— Нет. Она была открыта.
— Тогда ее могли убить, — сказал Кюстин.
— Или она могла оставить дверь открытой, потому что у нее было что-то другое на уме, — сказал Флойд. — Это ничего не доказывает. А как насчет входной двери — она тоже была открыта?
— Нет, — сказал Бланшар. — Она была заперта. Но там захлопывающийся замок. Когда убийца уходил, ему нужно было только закрыть ее за собой: для этого ему не нужен был ключ.
— И вы не заметили, что здесь что-то пропало?
— Я бы упомянул об этом, если бы знал.
Кюстин похлопал по жестянке. — Может быть, они искали это, но не нашли, потому что она уже передала это месье Бланшару.
— Что-нибудь в этой коробке выглядит так, будто за это стоило кого-то убить? — сказал Флойд.
— Нет, — ответил Кюстин, — но когда я работал на Набережной, я видел, как людей убивали из-за буханки хлеба.
Флойд повернулся к хозяину. — Я позвоню вам завтра, если у меня будут какие-нибудь новости, в противном случае я просто продолжу свое расследование, пока не найду что-нибудь стоящее для отчета.
— Я хотел бы получать от вас известия каждый день, независимо от ваших выводов.
Флойд пожал плечами. — Если это то, чего вы хотите.
— Вы можете звонить мне вечером. В конце каждой недели я буду ожидать напечатанный на машинке отчет о проделанной работе вместе с разбивкой текущих расходов.
— Вы серьезно относитесь к этому, не так ли?
— В этом номере произошло что-то ужасное, — сказал Бланшар. — Я чувствую это, даже если вы не можете. Мадемуазель Уайт была напугана и находилась далеко от дома. Кто-то пришел и убил ее, и это неправильно.
— Понимаю, — сказал Флойд.
Они почти дошли до двери, когда Бланшар снова заговорил. — Есть кое-что, о чем я забыл упомянуть. Возможно, это ничего не значит, но мадемуазель Уайт держала в своей комнате электрическую пишущую машинку. — Он стоял, положив руку на большой деревянный короб, стоявший на маленьком столике с изогнутыми ножками. — Это была немецкая модель — кажется, фирма называлась Хаймсот унд Райнке — очень тяжелая. Это была коробка, в которой она пришла.
— Странная вещь для туриста — таскать ее с собой, — сказал Флойд.
— Я спросил ее об этом, и все, что она сказала, было то, что она практиковалась в слепом наборе текста, чтобы не потерять форму, когда вернется домой.
— Вы правы, что упомянули об этом, — сказал Флойд. — Возможно, это и не важно, но помогает каждая мелочь.
— Возможно, нам стоит взглянуть на пишущую машинку, — сказал Кюстин.
— В том-то и дело, — ответил Бланшар. — Ее больше не существует. Пишущая машинка была найдена разбитой вдребезги на тротуаре рядом с мадемуазель Уайт.
ЧЕТЫРЕ
— Привет, Верити, — сказал бывший муж Оже. — Извини, что заглянул, но наши общие друзья начали сомневаться, жива ли ты еще.
Питер Оже был загорелым и мускулистым, как человек, который только что вернулся из долгого и спокойного отпуска, а не изнурительного дипломатического турне по Федерации Политий. На нем был очень дорогой оливково-зеленый костюм, дополненный алым атласным шейным платком и со вкусом подобранной золотой булавкой дипломатического корпуса. Его ярко-зеленые глаза сверкали, как ограненные изумруды, мерцая постоянным веселым восхищением всем и вся вокруг него.
— Конечно, я все еще жива, — ворчливо сказала Оже. — Это называется домашним арестом. Он превращает общение в нечто вроде испытания.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не отвечала ни на телефонные звонки, ни на пневмопочту. — Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Питер указал на скопившуюся кучу цилиндров для сообщений, загромождающих встроенный бункер пневматической трубки Оже.
— Я пыталась собраться с мыслями.
— Ты не можешь так дальше продолжать. Когда они все-таки вызовут, тебе нужно быть сильной, а не какой-нибудь бормочущей развалиной. Я слышал, что предварительное слушание было назначено на позднее утро.
— Ты не ослышался.
— Ты, кажется, удивительно спокойно относишься к этому.
— Это всего лишь формальность, шанс для обеих сторон посмотреть друг на друга. Это дисциплинарный трибунал в полном составе не дает мне спать по ночам.
Питер сел, закинув одну длинную ногу на другую. Мгновение он изучал панорамное окно, любуясь видом Земли и — наложенным на сверкающий белый диск — близлежащим участком Тэнглвуда. — Они меняют свои планы, — сказал он. — Ты должна быть готова к сюрпризам, особенно сейчас. Им нравится выкидывать странные фортели, особенно когда они имеют дело с кем-то вроде тебя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Кем-то, кто никогда не старался изо всех сил подлизываться к авторитетам. Мягко говоря. Я слышал, в прошлом году тебе даже удалось разозлить Калискана. Теперь с этим нужно кое-что сделать.
— Все, что я сделала, это отказалась вписать его имя в документ, в подготовке которого он не принимал никакого участия. Если бы у него были с этим проблемы, он мог бы обратиться в суд.
— Калискан платит тебе зарплату.
— Ему все еще нужно запачкать руки, если он рассчитывает на академический успех. — Оже села спиной к панорамному окну, лицом к Питеру, за грубый на вид деревянный кофейный столик. На нем стояла покосившаяся черная ваза с дюжиной засохших цветов. — Я не собиралась его раздражать. Я прекрасно ладила с Дефоррестом. Дело не в том, что у меня какое-то автоматическое отвращение к авторитетам.
— Может быть, у Калискана были другие заботы, — сказал Питер в своей спокойной, знающей манере, которую она всегда находила столь же сводящей с ума, сколь и привлекательной. Обаяние — вот в чем он преуспел. Если кто-то и чувствовал его скрытую поверхностность, то обычно ошибочно принимал ее за хорошо скрытую большую глубину характера, подобно неправильному толкованию сигнала радара.
— Откуда тебе знать, Питер?
— Я просто говорю, что наживать врагов — не единственный способ продвинуться в карьере.
— Я не наживаю врагов, — сказала она. — Мне просто не нравится, когда люди встают на пути моих исследовательских интересов.
— На прошлой неделе у Полы был день рождения.
— Я знаю, мне жаль. Просто со всем этим...
— Ее день рождения был за пару дней до всей этой мерзости в Париже. "Все это" не имело к этому никакого отношения. — Голос Питера, как всегда, звучал спокойно и сочувственно, даже когда он упрекал ее. — Ты хоть представляешь, как много это значит для девятилетнего ребенка?
— Мне жаль, хорошо? Я отправлю ей сообщение, если это сделает тебя счастливее.
— Дело не в том, чтобы сделать меня счастливее. Это касается твоей дочери.
Внезапно она почувствовала себя жалкой и постылой. — Знаю. Черт, я бесполезна. Она не заслуживает меня как мать, точно так же, как ты не заслуживал меня как жену.
— Пожалуйста, только без жалости к себе. Я пришел не для того, чтобы разозлить тебя из-за Полы. Она ребенок, она это переживет. Я просто подумал, что мягкое напоминание было бы не лишним.
Оже закрыла лицо руками. Ни с того ни с сего, после пяти дней бесстрастного неповиновения, она, наконец, расплакалась. Было ли ей жаль свою дочь или саму себя? Ей не особенно хотелось это знать.
— Тогда зачем ты пришел? — пробормотала она сквозь ладони.
— Чтобы посмотреть, как ты держишься.
Она посмотрела на него воспаленными, красными глазами. — Абсолютно, бл..дь, великолепно, как ты можешь видеть.
Раздался свист и хлопок, когда еще одна трубка для сообщений скользнула в бункер, лязгнув о те, что уже томились в нем. Оже даже не взглянула на него. Как и все остальные, пришедшие за последний день, она была уверена, что это было от анонимного насмешника. Зачем еще посылать ей карты Парижа, если не для того, чтобы ткнуть ее носом в то, что произошло?
— Другая причина, по которой я пришел, — сказал Питер после достойной паузы, — это посмотреть, не могу ли я предложить какую-нибудь помощь. Я могу устроить так, чтобы за ниточки потянули.
— Со своими новыми высокопоставленными друзьями?
— Политические связи — это не то, чего стоит стыдиться, — ответил Питер с уверенностью человека, который действительно в это верил.
Ее собственный голос звучал слабо и отстраненно. — Как это было?
— Неплохое путешествие.
— Я почти завидую.
Дипломатическая работа Питера часто приводила его на контролируемые Политиями территории на краю Солнечной системы. Но его последняя миссия завела его гораздо дальше: вглубь галактики, через гиперсеть.
— Тебе бы это понравилось, — сказал Питер. — Конечно, кое-что из этого было абсолютно ужасающим... но, думаю, оно того стоило.
— Надеюсь, ты проявил должное благоговение и смирение, — сказала Оже.
— Все было совсем не так. Они, казалось, были искренне рады, что есть кто-то еще, кому можно показать все это.
— Послушай, — сказала она, — я могла бы относиться ко всему этому менее скептически, если бы думала, что наше сотрудничество — это то, в чем они действительно заинтересованы.
— И ты не веришь, что это так?
— Ты знаешь, что написано мелким шрифтом. Мы получаем доступ к гиперсети — на их очень строгих и ограничивающих условиях, мне вряд ли нужно добавлять, — а взамен они получают доступ к Земле — тоже на их условиях, как ни странно.
— Я не совсем так это понимаю. Почему они не должны получать что-то взамен? Они предлагают нам всю галактику, ради всего святого. Земля — замерзшая, опасная, непригодная для жизни Земля — кажется небольшой платой за это. И это не значит, что мы говорим о том, чтобы преподнести им всю планету на блюдечке.
— Дай им дюйм, и они проедут милю.
Питер потер лоб, словно пытаясь прогнать головную боль. — По крайней мере, мы бы обеспечили что-нибудь для себя. Одна вещь, которую нам нужно понять — сейчас больше, чем когда-либо, — это то, что слэшеры не составляют единого политического блока, как бы нам ни хотелось рассматривать их таким образом. Это, конечно, не то, как они видят свою Федерацию. Они рассматривают это как свободный, изменчивый альянс различных прогрессивных интересов, у каждого из которых свой взгляд на наилучший способ обращения с Землей. Ни для кого не секрет, что среди Политий есть фракции, которые выступают за более агрессивную политику.
Легкий озноб пробежал по телу Оже. — Например?
— Используй свое воображение. Они очень сильно хотят заполучить Землю, особенно теперь, когда они видят четкую стратегию изгнания фурий и начала терраформирования. Все, что стоит на пути, честно говоря, это мы и наши более умеренные союзники среди слэшеров. Прагматик во мне говорит, что мы должны заключить сделку с умеренными, пока сделка еще находится на столе переговоров.
— Вместо "прагматик" читай "бессердечный циник", — сказала Оже и тут же устыдилась этого, потому что знала, что это несправедливо. — Послушай, извини. Я знаю, что ты хочешь как лучше, Питер, и кое-что из того, что ты говоришь, вероятно, имеет какой-то извращенный смысл, но это не значит, что мне должно что-то из этого нравиться.
— Нравится тебе это или нет, но сотрудничество с Политиями — единственный путь вперед.
— Может быть, — ответила Оже, — но они ступят на Землю только через мой труп.
Питер одарил ее своей приводящей в бешенство улыбкой. — Послушай, мне неприятно сообщать плохие новости, но когда этот трибунал приступит к работе, ты столкнешься с чрезвычайно компетентным свидетелем обвинения. Вот почему я стремлюсь предложить любую помощь, какую только смогу.
— Что ты имеешь в виду? Какой свидетель обвинения?
— Та девушка — Кассандра?
Оже пристально изучала Питера прищуренными глазами. — Чего я о ней не знаю?
— Она гражданка Политий. Может, она и выглядит как девочка, но на самом деле она вполне взрослая, со взрослыми способностями и взрослой безжалостностью.
Оже покачала головой. — Нет. Это невозможно. — Но затем она вспомнила странную реакцию девушки после инцидента в Париже и то, как ловко и колюче она защищала сотрудничество со слэшерами. Затем она вспомнила гладкую кобальтово-синюю форму космического корабля слэшеров, пристыкованного к "Древностям".
— Это правда, — сказал Питер. Он начал перебирать засохшие цветы в вазе, хмурясь в поисках какой-нибудь окончательной перестановки сморщенных стеблей.
— Тогда как, черт возьми, ей удалось проскользнуть через нашу охрану?
— Она этого не сделала. Ее присутствие на вашей экскурсии было официально санкционировано.
— И никто не подумал сказать мне об этом?
— Ее присутствие было очень деликатным вопросом. Если бы все не пошло так наперекосяк, никто бы об этом не узнал.
— И теперь они собираются выставить все это напоказ в суде?
— Они решили, что для Кассандры дать показания будет совершенно правильным жестом ради укрепления связей с умеренными слэшерами. Это покажет, что мы доверяем им играть активную роль в наших судебных процессах.
— Даже если для этого придется вывесить меня на просушку?
Питер развел своими идеально ухоженными руками. — Я сказал, что сделаю все, что смогу. Официально я не должен был даже упоминать при тебе Кассандру.
— Как ты узнал?
— Как я уже сказал, не все политические контакты обязательно плохи. — Он вытащил два стебля и положил их рядом на стол, как павших солдат. — Если бы Калискан предложил тебе сделку, ты бы согласилась?
— Сделку? Какого рода сделку?
— Просто мысль, вот и все. — Он поднялся на ноги, разглаживая складки на своем костюме. — Я, пожалуй, пойду. Наверное, с самого начала было не очень хорошей идеей приходить сюда.
— Полагаю, мне следует сказать "спасибо".
— Не отказывайся от привычки всей своей жизни.
— Я сожалею о дне рождения Полы. Я заглажу свою вину перед ней. Скажи ей это, ладно? И передай от меня привет Эндрю. Не позволяй им думать, что я плохая мать.
— Ты неплохая мать, — сказал Питер. — Ты даже неплохой человек. Просто ты позволила этой планете... этому городу... Парижу... завладеть твоей жизнью, как какому-нибудь собственническому любовнику. Знаешь, я думаю, что мог бы справиться со всем лучше, если бы у тебя действительно был роман.
— Если я не позабочусь о Париже, никто другой этого не сделает.
— Стоит ли это брака и любви двоих детей? — Питер поднял руку. — Нет, не отвечай на это. Просто подумай об этом. Для нас уже слишком поздно.
Абсолютная уверенность в этом несколько удивила ее. — Ты так думаешь?
— Конечно. Тот факт, что мы даже можем вести этот разговор, не разбрасываясь вещами, доказывает это.
— Наверное, ты прав.
— Но подумай о своих детях, — сказал Питер. — Иди в этот суд, готовой быть скромной и говорить правду, и скажи, что ты совершала ошибки и сожалеешь о них. Тогда, думаю, у тебя может появиться какая-то надежда выбраться оттуда.
— И сохранить свою работу?
— Я не обещал чудес.
Она встала и взяла его за руку, чувствуя, как она подходит к ее собственной с душераздирающей фамильярностью, как будто они были созданы друг для друга.
— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала Оже. — Мне осталось сделать слишком много работы. Я не собираюсь позволять этим ублюдкам морочить мне голову только ради того, чтобы высказать политическую точку зрения.
