В первые ряды любопытных осторожно пробралась Эсмеральда. При виде связанного звонаря её глаза наполнились слезами. Она вдруг вспомнила, как этот некрасивый, но добрый человек спасал её от страшной фигуры в плаще — а она, неблагодарная, увлёкшись Фебом, совершенно забыла о нём! Увы, сейчас при всём желании она была бессильна ему помочь.

В это время раздался звон колоколов собора.

— А кто же это звонит? — удивился Жеан. — Звонарь-то наш здесь.

В это время горбун, увидев цыганку, чуть заметно улыбнулся.

— Эсмеральда... — вырвалось у него. Он заметил слёзы, текущие по щекам девушки, и, хотя ему было приятно её сочувствие, он не хотел, чтобы она плакала из-за него. Но не успел он сказать ей хотя бы слово утешения, один из солдат грубо ткнул его в спину.

— Молчать! Пошевеливайся, урод!

— Надо же, наш горбатый Аполлон пленился цыганской принцессой! — рассмеялся Жеан, но тихо, не желая, чтобы красавица застыдила его так же, как незадачливого Жака.

Сама цыганка, к его разочарованию, куда-то пропала — видимо, печальное зрелище на время отбило у неё охоту танцевать. Жеан наматывал круги по площади и скучал. Идти в кабак было ещё рано — он решил попытаться быть экономным и помедленнее расходовать деньги Клода, ибо у него не было уверенности, что брат захочет давать ему ещё.

Послонявшись по площади, Жеан наткнулся на нескольких бывших товарищей из колледжа Торши, которые направлялись к Дворцу Правосудия. Он них бывший школяр узнал, что сегодня должны судить Квазимодо, над которым жестокие мальчишки собирались вдоволь потешиться. Жеан за неимением лучшего решил присоединиться к ним — всё равно на площади стало чертовски скучно!

* * *

Зал суда был довольно просторным: он вмещал столы для секретаря, который уже был на месте и что-то строчил, и прочих судейских чиновников, кресло судьи, скамью для осуждённого, и ещё оставалось достаточно места для публики.

Судейское кресло уже занял величественный старик в шапке, отделанной белым барашком. Жеану тут же сообщили, что это и есть судья Флориан Барбедьен.

Несмотря на шум, который подняли зрители и в особенности школяры, он казался погружённым в дремоту. Все знали, что старик почти глух, хотя и старается не показывать этого. Ему совершенно не хотелось, чтобы за его спиной шептались, что Барбедьен уже стар и ему пора искать замену. Если бы он знал, сколько насмешек обрушивается на него за спиной! Но та же глухота хранила его от подобного потрясения.

Когда компания школяров, расталкивая всех локтями и непрестанно ругаясь, пробилась в первые ряды, солдаты уже посадили Квазимодо на скамью.

— Глядите-ка, мэтры и мессиры, — вещал Жеан, пользовавшийся особыми привилегиями как знакомый обвиняемого, — это наш гримасник, наш чудачок, Папочка шутов!

— Чей папочка? — переспросил рассеянный школяр Жоффруа.

— Ну, Папочка шутов. Он как Папа римский. Только для шутов. Все скоморохи мира подчиняются ему. Мы его собственноручно избрали!

В зале раздался смех. Жоффруа сперва озадаченно промолчал, а потом тоже засмеялся.

— Тишина в зале суда! — закричал секретарь.

Суд начался. Судья, просмотрев дело обвиняемого, приступил к допросу:

— Как вас зовут?

— Квазимодо, — ответил горбун.

Секретарь записал его ответ. А Барбедьен вдруг покраснел как рак.

— Ты сказал, что я похож на урода? — грозно спросил он.

Горбун испуганно замотал головой, и судья, немного успокоившись, продолжил допрос.

— Ваше занятие?

— Звонарь!

У старика-судьи волосы встали дыбом.

— Что? Какой я тебе пономарь?

— Звонарь собора Богоматери, — повторил Квазимодо.

Судья вышел из себя:

— Ты сказал: 'Иди к чёртовой матери?' Ты хоть знаешь, с кем говоришь?!

Секретарь прилежно записывал нелепый диалог.

Барбедьен, к этому моменту уже больше напоминавший варёную свёклу, чем вершителя правосудия, постарался принять внушительный вид, соответствующий такому важному моменту, как обвинение.

— Вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка и попытке похищения девушки. Что вы можете сказать в своё оправдание?

— Я не похищал цыганку. Я хотел её спасти.

— Что-что? Лицо девушки было как поганка? — переспросил судья. — Значит, вы и девушку оскорбляете?

В толпе зрителей послышался смех.

— Ну и суд! — возмутился Жеан. — Такому судье надо сажать цветочки в собственном особняке, а не людей приговаривать!

Секретарь долго скрипел пером и наконец поставил точку. Все замечания судьи были тоже записаны.

Под конец с опозданием в зал вошел прево Робер д'Эстутвиль. На заседание он прибыл в крайне скверном расположении духа. Его должность всегда была связана со множеством хлопот, но сегодня прево просто вывели из себя! Ему казалось, что чуть ли не каждый парижанин решил в это утро обратиться к нему с какой-либо просьбой или напомнить о старой. Как будто он колдун и может по щелчку пальцев решить любое дело! Устав объяснять, что любые судебные дела требуют времени, право в конце концов просто сбежал во Дворец Правосудия, но всё равно опоздал. А опаздывать он крайне не любил, поэтому теперь готов был сорваться на любого, и в первую очередь — на подсудимого. Если бы этот уродец вёл себя смирно, ему не пришлось бы сегодня опоздать!

— Этот негодяй надо мною потешается, — пожаловался судья, как только право занял своё место. — А ещё он потерпевшую назвал поганкой! Издевается над судом!

— Ужесточить наказание! — припечатал обозлённый д'Эстутвиль.

— Приговариваю его к пяти часам у позорного столба! — провозгласил судья, а секретарь послушно записал.

— Нет, — возразил прево, — этого мало. Ещё пять ударов плетью! И добавить час!

Старик Барбедьен сделал вид, что всё услышал. Секретарь записал окончательный приговор. Квазимодо увели.

— Очень потешный был суд, — тихо фыркнул Жеан, обращаясь к школяру Жоффруа.

— Так ему и надо! — заметил другой школяр.

Суд был окончен. Однако после увиденного даже на душе у Жеана было неспокойно. Как знать, вдруг однажды и ему придётся предстать перед таким вот 'вершителем правосудия'? Прогоняя внезапную хандру, он тряхнул кудрями и крикнул:

— Друзья, я приглашаю вас выпить со мной! После такого зрелища, чёрт возьми, мне необходимо пропустить стаканчик вина, а лучше не один!

Школяры, разумеется, отказываться не стали. Вскоре хохочущая толпа пересекла площадь и направилась к всегда гостеприимному кабачку 'Яблоко Евы'.

========== ГЛАВА 10 Наказание для звонаря ==========

Гренгуар ушёл с площади. Сначала он собирался увести и Эсмеральду, которая так расстроилась из-за звонаря, что больше не могла выступать. Но девушка по какой-то причине упорно желала остаться, и Пьеру ничего не оставалось, кроме как прихватить Джали и ковёр цыганки и отправиться домой без неё.

На его уход никто не обратил внимания. Появление Квазимодо под стражей захватило внимание толпы. Парижане хорошо знали, что если кого-то в таком виде повели во Дворец Правосудия, то скоро будет наказание или казнь, а для почтенных горожан и то, и то было отменным развлечением.

Пока во Дворце Правосудия шло действо, больше похожее на жестокую карикатуру на суд, народ ждал. Более того, слух о грядущем 'развлечении' быстро облетел окрестные улицы, и площадь быстро заполнилась желающими поглазеть. Среди последних скоро стала выделяться компания школяров — Жеан и два его приятеля, Жоффруа и Робен Пуспен. Хорошо подкрепившись в кабаке, они всё же решили посмотреть, чем завершится утреннее судилище, и теперь, после распитой бутылки вина, шумели ещё больше прежнего. Эсмеральда смотрела на эту компанию с плохо скрываемым отвращением.

Наконец одобрительный рёв толпы возвестил о том, что судебная процессия приближается. Первым появился глашатай, известный горожанам Мишель Нуаре, за ним шёл палач и сам осуждённый, которого вели те же двое солдат, что и утром.

Квазимодо под градом насмешек горожан и жалостливым взглядом Эсмеральды подвели к позорному столбу. Впрочем, столбом он назывался только условно — на самом деле это сооружение представляло собой огромный каменный куб. На его вершине, куда вела деревянная лестница, было закреплено колесо диаметром в человеческий рост. К этой конструкции конвоиры и подтащили несчастного звонаря. Толпа замерла в предвкушении.

Сначала глашатай зачитал приговор — скорее для вида, потому что его со всех сторон без конца перебивали крики зрителей. Больше всех, разумеется, старались неугомонные школяры.

— Вот и пришло наказание для урода! — вопил Жеан.

— Вот и результат суда! — вторил ему Жоффруа.

— Какой суд, такое и наказание, — усмехался Робен. — Всё правильно!

Жеан взобрался на плечи Робену и продекламировал:

— Дамы и господа! Сегодня воспитанника моего брата, архидьякона Жозасского, выставляют на всеобщий позор! Полюбуйтесь на этого урода!

Квазимодо молча смотрел на беснующуюся толпу, не делая никаких попыток ответить. Он заметил Жеана, которого прежде не раз встречал в соборе, и даже в такую минуту сумел пожалеть своего приёмного отца, которому так не повезло с родным братом.

Вскоре он заметил совсем рядом с позорным столбом Эсмеральду. Девушка в ужасе оглядывалась вокруг, словно пытаясь найти в беснующейся толпе хоть одного доброго человека. В её глазах стояли слезы, а на непривычно бледном личике застыло настолько виноватое выражение, что в груди у звонаря закололо от нежности и жалости.

— Стойте, он не виноват! Он спасал меня! — закричала Эсмеральда, но в шуме людских голосов никто её не услышал. К тому же совсем рядом с ней надрывался Жеан:

— Получил по заслугам!

— Полное чудовище, — поддерживал его Жоффруа. — Даже если по этому делу он невиновен, по роже видно, что всё равно что-то наворотил!

Робен молчал, потому что устал держать Жеана на плечах.

Вскоре Квазимодо привязали прочными ремнями и цепями к колесу. Но и в таком положении он старался не терять из виду цыганку, и даже просто её сочувствующий взгляд смягчал его страдания.

Палач скомандовал начинать и нанес осуждённому первый удар плетью. Солдаты завертели колесо, и с каждым его поворотом горбуну наносились всё новые и новые удары. Но он не издал ни звука, мужественно перенося эту пытку.

Потом на край столба рядом с колесом поставили большие песочные часы.

— Стоять тебе тут шесть часов, — сказал палач.

Затем солдаты и палач ушли. Квазимодо остался один на один с толпой.

Стоило представителям закона скрыться из виду, зрители, до этого ограничивавшиеся гвалтом и оскорблениями, совсем перестали сдерживаться. Какой-то юнец с громким хохотом запустил в Квазимодо яблочный огрызок, а вскоре на несчастного звонаря обрушился град всяких объедков вперемешку с воплями:

— Рожа кривая, получай!

— Вот тебе, чудище лесное!

— Сын сатаны!

— Зато лучший Папа шутов, — откликнулся на это замечание Жеан.

— Но и звонарь хороший, пусть и вид как у дьявола, — заметил Робен.

— Чего уж хорошего, от его звона деваться некуда! — возмутилась рядом какая-то старуха и с неожиданной ловкостью швырнула в Квазимодо камень. — Каждое утро будит, ирод! Днём хочешь отдохнуть, так он опять трезвонит!

Эсмеральда наблюдала за этой вакханалией с бессильным отчаянием. Эти люди совсем его не знают! Пусть Квазимодо и некрасив внешне, но душа-то у него куда добрее и благороднее, чем у них самих! Если она не может освободить его от цепей, то должна хотя бы заставить замолчать всех этих палачей! И тут у девушки появилась идея...

Она громко стукнула в бубен и скинула туфли, обнажив безупречные ноги.

Люди отвлеклись от издевательств над звонарём и переключились на цыганку. Девушка закружилась под звуки бубна, не обращая внимания на то, что грубые камни мостовой больно впиваются в ноги. Взмахивая рукой или делая пируэт, она представляла себе, что даёт пощёчину каждому из тех, кто недавно оскорблял звонаря, а теперь глазел на неё в восхищении. Это был танец-вызов, танец-наказание и одновременно — мольба о прощении.

Квазимодо, несмотря на боль в истерзанных плечах, постарался развернуться на колесе, чтобы лучше видеть этот удивительный танец. Ему мучительно хотелось поддержать плясунью хоть словом, выразить благодарность и восхищение её смелостью, но он молчал, зная, что, если он издаст хотя бы звук, в него снова будут кидаться. А ему не хотелось, чтобы усилия девушки, на ступнях которой уже показалась кровь, пошли насмарку.

Никто не заметил, как на площади появился всадник верхом на муле — Клод Фролло. Увидев привязанного к колесу Квазимодо, он собрался было поторопить своего мула, но его внимание привлекла танцующая девушка — и из-под капюшона блеснул полубезумный, пылающий страстью взгляд. Словно не видя никого, кроме неё, священник подъехал почти вплотную к позорному столбу.

Сделав последний пируэт, цыганка замерла в эффектной позе, протягивая руки к осуждённому. Со всех сторон послышались восхищённые крики.

Внезапно горбун чуть слышно произнёс:

— Пить...

Но его мольба потонула в громе аплодисментов.

Он повторил чуть громче:

— Пить! Дайте мне воды!

Толпа встретила эту просьбу взрывом хохота.

— На, пей! — насмехался какой-то старик. Он окунул грязную тряпку в лужу и бросил в звонаря, но его хилых силёнок не хватило, чтобы она долетела до столба.

Эсмеральда, всё ещё взбудораженная после танца, окинула насмешников возмущённым взглядом и, отыскав свою обувь, ловко забралась по лесенке. Ошарашенная толпа притихла.

— Не волнуйся. Всё хорошо, — подбодрила плясунья несчастного, который смотрел на неё так, словно перед ним предстал ангел. Она сочувственно погладила беднягу по руке, стараясь не задеть раны, а потом отстегнула флягу от платья и поднесла к его губам.

— Спасибо, Эсмеральда. Ты так добра! — тихо, чтобы никто не слышал, шепнул Квазимодо.

— Прости меня, я не должна была этого допустить, — так же тихо ответила девушка и начала спускаться.

— Слава Эсмеральде! Такая красавица спасла от жажды такого урода! — кричали в толпе.

По лицу Квазимодо градом бежали слёзы.

Уже спустившись на землю, Эсмеральда заметила архидьякона, который тут же постарался принять безучастный вид. Его лысина сверкала на солнце, а взгляд блуждал где-то вдалеке. Тот, кто ещё недавно прожигал её взглядом, теперь казался холодным, как лёд.

Квазимодо только теперь заметил приёмного отца и в первое мгновение даже обрадовался ему, подумав, что Фролло пришёл его освободить. Но архидьякон старательно смотрел в сторону, и грудь звонаря пронзила такая боль, какую бессильна была причинить тысяча ударов плетью. Одно дело, когда единственный близкий человек просто не пришёл на помощь, а другое — когда он видит твои страдания и остаётся к ним совершенно безразличным...