Атом Рпг Читер

Сегодня, как донеслось до Свеклова, как раз такая многообещающая беседа завелась сама собой меж его товарищей, занявших крыльцо сарая.

— Это ещё что! Что! Серпом-то! — Громко и басовито возвестил пятидесятисемилетний, но по прежнему крепкий и по-богатырски сильный Никитин.

— Серпом себе садануть — это со всяким бывает. Разве что, ежель дитё совсем. Тогда да, покалечиться можно, как говорится. А вот коса... Вот коса, мальчишки... Вот коса-то Ивановна, она-то неаккуратных всех, задумаешься там, замешкаеся... Раз! И сам себе ступню оттяпал! Вот как бывает!

— Мда. С косой всегда осторожно надо, хоть если и с малых лет косил. — Со знанием дела ответил Никитину черноволосый и коренастый Хабибулин, а затем макнул сваренное в крутую яйцо в горку крупной зернистой соли и отправил целиком себе в рот. Отбрасывающий своим вытянутым худощавым телом длинную тень на порог Свеклов подошёл к говорящим и тихо уселся против них.

Выудив из-под полотенца крепкий изумрудно-зелёный огурец и собственную щепоть соли, он начал следить за беседой.

— Вот вы о косе рассказываете, а я вам расскажу про косилку дизельную. — Присоединился к разговору бригадир Иванов. В чистых, как закатное небо, голубых глазах, пожалуй, самого лучшего работника команды поблескивали весёлые искорки. Залихватски крякнув, бригадир выставил вперёд левую ногу и потянул вверх штанину своих обрезанных чуть ниже колена льняных портов. Длинный тонкий шрам на мускулистой лодыжке товарища сразу бросился в глаза всем трём наблюдателям, мёртвенно-бледный на фоне сильно загоревшей за лето кожи.

— Лезвие, понимаете ли, об камушек раскололось. — Хохотнул Иванов, расправляя широкие мужественные плечи. — Вот меня шрапнелью и садануло. И когда-а.. До войны ещё, вот когда, ребята. А всё ещё, глядите, какой он у меня белый. Будто новый совсем, только заросший.

— Мда. Лихо ты. Да... — Хмыкнул Хабибулин. — Почти как у меня. Да только у меня шрапнель настоящая. — Тут он закатывает рукав своей мятой рубашки, обнажая группу светло-розовых пятен на смуглой коже. — Сорок второй, лето.

— Где это ты, Ильдарка? — С интересом спросил Никитин, склоняясь к зажившей ране.

— Оборона Ленино. — Ответил Хабибулин, не замечая, как сидящий напротив Свеклов отводит от него ставший каким-то шальным, или, может быть, скорбным взгляд.

— А меня под Москвой... В сорок первом. — Хэкнул Никитин и, не особо церемонясь, задрал безрукавку до середины широкой груди, крепкой, совсем не похожей на старческую. Весь её натруженный массив пересекал уродливый ядовито-розовый рубец неправильной формы.

— Снаряд в паре саженей рвануло. Да... Как говорится — в рубашке родился, не иначе, мальчишки. А потом само, считай, срасталось, не до госпиталя тогда было, сам заштопался, отлежался денёк и в бой! — Объяснил он, указывая на волнистые края зажившей раны. — Маруська моя страсть как напугалась, как с фронта домой вернулся... Всё глаза отводила, хоть и любила она меня.

— А я так всегда говорю: "Шрамы украшают мужчину". — По-доброму ухмыльнулся бригадир Иванов.

— Какие-то, может, и красят... А каких-то лучше б и не было... — Задумчиво пробормотал Никитин. — Но знаете что, мальчики? — Иссечённое морщинами лицо мужчины преобрело неожиданно серьёзный вид. — Дали б мне выбор — не отказался бы я от своих царапок. Да ни от одной. Даже от этой, от раскорявистой-то. Потому что за дело, мальчишки, получил-то. Пусть меня лучше бабы не любят, чем я от такого дела откажусь, в каком поучаствовал. В каком мы все поучаствовали...

— Верно, Григорий Петрович. — Кивнул Хабибулин. — И какое дело... Такое... Такое, что прямо... Такое... — Он замялся, будто бы не способный подобрать слов.

— Да... — прошептал Иванов и этот тихий звук каким-то образом завершил мысль его товарища.

— Да... — Утвердительно повторил Никитин.

— Я пойду, ребята... Э... Брикеты до хранилища потаскаю...

Мало ли что ночью, дождь там... — Скороговоркой пробормотал Свеклов не подымая глаз и, тихо поднявшись, удалился всё ускоряющимся шагом.

Недоеденный юношей огурец остался лежать на пыльном листе придорожного лопуха.

Трое оставшихся трудяг какое-то время не реагировали на его скорую и, казалось бы, ничем необоснованную пропажу, околдованные минутой общих недобрых воспоминаний и тех чувств, что не хочется выпускать на поверхность больше всего в мирный летний вечер... но которые, тем не менее, протолкнули себя наружу. Первым отсутствие Свеклова заметил, хотя оно и не было тайной, бригадир Иванов. Его взгляд, блуждавший до этого по мелкой курчавой траве у порога, взмыл вверх и замер на скрывающейся в зарождающихся сумерках долговязой фигуре парня.

— А куда это малец? — спросил у товарищей Никитин.

— Брикеты таскать пошёл? Сейчас? — Пожал плечами Хабибулин.

— Сейчас узнаем. Скоро приду, мужики. — Иванов выпрямился и неторопливо зашагал к Свеклову, который вдевал тягловый крюк в петлю на конце тяжёлого брикета сжатой за день пшеницы. Внезапная вечерняя занятость студента выглядела как-то неловко, неестественно уже на подходе.

— Чего это ты сейчас этим заняться вздумал, Серёжка? — По-доброму поинтересовался бригадир, когда ему оставалось всего пара шагов до сгорбившегося над брикетом Светлова. Юноша вздрогнул и распрямил спину.

— Дождь... Может быть... Намокнет, знаешь... На элеватор мокрую не возьмут... Грибки, знаешь... — Пробормотал Свеклов, не отрывая взгляд от золотистого брикета.

— Да какой тут дождь, Серёжка! — Усмехнулся со знанием дела Иванов. — Старожилы деревенские до сентября сухостой обещают, а синоптики их слова подтверждают.

— Ну, знаешь, мало ли... — Пробубнил себе под нос Свеклов, и, всё же продев крюк за верёвку, потянул брикет на себя из внушительной стены, выстроенной из сегодняшних боров.

— Не "мало ли", — властным, но негрубым жестом, Иванов остановил руку Свеклова и тот, вздрогнув от неожиданности, выпустил крюк. — Говори, что на душе, Серёжка. На самом деле. — Бригадир прищурился, глядя студенту прямо в глаза. — Или обидели мы тебя как?

— Не обидели. Я не школьник, чтобы обижаться. Просто...— Свеклов облизнул вновь пересохшие губы и замолчал.

— Просто? — Стоял на своём Иванов.

— Просто не могу я сегодня с вами сидеть... Вы...

— Точно обидели... — С притворной грустью развёл руками Иванов, скрывая хитрую улыбку.

— Да не обидели же! Как вы можете меня обидеть?! — Неожиданно полувыкрикнул Свеклов. — Вы... Вы воевали!

— Ну и что же с того? — Улыбнулся бригадир.

— А я... А меня не приняли... четырёх лет не хватило мне, чтобы на фронт взяли... Четырёх лет... — Просопел парень.

Его тонкие, по-своему изящные ладони сжались в увесистые кулаки. — Да только вот другим и больше не хватило, а находили способ... Находили! И пять лет себе приписывали лишних и шесть, чтобы взяли их!... Чтобы разрешили! А я такого способа не нашёл!! Или, может, не хотел найти? И так до конца войны... Так и не вышло у меня... Послужить... И сейчас, Саша, сейчас пока я вас слушал, пока на ваши шрамы смотрел, мужики... Саша...Так противен себе стал. У меня ведь и шрамов-то таких нет. И уж тем более нет того, что вашими шрамами стоит, мужики. Нет и никогда не будет уже.

Свеклов шумно выдохнул и опустил голову.

— И где же ты... Ну... Войну коротал? — Деликатно поинтересовался Иванов.

— С матерью и сестрой... На Челябинском Танковом... Хорошо хоть в разных цехах, а не прямо у неё под юбкой... — С отвращением и ощутимой болью в голосе пробормотал Свеклов.

— Понимаю. Это тебе не по фрицам палить. — С улыбкой, в которой читалось настоящее облегчение, тихо ответил бригадир.

— Ещё бы... — С обидой в голосе подтвердил парень.

— Это — важнее. — Закончил свою мысль Иванов. И даже не дождавшись возражений от младшего товарища, крепко, но по-своему аккуратно сжал его руку в своей.

— Крепкая... — Присвистнул он, ощупывая ладонь ошарашенного Свеклова. — Откуда мозоли, товарищ?

— Рычаг у штамповщика наш... Не крытый был, щербатый такой. Поначалу об него за пару дней в кровь руку стачивал.

— А штамповал ты, конечно...

— Патроны для трёхлинейки, в основном...

— Вот и первое сражение. — Неотразимо улыбнулся Иванов. Бездонные голубые глаза смотрели на Свеклова с какой-то особой добротой и любовью. — Только, боюсь, не определить, где именно ты его принял. Старушка Трёхлинеечка, она ведь до Берлина дошла. И где только по пути не побывала! Ленинград она и в блокаду берегла и после блокады освобождала. Из неё на всех фронтах врага били. И на прибалтийском, и на белорусском, и на дальневосточном... И после войны трёхлинейная наша коллаборационистов фашистских наказывала. И сейчас бережёт границы нашей советской Родины от новых врагов. Жаль только — немая она, трёхлинеечка. Не скажет, где именно твоими патронами врагов доставала. Но чуется мне, что много таких мест на севере, Серёжка.

— Но... — Промямлил очевидно пораженный ходом мышления старшего мужчины Свеклов.

— Тише, тише, — Иванов жестом остановил парня. — Скажи лучше, откуда этот ожог. — Он указал на красноватое пятно на запястье студента.

— Пороховой... Запачкался, видно, в свою смену, а потом, потом я огонь разжигал... Дома уже разжигал, ну оно и полыхнуло...

— А что тебе в то время уже доверяли?

— В снарядном цеху тогда был... — Нахмурился Свеклов.

— А вот уже и второй твой бой. — Улыбнулся Иванов. — Да опять не скажешь, где именно и кого работа твоих окровавленных и обожженных рук била, братишка. Может, под Кировом враги от палящей твоим боекомплектом Катюши, спустив портки, драпали. А может, в сам Рейхстаг летели они, снаряды эти, собранные недоевшим, исхудалым челябинским мальчишкой, когда фюрер бился в агонии маем 45-го... Вот они твои, Серёжка, боевые заслуги. Вот они, Серёжка, твои военные шрамы...— Подытожил, видимо, расчувствовавшийся Иванов. — И вот тебе лишь малая толика твоей благодарности...

С этими словами мужчина, более сильный, более мужественный, куда более старший, сгрёб тонкую руку Свеклова двумя своими широкими трудовыми ладонями.. приблизил в мгновение ока к своему лицу... и поцеловал.

Золотой диск солнца, будто бы и не существовавший никогда, давно покоился под золотящимся даже в тусклом свете перемигивающихся звёзд пшеничным полем. А у костра сидели, предаваясь какой-то новой задушевной беседе, уже снова все четыре добрых товарища.]

За занимательным чтением не заметил, как на улице стемнело.

Книжка произвела на меня сильное впечатление. По крайней мере, стало понятно отношение выживших к жизни и их приверженность к заветам коммунизма, при такой-то доступной литературе.

Продолжая исследование города, наткнулся на медпункт.

[Вы видите сутуловатого, сухопарого, но в целом крепко сложенного мужичка средних лет и среднего роста. Он одет в заношенный пыльный халат медработника с рукавами, закатанными выше локтей, и тряпичную шапочку непередаваемого оттенка серого]

— Да-да? — вопросительно уставился он на меня.

— Вы, наверное, местный доктор будете? — поинтересовался я.

— В точку, молодой человек. Доктор Микоян. Можно просто Константин, — представился медик.

— Хотел бы задать несколько вопросов, — начал я свой обычный опрос.

— Молодой человек! Я доктор, а не подследственный. Но если это так Вам необходимо — задавайте свои вопросы!

— Расскажите о себе. Интересно всё-таки умного человека иногда послушать, — начал я с откровенной лести, стараясь расположить местного доктора к себе.

— Я один из старожилов этого места. Был тут практически с самого коллапса. Больше интересных подробностей в биографии не имею. И слава Богу, — нехотя ответил доктор, не поведясь на мою лесть.

— Коротко и ясно. Как по профессии работается?

— Интенсивно. Как вам такое словцо?

— Интенсивно — это как?

— Так, что непонятно, чего на следующее утро ждать, вот как. Или руки опускать, или делать приспособленчество второй натурой. Вот как работается, молодой человек. Каждый день этот мир что-нибудь новенькое подбрасывает. Когда лучевую болезнь, когда спонтанные мутации. Или вот штопаешь укусы от челюстей, каких до войны ни в одном анатомическом труде не числилось. Иногда такого пациента прибрести можно, который весь многолетний опыт медицинский под сомнение поставит, одним только видом своим. Ну, точнее, видом грибов на спине, сквозь кожу проросших...

— Да-а-а... Тяжела и неказиста жизнь эскулапа-коммуниста. Как живётся в селе?

— Молодой человек! Я доктор, а не писатель-деревенщик, чтобы Вам тут картину народного быта писать. Достаточно Вам знать, что жизнь тут относительно спокойная, не пыльная, насколько это только возможно в нашем мире. Коммуна меня содержит, трудодни компенсирует достойно. Да и пациентов не так много прибывает, как поначалу... Нет уже того наплыва больных, увечных.

[Доктор переводит свой взгляд на пухлую папку на столе, на которой аккуратно выведено "Свидетельства о смерти"...]

— Какие слышны слухи? — задал я последний вопрос.

— Молодой человек, я доктор, а не бабка базарная!... Но действительно, порой, невольно слышу какую-нибудь интересную сплетню. К слову, слышал, что в нашей харчевне в алкоголь отвар из мухоморов подмешивают. Я вот, например, не пью, молодой человек, и Вам, чисто профессионально, советую — не пробуйте Вы эту дрянь. От этого дела эффект может быть самый непредсказуемый..., — сообщил он уже проверенную мной информацию. И где он раньше был со своими советами?

— Намотаю на ус. И мне пора. До скорого, доктор Константин.

Следующим зданием оказался местный магазин.

[Перед Вами стоит худой мужчина среднего возраста. Его костистое лицо озаряет немного наигранная улыбка, когда он замечает Вас]

— Доброго времени суток! Предлагаю Вашему вниманию стволы на любой вкус! Довоенные — будто только со станка! Ружья, винтовки, пистолеты — от лучших мастеров Пустошей! Всё оружие высочайшего качества! Если взорвётся у Вас в руках, смело просите деньги обратно. Кхм...

— Хотел бы задать тебе несколько вопросов, — привычно начал расспрашивать я, прежде чем начать торговать.

[Торговец выглядит несколько разочарованным, но сохраняет на лице улыбку. На случай, если Вы всё-таки решите что-то приобрести]

— Слушаю, — нехотя отвечает он.

— Расскажи о себе.

— Да что обо мне рассказывать. До этого посёлка я жил и работал в большом городе, на юге отсюда. Знаете, в Краснознамённом. Это ого-го какой город. Настоящий райцентр! Людей там море! Жизнь кипит! А потом решил свежим воздухом подышать и перебрался сюда... Эээх...

[Вы чувствуете разочарование в голосе этого хитрого дельца. Он явно не рассказывает Вам всю историю]

— Что-то ты, брат, мне не договариваешь... Поделись бедой! Может, я смогу чем помочь! — включив на полную своё обаяние, спрашиваю я.

— Эээх... Сколько верёвочке не виться... Ладно, чего скрывать. Я был очень большим человеком в Краснознамённом. Торговал оружием, припасами, алкоголем, махоркой. Да всем, по сути. Имел склады в черте города, состоял в торговой палате. У меня даже семья была — жена, сынишка...