, наконец, ответы на свои вопросы, — и успокоилась. Снова улеглась в кровать и посмотрела на затянутое тучами небо и изредка проглядывавшую сквозь них луну.

Она болела, но старик ее каким-то образом вылечил, ведь так? Или она исцелилась сама, благодаря его наставлениям.

Табрал смотрел, как она спит. Он был благодарен разбудившему ее сну и тому, как легко она подскочила к окну, чтобы раскрыть его в ночь, обнаженная и прекрасная в свете луны. Он скучал по Софии. Прошли всего сутки, а ему уже ее не доставало. Но он и не ждал, что будет легко. Слишком особенная, слишком... все слишком.

Он ощутил это страшное инородное скопление измененных клеток в ее мозгу, когда обхватил его своими руками. Ирония состояла в том, что именно опухоль и позволила ей увидеть его, нарушая привычные связи и формируя смещенное восприятие. Только чем больше проходило времени, тем больше эта штука разрасталась, и, в конце концов, разрушила бы на своем пути все, включая девушку, которая стала ему небезразлична. Он мог жить в мире, в котором обитала ничего не подозревающая о нем София, но не мог и не хотел жить в мире без нее. Ее глаза, то, как она смотрела на него, и то, что он ощутил, когда понял, что она смотрела именно на него, а не на кого-то другого, как тысячи тысяч других... Это было выше понимания и правил — он сделал единственное, что мог: уничтожил чужеродную ткань. И вместе с ней, как сон, как шутка, ушли и воспоминания о том, что та позволяла видеть — все о нем самом.

Эта девушка, беспокойно спящая перед ним на разложенном диване, никогда не встречала Филиппа, не видела его танца со старушкой, никогда не наблюдала, как он хладнокровно опоил юную наркоманку, никогда и ни при каких обстоятельствах не вспомнит о том, что среди пары десятков людей из маршрутки в больнице был еще один не совсем человек. И никогда на свете больше не посмотрит на него с такой преданностью и любовью, как умела только она, словно он — ее воздух и вода, огонь и хлеб.

Табрал вздохнул и встал в изголовье ее кровати. Он сделал ей лучший подарок, какой мог — как можно дольше его не видеть. И больше всего на свете ему не хотелось загадывать, какой окажется их следующая встреча. Он надеялся, что это произойдет в глубокой старости Софии, и она не станет кричать и убегать. Надеялся, что дела ее жизни позволят ей уйти счастливой, а ему отогреть свое уставшее сердце у огня ее души, кого бы она ни видела перед собой вместо него.

Назад в реальность

Чу Пен наливал ей уже которую чашечку чая и продолжал молчать. Несмотря на то, что чашечки были крохотными, Соня уже начинала ощущать, как раздувается ее живот.

— Уважаемый Чу Пен, еще немного — и я лопну, — улыбаясь, произнесла она.

— Я потрясен, — наконец, произнес он, подымая на нее свои раскосые черные глаза.

— М-м, я, можно сказать, тоже, — выдохнула Соня, опуская взгляд и смущенно сминая пальцы под невысоким столиком. — Не то чтобы я до конца поняла то, о чем мы говорили в последний раз, но мне кажется...

— Я никогда еще не видел людей, которых исцелил бы его же яд, — продолжил Чу Пен, безбожно ее перебивая, словно она ничего и не говорила только что.