Консерватория:музыка моей души

После всеобщих приветствий и, как оказалось, традиционного ритуала с умиленным взглядом и пожеланием приятного аппетита старшим поваром, мы, наконец, принялись за еду. Даже бледно-фиолетовый гул голосов в столовой стал тише, а в звучание добавились серые оттенки стука приборов о тарелки. Я как раз разделывалась с обжаренной в истертых в мелкую крошку сухарях котлетой, когда боковым зрением заметила, что на плечи Нии легли чужие руки, а Кеннет и Делма перестали есть.

— Здравствуй, Орния, — голос, произнесший эти слова, был красив, глубок, но от чего-то в нем хотелось скривиться. Едва уловимая приторная нотка была как черная капля в стакане с прозрачной водой: не растворяясь, рисовала объемные причудливые узоры, но постепенно делала воду все более мутной.

— Привет, Грейнн, — Ния запрокинула голову, чтобы встретиться глазами с подошедшим и улыбнулась. Ее сияние стало практически ощутимым и как будто более ярким. Значит, это ее возлюбленный? С интересом повернулась, чтобы посмотреть на того, кому повезло купаться в сиянии солнечной девушки.

Парень оказался высоким, обладателем утонченной даже изящной внешности, темных волос и холодных льдисто-серых глаз. Вроде бы и зрелище во всех смыслах приятное, но что-то настораживало: то ли будто одолженная ленивая улыбка, то ли напряжение Кеннета, с силой сжимавшего вилку.

— Я думал, ты будешь ужинать со мной, — произнес Грейнн, глядя на Нию сверху вниз.

— Ой, а я тебя не заметила. Думала, ты еще не приехал, — ответила девушка. — Присоединяйся к нам. Ребята подвинутся.

— У вас тут тесновато. Давай лучше ты ко мне? — плавные изгибы черной субстанции будто закручивались спиралью в прозрачной воде.

— Да? — сияние голоса Нии слегка потускнело. Невооруженным глазом было заметно, что ей не хочется оставлять друзей, но и обижать сердечного друга тоже. Девушка изводилась от осознания того, что не может подружить таких важных для нее людей. Уже одного этого хватило, чтобы насторожиться в отношении Грейнна.

Соседка встала, извинилась перед ребятами, подхватила поднос и покинула наш стол, чтобы переместиться за другой, через два от нашего.

Я проводила ее взглядом, а потом повернулась и вопросительно посмотрела на Кеннета. Очень хмурого Кеннета, неотрывно смотрящего на Нию... или на Грейнна?

— Вот... Змей, — тихо, но недовольно проговорила Делма. Теперь вопросительный взгляд уперся в нее. Только Кейдн по-прежнему жевал и не смотрел в ту сторону, куда ушла моя соседка по комнате, но уже не так жизнерадостно, как до появления странного молодого человека.

— Ребят... — произнесла я и замялась, сомневаясь, стоит ли лезть не в свое дело.

— Знаешь, Таллия, любовь — она слепа. Вот и наша Ния совершенно не видит, что на самом деле за человек ее обожаемый Грейнн, — тихо произнесла Делма

— А он...

— Двуличная скотина, вот кто он! — перебил меня Кеннет и с остервенением принялся разделываться с котлетой.

Продолжать расспросы мне не захотелось. Видно было, что никому из присутствующих за столом это не будет приятно.

На пустом месте такая неприкрытая неприязнь не образуется, тем более у нескольких человек одновременно. Значит, есть что-то, что ребята знают о Грейнне, но чему не хочет верить Ния. И, кажется, Грейнн прекрасно осведомлен, о подозрениях друзей солнечной девушки и намеренно сводит время их общения к минимуму. Собственные выводы мне решительно не понравились. Да, с Нией я знакома всего ничего, но при мысли, что кто-то может обидеть такого светлого человека, внутри поднималась буря протеста.

Увидев мое замешательство, Делма пододвинулась ко мне и пояснила:

— Грейнн — лучший на выпускном потоке исполнительского факультета. Девчонки больше, чем по нему сохнут только по Дарраку с композиторского. А в Нию в то или иное время, наверное, был влюблен каждый парень консерватории. Ты ведь уже заметила, она очень светлая девушка, рядом с такой каждому хочется быть лучше. Грейнн — парень тщеславный, потомственный аристократ, сын герцога, ему подавай самое лучшее. Вот и вскружил ей голову. Но у Нии не то воспитание, чтобы влюбившись бросаться в омут с головой, а Грейнн не привык себе ни в чем отказывать. На выходных его не раз замечали с горожанками облегченного поведения, мы с Кеннетом пару раз лично видели, как он уходил с какими-то девицами в гостиный дом. Нии, конечно, говорили, но она не верит. Да и как такому светлому человеку поверить в черную натуру собственного любимого...

Да... Ситуация...

— Ладно, дамы, давайте не будем об этом за столом, — не выдержал Кеннет. — И так, гад, аппетит испортил.

Кейдн согласно кивнул, а мы с Делмой молча вернулись к еде.

Нет, я не думала, что в консерватории не будет проблем. Ведь они существуют везде, где есть люди, но не ожидала, что они проявятся так скоро, пусть и не мои, а соседки по комнате. После ужина я решила сразу пойти в комнату, планируя выспаться перед первым учебным днем. Ния разделяла эту мою позицию, так что до общежития мы шли в сопровождении Грейнна, решившего проводить девушку.

Всю дорогу чистый глубокий голос, прозрачный будто готовый в любой момент поменять окраску, вещал о том, как его хозяин провел каникулы: о том, как отец на званых вечерах знакомил его с важными людьми, с которыми в будущем ему придется вести дела, о том, что родитель подумывает его женить на аристократке с достойной родословной, о том, как он рад вернуться в консерваторию из-под неусыпного ока родительской опеки, о том, что к его мнению отец прислушивается в недостаточной степени, особенно в вопросе женитьбы. Право слово, какая может быть женитьба?!

Ния слушала любимого с понимающей улыбкой и в особенно эмоциональные моменты повествования успокаивающе поглаживала его руку. Мне же раз за разом колол слух тот факт, что парень говорил исключительно о себе.

Когда у дверей общежития он распрощался с Нией и едва заметно кивнул мне, я лишь облегченно выдохнула, о чем немедленно пожалела, потому что солнечная девушка повернулась ко мне и глаза ее были полны грусти.

— Он тебе не понравился, верно? — спросила она резко потускневшим голосом.

— Ния... — а что ответить? Конечно, не понравился! Но не могу же я вот так все сказать — это принесет ей боль. Поэтому я набралась смелости и произнесла. — Какая, собственно, разница понравился ли он мне? Главное, что он нравится тебе.

— Я знаю, что ребятам Грейнн не по душе, — вздохнула Ния. — Они его подозревают во всяких глупостях, но правда в том, что он действительно очень хороший, и любит меня. Грейнн похож на улитку: он скрывается в скорлупе и не показывает людям своего настоящего лица, только тем, кому по-настоящему доверяет.

— Я не спорю, Ния. Хороший — значит, хороший. Главное, чтоб тебя не обижал, — пожала плечами я.

Не доказывать же мне, обладая непроверенной лично информацией, с пеной у рта и основываясь исключительно на восприятии его голоса, что парень совсем нехороший — и весьма — и скорлупы у него никакой нет, а все высокомерие самое что ни на есть настоящее?

Соседка по комнате улыбнулась снова обретающей сияние улыбкой.

— Пойдем, — сказала она и первой зашла в общежитие. Я последовала за ней. На сердце был неприятный осадок от общения с первым исполнителем выпускного курса. Надеюсь, в дальнейшем слишком часто пересекаться с ним не придется.

В комнате уже перед самым сном Ния долго копалась в шкафу, зарывшись в него по пояс, после чего с криком 'нашла!' вынырнула из платяного вместилища, попутно задев стопку одежды с глухим мохнатым звуком упавшей на пол. Но девушка не обратила на это никакого внимания. Она держала в руках какой-то сверток и смотрела на меня сияющими глазами.

— Вот, это тебе. В честь зачисления в консерваторию и того, что мы будем жить в одной комнате, — в голосе девушки золотинки играли и искрились от сдерживаемого предвкушения.

Ния протянула сверток мне. Я осторожно его приняла и развернула. Внутри оказалось разноцветное покрывало, похожее на то, что накрывало постель соседки, но все-таки немного другое.

— Ния... — прошептала я, поглаживая разноцветный узор. — Какая красота!

— Бери, не сомневайся, — произнесла довольно улыбающаяся девушка.

— Но как же...

— А вот так. Просто бери и все! И вообще, я его дарю тебе исключительно из практичных интересов: хочу, чтобы наша комната была уютной и красивой, а значит, на твоей кровати должно быть это покрывало.

Я снова взглянула на Нию. Девушка светилась такой искренней радостью, что заподозрить в холодном расчете ее мог бы только слепоглухонемой.

— Спасибо, — улыбнувшись, поблагодарила я. — Оно очень красивое.

Ния махнула рукой, мол, ерунда, запихала обратно в шкаф стопку вещей и, пожелав спокойной ночи, дотронулась до светильника, тем самым его дезактивируя.

Я засыпала с улыбкой, осознавая, что мне досталась лучшая соседка во всей консерватории.

* * *

Первой мыслью, как только я открыла глаза утром, была та, что сегодня первый день учебы. Эта звенящая серебряными переливами нотка маленькой яркой птичкой порхала у меня в голове и, не переставая, щебетала, мелькая цветастым пятнышком снова и снова. Улыбнувшись проказнице, встала и принялась приводить себя в порядок. Вернувшись из душа, обнаружила, что соседка еще спит, поэтому решила ее разбудить:

— Ния... — Из-под одеяла донеслось что-то не разборчивое.

— Ния, уже полвосьмого. В восемь уже нужно быть в концертном зале, — предприняла я еще одну попытку.

В тот же момент девушка резко села на кровати и стала тереть глаза. Спросонья и со всклокоченной шевелюрой она еще больше напоминала солнышко, так что я не смогла сдержать улыбки.

— Который, ты говоришь, час? — разомлевшим со сна голосом, с медленно парящими, еще не проснувшимися золотинками, переспросила она.

— Полвосьмого, — повторила я и взялась за гребень.

— Что?! Полвосьмого?! — бодрости в голосе явно прибавилось, как и слегка панически-искрящихся ноток. — Я проспала! — с таким возгласом Ния превратилась в солнечный вихрь, пронесшийся по комнате и с громким стуком двери удалившийся в сторону душевой. Одеяло с кровати девушки свесилось до самого пола, створка шкафа осталась открытой — маленький солнечный ураган, а не соседка.

Вернулась она тоже быстро, переоделась и стала приводить в порядок всклокоченные сном и быстрым бегом волосы. Собственно, причину такой реакции я поняла только тогда, когда Ния стала расчесывать свою шевелюру. Шевелюра яростно сопротивлялась расчесыванию. Складывалось впечатление, что волосы живые и переплетаются между собой чуть ли не в узлы в знак протеста. Чтобы разобрать ночное безобразие соседке понадобились двадцать минут, пять из которых я переодевалась и причесывалась и пятнадцать — смотрела на то, как расческа раз за разом вносит все больший порядок в золотистый водопад. Ния остановилось лишь тогда, когда расческа с частыми зубьями перестала находить даже самые маленькие препоны своему движению. Собрав две пряди на затылке, закрепила их заколкой, она мельком оглядела себя в зеркале и, бросив 'идем скорее!', поспешила к выходу из комнаты.

До главного корпуса мы практически долетели. Как оказалось, мы были не единственными недисциплинированными студентами, наравне с нами 'летела' добрая треть консерватории. Мы успели за какую-то минуту до начала и даже места заняли не самые верхние, а в центре зала. Студенты гомонили. Но не так шумно и громко, как вчера, когда от сумбурных цветных фейерверков не было места, чтобы скрыться, а гораздо тише, хоть и не менее возбужденно. Воздух как будто искрился, сдерживая молнии, но пропуская мелкие разряды.

Когда на сцену взошел среднего роста, представительный, седеющий мужчина, в зале воцарилась тишина. Он окинул внимательным взглядом пространство, улыбнулся и произнес:

— Я приветствую вас, студенты консерватории, в этом новом учебном году! — прозвучал мощный резонирующий голос, похожий на громовые раскаты в темном грозовом небе, я как будто даже почувствовала легкую вибрацию воздуха. — По многолетней традиции сейчас прозвучит гимн нашей консерватории, в исполнении оркестра. Прошу.

С этими словами ректор — а кто еще это мог быть? — сделал приглашающий жест, и на сцену из первого ряда поднялись студенты. Пока они занимали свои места и подстраивали инструменты, Ния наклонилась ко мне и прошептала:

— Тебе понравится. Знаешь, я влюбилась в это гимн с первых звуков, когда услышала.

Я стала с интересом рассматривать подготовившихся музыкантов. Ния меня изрядно заинтриговала своим таинственным шепотом, поэтому услышать мелодию уже очень хотелось.

После того, как струнные настроились, пространство заполнила тишина. Но длилась она не долго. Дирижер дал ауфтакт и ... льются звуки: мягкие, тонкие. Будто лианы, они оплетают пространство и каждого присутствующего, нежно, но не давая возможности уклониться. Я словно лежу, раскинув руки, в нефритовой траве и наблюдаю, как ноты-лианы купаются в тональности Солнечный Изумруд, отсвечивая насыщенно-зеленым цветом, радуя внутренний взор яркостью и жизнелюбием. Музыка цвета первой весенней травы фонтанирует энергией и наполняет энтузиазмом. В какой-то момент изумрудно-зеленый растворяется в фиолетовом мареве Солнечного Аметиста на серебряной нити, которое появляется лишь на короткое мгновение, чтобы подготовить слушателей к переходу. Модуляция завершается окончательным вступлением в права Лунного Аквамарина. Голубая тональность. Такая же жизнеутверждающая, цвета голубого неба. Но, в отличие от ее параллельной Изумрудной предшественницы, в ней ощущается какая-то неуловимая тоска по лазурной недостижимой выси, в которую хочется упасть. Теперь перед внутренним взором только небо. Манящее, зовущее, шепчущее о чем-то, и я подаюсь вперед, чтобы расслышать, какой секрет оно готово поведать мне. Я ни за что и никому его не открою. Он только мой. Мой и небесной лазури, в которую я, кажется, взлетаю, вместе со вступлением партии фортепиано. И хоть мои глаза закрыты, я совершенно уверена в личности пианиста: это он, тот, кто играл музыку страсти и неистового стремления день назад. Сегодня он играет по-другому: нет напористости и противоречий, нет яростного желания, только легкость и приглашение следовать за ним в бирюзовое небесное море, но это совершенно точно он. Мне не нужно открывать глаза, я слышу, как длинные полные силы пальцы ласкают клавиши рояля, давно прирученного этим молодым мужчиной. Инструмент кристально-чистым звуком с готовностью отзывается на ласку, добавляя звучанию мелодии благородства и налета волшебства. Я лечу вслед за звуками, вырывавшимися из-под умелых пальцев музыкантов, все выше, погружаясь в небесную высь все глубже, а аквамариновые небеса шепчут и шепчут, раскрывая мне свои тайны, словно зная: я не выдам, сохраню, буду беречь, больше самых ценных сокровищ.

Гимн закончился на торжественной громкой ноте, оставляя зал в тишине, без малейшего намека на гул. Оставляя слушателей опустошенными и наполненными одновременно, полными сожаления и благодарности. Меня так уж точно.